Первый ученик - Яковлев Полиен Николаевич - Страница 39
- Предыдущая
- 39/49
- Следующая
НОЧНЫЕ ВСТРЕЧИ
Было часов десять вечера, когда Лебедев Петр, бывший репетитор Амосова, пришел домой. Скинув шинель, он молча прошел в свою комнату и зажег лампу.
— Мама, — спросил он, — никто не приходил?
— Ах, я и забыла, — сказала мать. — Спрашивал тебя какой-то мальчик.
— Мальчик?
— Да, подросток. Сказал, что еще зайдет.
Лебедев ждал Минаева Павла. В этом году они с ним кончают гимназию и часто занимаются вместе, засиживаясь до утра. Он сел у окна и задумался.
Мать несколько раз входила в комнату и заставала его все в той же позе.
— Я вижу, — сказала она, — ты озабочен чем-то. Лебедев встал.
— Не знаю, — вздохнул он. — не знаю, как быть дальше. Мне опять в репетиторстве отказали. Как мы будем с тобой сводить концы с концами? А кончу гимназию — надо ехать в Москву в университет. На какие деньги?
— За что же тебе отказали? — с тревогой спросила мать.
— Да все за то же, — махнул рукой Лебедев. — Не умею я притворяться и душой кривить. Опять донесли директору, что я «безнравственный молодой человек». Черт меня дернул сказать своему ученику, что никакого столпотворения вавилонского не было, что люди говорят на разных языках вовсе не потому, что их языки бог перепутал, ну и… Да ты сама знаешь, как смотрит на меня директор. Он вызвал сегодня меня в кабинет и сказал, что запрещает мне репетиторствовать. Станете, говорит, студентом, тогда пусть за вас отвечает университет, а пока вы у меня в гимназии, я требую благопристойности. Меня так и подмывало сказать ему какую-нибудь колкость, но я только махнул рукой.
— Какой же он дурак, — сказала мать. — Ну, прямо тупица. — Эх, мама, мама, вовсе он не дурак. Он знает, что делает.
На нас, на гимназистах, он свою карьеру строит. Благодаря полицейским замашкам он у начальства на хорошем счету. Да… Все это так… Но плохо то, мамочка, что опять нам с тобой весьма туго придется.
— Ничего, Петя, ты уж кончай гимназию, — сказала мать, — а я как-нибудь… Как-нибудь и на мои тридцать пять проживем, протянем.
И чтобы ободрить сына, она улыбнулась, сказала ласково:
— Знаешь, сегодня, я для тебя даже кофе сварила. Сейчас подогрею. Напьешься, тогда и садись за уроки.
И, стараясь казаться бодрой, она заторопилась на кухню. Лебедев с нежностью посмотрел ей вслед, догнал и поцеловал в седую голову.
— Эх, — сказал он себе, возвратясь в комнату — кончить бы скорей гимназию, получить аттестат зрелости, и распрощаться с этим проклятым Аполлоном Августовичем. А там…
И он вспомнил свои ночные беседы с Минаевым, мечты о том, как поступят они на медицинский факультет, будут учиться, участвовать в подпольных кружках, ходить переодетыми на заводы и, если нужно, то даже…
— Даже на баррикады! — сказал он вслух.
— Что? — спросила из кухни мать.
— Я говорю, мама…
Но в это время кто-то осторожно дернул звонок.
— Должно быть, тот самый, что, приходил к тебе, — сказала мать.
Лебедев открыл дверь и впустил подростка.
— Здравствуйте, — сказал тот. — Я к вам.
В полутемной прихожей Лебедев не узнал вошедшего, и только тогда, когда тот снял картуз, под которым вспыхнула рыжая шевелюра, он невольно воскликнул:
— Мухомор!
И, вдруг спохватившись, поправился:
— Простите. Токарев…
— Да я не обижаюсь. Мне даже нравится, когда меня зовут Мухомором, — сказал Володька. — Только, теперь уже некому так называть меня… Я к вам… По важному делу.
Лебедев удивился. Мухомор никогда не бывал у них в доме, да и возрастом он был много моложе Лебедева. В прошлом году он, Лебедев, был в седьмом, а Мухомор в четвертом.
— Садитесь, я слушаю, — подставил Лебедев Володьке стул.
— Я на минутку. Тут никого посторонних нет?
— Я и мама. Говорите смело. Что за таинственность?
— Вот, — вытащил Володька из кармана записку. — От Лихова.
— От Лихова? — насторожился Лебедев и быстро разорвал конверт. Прочитал и взволнованно заходил по комнате. Вдруг, подойдя к дверям, крикнул: — Мама, я ухожу.
Вошла мать.
