Ядерный Ангел - Астахов Андрей Львович - Страница 8

• Предыдущая
• 8/60
• Следующая

– Конечно. Я живу тут неподалеку. Квартирка у меня маленькая, но два тюфяка я найду. И клопов у меня нет.

– Принимаем, Тога? – Я посмотрел на своего казанского друга.

– Человек приглашает, отказываться невежливо, – ответил Тога. Выглядел он очень уставшим.

– Принято, – я протянул Лукошину руку, и на этот раз он ее пожал. – Идемте. Думаю, нам есть о чем поговорить.

– Тогда поспешим, – сказал Лукошин. – Скоро станет темно, и оставаться на улице будет опасно.

– А это еще почему?

– Нет, вы определенно с Луны свалились! – печально улыбнулся учитель и покачал головой. – Идемте, постараюсь вам все объяснить. Если, конечно, вы захотите меня выслушать.

Квартира учителя Лукошина находилась на первом этаже полуразрушенного дома в двух минутах ходьбы от школы. Две комнаты – гостиная и спальня-кабинет. Обстановка самая спартанская: в гостиной самодельный стол и ящики вместо стульев, в спальне еще один стол с ящиком и две узкие тахты, сколоченные из неструганных досок, да еще печка-буржуйка. Но зато была полка с книгами. Я невольно взял одну из них в руки. «Опыты» Монтеня, первый том. Странно было видеть такую книгу в этом убогом и страшном мире.

– Любите Монтеня? – спросил я.

– Люблю. Эти книги я нашел в руинах городской библиотеки. Все, которые уцелели. Целую неделю рылся в обломках, однажды чуть под завалом не погиб. – Лукошин смотрел на меня с удивленным интересом. – Вы читали Монтеня?

– Конечно. – Я раскрыл книгу, пролистал несколько страниц. – Вот, замечательные слова: «Хорошие качества не воспитаны во мне ни законом, ни наставлением, ни путем какого-нибудь другого обучения. Мне присуща естественная доброта, в которой немного силы, но нет ничего искусственного. И по природе своей и по велению разума я жестоко ненавижу жестокость, наихудший из пороков». Отлично сказано, верно?

– Глава «О жестокости». Все верно сказано, не спорю. Но посмотрите год издания книги.

– Тысяча девятьсот тридцать девятый, издательство «Наука». Старая книжка.

– С тех пор книги Монтеня вряд ли печатали хоть еще раз. Война и мудрость несовместимые вещи.

– О какой войне вы говорите?

– Вы странный человек, гражданин. Не знаете самых простых вещей. Или вам угодно разыгрывать меня?

– Зовите меня Алексеем. Или Лехой. И не зовите гражданином, сразу чувствую себя под следствием. Я вас не разыгрываю. Я действительно не знаю, что случилось с вашим миром.

– С нашим миром? А разве вы…

– Скажите, Лукошин, у вас крепкие нервы?

– Достаточно крепкие. А в чем дело?

– Думаю, я должен вам кое-что рассказать. А вы сделаете некоторые выводы. Надеюсь, правильные. И тогда сами решите, стоит ли нам рассказать о новейшей истории вашего мира. Согласны?

– Вы пугаете меня, Алексей.

– Я сам испуган. То, что я вижу вокруг себя… – Тут я замолчал: мой взгляд упал на небольшой рисунок в рамке рядом с книгами. – Это вы рисовали?

– Да.

– Какое удивительно красивое лицо! Можно я возьму в руки?

– Конечно.

Я взял рамку с рисунком, подошел к горевшей на столе керосиновой лампе.

– Это ваша жена? – спросил я.

– Моя дочь.

– Послушайте, да вы просто мастер. Какие глаза!

– Это всего лишь рисунок, – с улыбкой сказал учитель. – И Кис он не нравится. Она говорит, что на моем рисунке выглядит больной.

– Кис?

– Это прозвище моей дочери. Ее все так зовут еще со школы. Однажды я рассказал ей, что это было ее первое слово. Ей тогда было месяцев девять. Она увидела кошку и сказала «Кис!». Дочка рассказала об этом одноклассникам, ну, они и начали звать ее Кис. А вообще-то ее зовут Алина.

– У вас очень красивая дочь.

– Она копия своей матери. Поставьте, пожалуйста, рисунок на полку.

– Вы не хотите говорите о своей дочери?

