Выбери любимый жанр

Чернобыльская молитва. Хроника будущего - Алексиевич Светлана Александровна - Страница 31

Перейти на страницу:

Изменить размер шрифта:

Восемьдесят девятый год… Двадцать шестого апреля – третья годовщина. Прошло три года после катастрофы… Людей выселили из тридцатикилометровой зоны, но больше двух миллионов беларусов по-прежнему жили в заражённых местах. О них забыли. Белорусская оппозиция наметила на этот день демонстрацию, а власть в ответ объявила субботник. По городу развесили красные флаги, работали выездные буфеты с дефицитным по тем временам ассортиментом: сырокопчёная колбаса, шоколадные конфеты, банки с растворимым кофе. Всюду шныряли милицейские машины. Работали ребята в штатском… Фотографировали… Но… Новый признак! На них никто уже не обращал внимания, их не боялись, как раньше. Люди начали собираться у парка Челюскинцев… Подходили и подходили. К десяти часам уже было двадцать-тридцать тысяч (пользуюсь милицейскими сводками, их потом сообщили по телевизору), и каждую минуту толпа увеличивалась. Мы сами такого не ожидали… Все – на подъёме… Кто может воспрепятствовать этому морю людей? Ровно в десять часов, как мы и планировали, колонна двинулась по Ленинскому проспекту в центр города, где должен был состояться митинг. На всем пути к нам присоединялись новые группы, они ждали колонну на параллельных улицах, в переулках. В подъездах. Пронёсся слух: милиция и военные патрули заблокировали въездные дороги в город, задерживают автобусы и машины с демонстрантами из других мест, разворачивают их назад, но никто не поддался панике. Люди оставляют транспорт и идут к нам навстречу пешком. Объявили об этом по мегафону. Над колонной прокатилось мощное «Ур-ра-а-а!» Балконы переполнены… Все – на подъёме… Балконы забиты людьми, они открывали окна настежь, взбирались на подоконники. Махали нам руками. Приветствовали платками, детскими флажками. Тут я заметил…И все вокруг об этом заговорили… Куда-то рассосалась милиция, мальчики в штатском со своими фотоаппаратами… Как я сейчас понимаю… Получили команду и ушли во дворы, сели и закрылись в машинах под брезентом. Власть затаилась… Выжидала… Власть испугалась…Люди шли и плакали, все держались за руки. Плакали потому, что они побеждали свой страх. Освобождались от страха…

Начался митинг… И хотя мы к нему долго готовились, обсуждали список выступающих, никто о списке не вспомнил. К наспех обустроенной трибуне сами подходили и без всяких бумажек говорили простые люди, которые приехали из чернобыльских мест. Образовалась живая очередь. Мы слушали свидетелей… Свидетели давали показания… Из известных выступил только академик Велихов, один из бывших руководителей штаба по ликвидации аварии, но его выступления я не запомнил. Запомнились другие…

Мать с двумя детьми… Девочка и мальчик…

Женщина взяла детей с собой на трибуну: «Они у меня давно не смеются. Не балуются. Не бегают во дворе. У них нет сил. Они, как старички».

Женщину – ликвидатора…

Когда она закатала рукава платья и показала толпе свои руки, все увидели, что руки в язвах. В струпьях. «Я стирала одежды наших мужчин, которые работали вблизи реактора. – Рассказывала она. – Стирали в основном вручную, потому что стиральных машин завезли мало. Они быстро от перегрузок сломались».

Молодого врача…

Он начал с того, что прочитал клятву Гиппократа… Говорил, как все данные о заболеваниях закрывают под шифром «секретно» и «сверхсекретно». Медицину и науку втягивают в политику…

Это был чернобыльский трибунал.

Я признаюсь… Я не скрою: самый большой день в моей жизни. Мы были счастливы… Я признаюсь…

А назавтра нас, организаторов демонстрации, вызвали в милицию и судили за то, что многотысячная толпа перекрыла проспект, мешала движению общественного транспорта. Несли несанкционированные лозунги. Каждому из нас дали по пятнадцать суток по статье «злостное хулиганство». Судье, вынесшему приговор, и милиционерам, сопровождавшим нас в изолятор, было стыдно. Им всем было стыдно. А мы смеялись… Да… Да! Потому что мы были счастливы…

Теперь перед нами встал вопрос: что мы можем? Что делать дальше?