Волнуясь, Лебедев стал поспешно надевать шинель и сказал:
— Часа через два вернусь…
На улице он спросил Володьку:
— Пойдем вместе?
— Нет, — сказал тот, — я домой. Я больше не нужен.
Лебедев подал ему руку.
— Ты извини, — сказал он, — я тебя даже и не спросил, как ты живешь, что делаешь!
— На литейном. Учеником, — коротко ответил Володька.
— Доволен?
— Как сказать… Доволен, конечно, но вот жалко все-таки, что не удалось учиться дальше. Да и с завода, того и гляди, уволят.
— Почему?
— Разве вы не знаете, что мой отец…
— Ах, да-да, — вспомнил Лебедев. — Слышал…
Попрощались и разошлись.
В конце Соборного переулка Лебедев остановился и внимательно посмотрел по сторонам. Ничего подозрительного он не заметил и быстро завернул за угол. Дойдя до первых ворот, он снова остановился и сделал вид, что отыскивает номер дома.
Из ворот вышел Лихов и, не глядя на Лебедева, шепнул:
— Пойдем.
Лебедев дал ему отойти, потом незаметно догнал.
— Я так и знал, — сказал Лихов.
— Что знал?
— Что ты придешь.
— Почему?
— Потому что… Короче, я не ошибся. Хочу напомнить тебе один разговор.
— Какой?
— Наш с тобой.
— О чем?
— Помнишь, собирались мы несколько раз в квартире Адриана Адриановича, но ты был недоволен. Ты все мечтал о настоящем подпольном кружке.
— Да… Помню… Мечтал…
— Ну так вот… Я хотел узнать: есть уже у вас такой кружок или нет?
— Видишь ли, — сказал Лебедев, — кружка настоящего, строго говоря, еще нет, а собираться мы иногда собираемся. Тайком, конечно. Я, Минаев и другие. Бывают и гимназистки у нас. Недавно собрались все у меня. Минаев притащил под шинелью Добролюбова. Ну, как водится, сначала у нас всякие споры пошли…
— О чем?
— Аня Шурупова… Помнишь такую худенькую гимназисточку?
— Это у которой брата-студента в Сибирь сослали?
— Вот-вот. Ну, она и завела спор. Я с ней, конечно, согласен. Видишь ли, Герасимов Мишка и некоторые другие гимназисты все еще кричат о том, что надо в народ идти, в деревню, мужика пробуждать. Ну, знаешь, народники. А Аня — та упирает на другое. «Раз у нас, — говорит она, — есть заводы, то…» Ну, как бы тебе сказать? Аня упирает на рабочих. Пролетариат… Тут, знаешь, Парижскую коммуну вспомнили, Виктора Гюго… Ты читал?
— Читал.
— Шумели мы, конечно, много, Федька Долгополов, по обыкновению, острил. Да. Потом сели читать Добролюбова. И понимаешь, что получилось? Читаем это мы и только дошли до самого интересного места, как вдруг звонок. Я это иду себе спокойно в прихожую, в полной уверенности, что-то мама. Она минут за двадцать до того ушла в булочную. Отворяю дверь и… Можешь представить себе? Швабра и Попочка! Я так и обмер, Стою, понимаешь, и не знаю, что делать. Уйти, предупредить товарищей — неудобно мне этих незваных гостей одних в прихожей оставить. Не предупредить — сам понимаешь. Я и ору во всю глотку, чтобы в комнате слышно было: «Здравствуйте, Афиноген Егорович! Здравствуйте (чуть-чуть не сказал — Попочка). Швабра посмотрел на меня с изумлением и процедил: «Ну и басок у вас». А я опять: «Очень рад, Афиноген Егорович, что вы пришли». И на его имени ударение делаю. Ну, прутся они в комнату, я за ними. Иду ни жив ни мертв. Входим. А эти дураки, понимаешь, сидят себе и продолжают чтение. «Ну, — думаю, — аминь. Прощай гимназия, прощай аттестат зрелости и здравствуй жандармское управление! На квартире у гимназиста Петра Лебедева нелегальное сборище…»
При нашем появлении все, конечно, вскакивают, раскланиваются, но, представь себе, никто особенно не встревожен. Меня даже зло взяло. Думаю: «Идиоты! Неужели не понимаете, чем это пахнет?»
Афиноген кивнул всем головой и уселся, а Попочка глазами зырк-зырк! Зырк-зырк! Вот еще типик…
«Это по какому же случаю у вас сегодня такое общество-с? — спрашивает Швабра и тут же прямо выкладывает: Тайное собраньице-с? Читаете запрещенные книжечки-с? Ась?»
- Предыдущая
- 39/49
- Следующая