– Просто не думаю, что вы тот человек, с которым стоит о ней говорить, – с подкупающей прямотой сказал Лукошин. – Сначала я хочу выслушать вас. Вы, кажется, собирались меня поразить.

– Хорошо, – я поставил рамку с рисунком обратно на полку. – Тогда начнем…

Я говорил долго. Рассказал все, что произошло со мной и с Тогой за последнее время. Вкратце рассказал о второй мировой войне, о том, что она закончилась в 1945 году, правда, не сказал, как. О том, что из себя представляет мой мир и та Россия, в которой я родился. Лукошин слушал. Когда я закончил говорить, он долго молчал.

– Когда я вас слушал, – наконец, произнес он, и голос его дрожал от волнения, – мне казалось, что вы сумасшедший. Но вы нормальны, безумец не смог бы сочинить такую историю. Мне очень трудно поверить вам, но я вам верю. И знаете, почему? Потому что вы совершенно правильно изложили историю большой европейской войны до 1944 года.

– А после 1944 года? Что произошло после?

– Вы, наверное, голодны, – внезапно сказал Лукошин. – Сожалею, но у меня нечем вас угостить. Если хотите, могу согреть для вас кипяток.

– У нас есть еда, – я полез в свой спорран и вытащил пару сухих пайков, прихваченных из чемодана Веника. – Немного, но мы с вами поделимся.

– Что? – Глаза Лукошина голодно блеснули. – Офицерские пайки? Откуда они у вас?

– А вам не все ли равно? Грейте воду, будем ужинать, заодно и поговорим.

– Меня знобит, – сказал мне Тога, когда учитель пошел разжигать буржуйку. – Я простудился.

– Офигенно хорошая новость, брат, – я пощупал лоб Тоги, он действительно был в жару. – Ну да ладно, не беда. Сейчас кипятку попьешь, станет полегче.

– Ваш друг заболел? – Лукошин появился в дверях гостиной. – Ему надо в постель. Сейчас я вытащу тюфяк и одеяло. Печка разгорится, будет тепло.

– Нечего со мной нянчиться, – запротестовал Тога, – я в полном порядке.

– Тихо, маг! – шепнул я ему. – Будем лечиться.

– У меня есть немного лекарственных трав, – сказал Лукошин. – Я приготовлю для вас настой. Вообще-то в Зонненштадте можно найти любые лекарства. До последней войны тут был фармацевтический комбинат, но потом его разрушила американская ракета, и теперь там высокая радиация. Людей это не останавливает, они забираются в старые фабричные склады в поисках наркотиков и лекарств. Шуцманы им не препятствуют – кому какое дело? А вот продовольственные и оружейные склады охраняются строго…

– Почему люди в Зонненштадте так ужасно живут?

– Восточная Ливония юридически не входит в состав Рейха. Это резервация для неарийского населения. Таких резерваций много, но Восточная Ливония самая большая. Официально у нас собственное государство – Ливонская Свободная Автономия, сокращенно ЛИСА. Свое правительство, которое возглавляет канцлер Луговой. Своя валюта, ливонский ливр, свой флаг, герб и гимн. Естественно, что властям Рейха наплевать на то, что творится в ЛИСА. Люди предоставлены сами себе, о них никто не заботится. Нет продуктов, нет работы, нет денег. Каждый выживает, как может, а кто не может… – Лукошин с шумом вдохнул воздух. – Мне еще повезло, я считаю. Большинство людей в Зонненштадте живут по-скотски.

– Ливония? Это что, Прибалтика?

– Почти. Это часть Остмарка, расположенная восточнее рейхсземель Лифляндия, Литляндия и Эстляндия.

– Русский Северо-Запад, стало быть. Ленинградская, Псковская, Новгородская области. Послушайте, Лукошин, а Питер?

– Питер? Ленинград, то есть? Он теперь столица Остмарка и называется Адольфсбург. Думаю, вы понимаете, в честь кого назван город.

– Вполне, – я почувствовал, что у меня холодеют руки и ноги. – А Москва?

– Москвы больше нет. Там теперь водохранилище, как и было предусмотрено планом «Ост».

– А Казань? – спросил притихший Тога.

– Не знаю, друг мой. Многие города пришли в запустение, потому что власти Рейха переселяли оттуда людей в другие места. Выполняли план «Ост». Так, сейчас вода вскипит. Посидите, я спущусь в погреб за травами…

• Предыдущая
• 8/60
• Следующая