В одной из чернобыльских деревень, узнав, что мы из Минска, женщина упала перед нами на колени: «Спасите моего ребёнка! Заберите с собой!! Наши врачи не могут понять, что с ним. А он задыхается, синеет. Он умирает». (Молчит).

Я пришёл в больницу…Мальчик. Семь лет. Рак щитовидной железы. Я хотел его отвлечь, начал шутить. А он отвернулся к стенке: «Только не надо рассказывать, что я не умру. Я знаю, что умру».

В Академии наук… Кажется, там… Мне показали снимок лёгких человека, прожжённых «горячими частицами». Лёгкие были похожи на звёздное небо. «Горячие частицы» – это мельчайшие микроскопические частицы, которые получились, когда горящий реактор засыпали свинцом и песком. Атомы свинца, песка и графита слеплялись и от ударов поднимались высоко в воздух. Разлетались на большие расстояния… На сотни километров… Через дыхательные пути они теперь попадают в организм человека. Чаще других погибают трактористы и шофёра, – те, кто пашет, ездит по просёлочным дорогам. Любой орган, в котором поселяются эти частицы, на снимках «светится». Сотни дырочек, как в мелком решете. Человек умирает… Сгорает… И если человек смертен, то «горячие частицы» бессмертны. Человек умрёт и за тысячу лет превратится в землю, в пыль, а «горячие частицы» будут жить. И эта пыль способна будет снова убивать…(Молчит).

Я приезжал из поездок… Я был переполнен. Рассказывал… Моя жена, она по образованию лингвист, раньше никогда не интересовалась политикой, как и спортом, а тут она постоянно задавала мне все тот же вопрос: «Что мы можем? Что дальше делать?» И мы взялись за дело, которое с точки зрения здравого смысла было невозможно. Решиться на что-нибудь подобное человек способен в моменты потрясения, в моменты полного внутреннего раскрепощения. А тогда было такое время… Горбачевского время… Время надежд! Веры! Мы решили спасать детей. Открыть миру, в какой опасности живут беларуские дети. Просить помощи. Кричать. Бить во все колокола!! Власть молчит, она предала свой народ, мы молчать не будем. И… Быстро… Очень быстро… Собрался круг верных помощников и единомышленников. Паролем было: «Что читаешь? Солженицына, Платонова… К нам…» Работали по двенадцать часов в сутки. Надо придумать имя нашей организации…Вариантов названий перебрали десятки, остановились на самом простом – фонд «Детям Чернобыля». Сейчас уже не объяснить, не представить наших сомнений… Споров… Наших страхов…Таких фондов, как наш, уже не сосчитать, а десять лет назад мы начинали первыми. Первая гражданская инициатива… Никем сверху не санкционированная… Реакция у всех чиновников была одинаковая: «Фонд? Какой фонд? У нас для этого есть министерство здравоохранения».

Как я сейчас понимаю… Чернобыль освобождал нас… Учились быть свободными…

У меня перед глазами… (Смеётся) У меня это перед глазами всегда… Первые рефрижераторы с гуманитарной помощью въехали во двор нашего дома. По домашнему адресу. Я смотрел на них из окна своей квартиры и не представлял: как все это разгрузить, где хранить? Хорошо помню, что машины были из Молдавии. Семнадцать-двадцать тонн с соками, фруктовой смесью, детским питанием. Уже тогда просачивался слух: чтобы вывести радиацию, надо больше фруктов, вот эту мякоть употреблять в пищу. Обзвонил друзей – кто на даче, кто на работе. Начали разгружать вдвоём с женой, но постепенно, один за другим выходили из нашего дома люди (все-таки девятиэтажка), останавливались случайные прохожие: «Что за машины?» – «Помощь для чернобыльских детей». Бросали свои дела, включались в работу. К вечеру машины разгрузили. Груз рассовали по подвалам и гаражам, договорились с какой-то школой. Смеялись потом над собой… А когда повезли эту помощь в заражённые районы… Стали раздавать… Обычно люди собирались в школе или в Доме культуры. В Ветковском районе…Вот что пришло мне сейчас на память…Один случай… Молодая семья… Они получили как и все, баночки детского питания, пакеты с соками. И мужчина сел и заплакал. Эти баночки, эти пакеты не могли спасти его детей, можно махнуть рукой – ерунда! Но он плакал, потому что, оказывается, их не забыли. О них кто-то помнит. Значит, есть надежда.