Первый ученик - Яковлев Полиен Николаевич - Страница 3
- Предыдущая
- 3/49
- Следующая
— Но ведь ты же учил греческий.
— Мало ли что! При царе Горохе учил. Знаешь царя Гороха?
Самохин заметил, что от отца опять пахнет водкой. Нахмурился, сказал сердито:
— А по геометрии?
— Что — по геометрии?
— По геометрии, спрашиваю, тоже не помните?
Отцу стыдно признаться, что и по геометрии он уже ничего не помнит.
— Некогда мне, — заворчал он. — Видишь — занят. Сам учи…
— Да, вам хорошо говорить «сам учи». Водки напьетесь, а потом ничего показать не можете…
— Балбес! — вспылил отец. — Когда я учился, мне никто не показывал. А если ты еще раз дерзость скажешь — я тебе уши оборву, свинья!
Надувшись, отец пошел в столовую. Там сердито сказал жене:
— Ванька-то наш отстал, а теперь бьется, как рыба об лед. По-гречески — ни в зуб.
— А ты бы поменьше пил, — тихо и осторожно сказала жена. — Лучше бы за эти деньги репетитора взял.
— «Репетитора»! — передразнил отец. — А два месяца за квартиру не плачено — это как? Ничего? А Верка без ботинок, а Ольга без чулок — это тоже тебе ничего? Эх, вы!
Он походил еще по комнате, потом исчез в прихожей и оттуда крикнул:
— К ужину меня не ждите. Я пошел…
— Опять в клуб?
— Какой там клуб. На службу. На вечерние занятия… Разве на одно жалованье проживешь?
Надел порыжевшее пальто, сбитые калоши и ушел.
А Самоха все еще сидел над книгой.
— Нет, — печально вздохнул он, — придется завтра содрать у кого-нибудь и задачу, и перевод…
На другой день Афиноген Егорович снова вызвал его и сказал сухо:
— Читайте-с и переводите-с.
Самохин стал отвечать урок, но сейчас же запутался, остановился.
— Что же это вы, сударь мой, государь мой милостивый, ничего не знаете? Нехорошо-с. Стыдно-с. С-садитесь.
— Да я болел ведь, — снова с досадой напомнил Самохин, — ну и пропустил много.
— Болел? Это мне хорошо известно. Но что поделаешь? Конечно, не знать по причине болезни весьма и весьма уважительно, но не менее уважительно и по достоинству оценить ваши знания. Сожалею, но принужден поставить вам неудовлетворительную отметку. Двоечку-с. Второй год сидите. Никаких болезней не признаю-с.
Самохин с обидой посмотрел на Афиногена Егоровича. Захотелось ему сказать что-нибудь злое, грубое. Однако сдержался. Пошел и сел на место и сунул с досадой учебник в парту. Сломал пополам переплет. Но и это не облегчило. Обида росла. Надо было сделать еще что-то такое, отчего непременно стало бы легче.
Сложил губы трубочкой, чуть дунул и…
Все ученики и Афиноген Егорович остолбенели. Остолбенел и Самохин. Он испуганно зажал рот рукой и вытаращил глаза.
— Пре-лестно… — развел руками Афиноген Егорович. — Бес-подобно… И после этого вы, Самохин, будете утверждать…
Афиноген Егорович, запнулся, покраснел и вдруг взвизгнул:
— Марш из класса! Под часы! Без обеда!
Самохин поднялся, прикусил губу и стоял, готовый заплакать.
— Что же вы ждете? Хотите, чтобы вас под руки вывели? — не унимался Швабра.
Самохин пошел. У двери на секунду остановился, растерянно осмотрел на товарищей, вздохнул и оставил класс.
В коридоре, куда он вышел, было тихо, сумрачно и пустынно. На паркетном полу вырисовывались отпечатки множества ног. Кое-где валялись клочки бумажек…
Под часы Самохин не встал. Посмотрел направо, налево и медленно поплелся к уборной. Там, в суровом раздумье, он и дождался звонка.
— Злоподобная Швабра! — с горечью говорил Самохин товарищам. — Чтоб ему на том свете древние греки бока намяли. Вот назло не буду теперь учиться.
Отсидев два часа без обеда, он явился домой.
— Где пропадал? — крикнул из другой комнаты отец.
— Спевка была…
— Садись ешь… «Спевка», — вздохнула мать. — Бледный опять ты какой. Не болит ничего?
— Ничего…
Самоха поел наскоро и пошел в свою комнату. Было обидно. Едкое зло накипало на сердце.
Сел за уроки. Пропала к ученью охота, такими противными показались книги. Отодвинул брезгливо их от себя и долго бесцельно смотрел на стол. Тихо раскрыл тетрадь, вздохнул, обмакнул перо и стал сочинять стихи. Написал:
ДЕЛА НАЧИНАЮТСЯ
Прошло два дня. Самохин остыл, успокоился. Сидел на уроке и слушал, как математик Адриан Адрианович объяснял теорему.
Забрав в кулак большую пушистую бороду, математик спросил:
— Нифонтов, поняли?
— Понял…
— Повторите.
Длинный и тонкий, в коротких брючках, Нифонтов вышел к доске. Вышел и встал, как жираф у пальмы.
— Равенство треугольников, — начал он, подумал и переступил с ноги на ногу. — Треугольников… Вот возьмем треугольник А, Б, Ц…
Начертил на доске кривую, смутился, стер, начертил снова, поводил по чертежу грязным пальцем и, уронив голову, безмолвно поник.
— Ну, что же вы? — спросил учитель и выпустил из рук бороду. Борода развернулась широким веером и заслонила всю грудь.
— Если А, то есть Б, равно… То есть, виноват… Если Б…
— Эх! — не вытерпел Самохин. — Мямлишь там, топчешься, как журавль, на месте.
Учитель к нему:
— Идите-ка сами к доске.
Самохин посмотрел на него голубыми глазами, весело выбежал из-за парты, взял у Нифонтова из рук мел и — раз-два-три — доказал теорему.
— Ну вот, видите, можете же учиться, — ласково сказал математик.
— Да… Только отстал я, пропустил много, трудно теперь…
— Догоняйте. Вы способный. Я помогу. Приходите ко мне домой.
На перемене Самохину стало вновь радостно. Сказал Корягину:
— Лаблады-хабалды! Я вас, оболтусов, всех перещеголяю.
Бросились наперегонки к баку пить воду. Самохин нацедил полную кружку. Кто-то под руку — раз, кружка — бряк, и вода — по паркету.
— Ха-ха! Хо-хо! Ги-ги! Берегись! Индийский океан! Ла-Манш! Па-де-Кале!
— Кто? — подбежал надзиратель Попочка. — Кто воду разлил? — Схватил за плечо Самохина: — Ты?
Самохину весело. Решил пошутить. Спросил:
— Какую воду?
— Из бака. Не видишь?
— Эту? — показал Самохин на лужу и пожал плечами: — Разве это вода? Что вы…
И шепотом, точно хотел сообщить великую тайну:
— Это слезы… Мы сидели и тихо плакали. Целым классом наплакали…
— Нахал! Набезобразничал да еще и кривляешься, — обиделся Попочка.
— Ничего подобного, — спокойно ответил Самохин. — Я не нахал. Я весьма симпатичный.
Он прислонился спиной к стене, опустил руки по швам и сказал весело:
— Вот я уже и в углу. Хорошо?
— Ну и стой до звонка, олух.
Попочка хотел еще что-то сказать, видимо, очень едкое, злое, но в конце коридора раздался шум, и он вихрем помчался туда. Самоха за ним.
Попочка оглянулся, остановился.
Самохин посмотрел на его нафабренный чубчик и острый носик в больших очках и сказал совершенно спокойно:
- Предыдущая
- 3/49
- Следующая