Судьба Шута - Хобб Робин - Страница 167

• Предыдущая
• 167/213
• Следующая

– Нет. Уходите. Вы не можете мне помочь. – А потом против воли я все им рассказал. – Мой друг мертв. Я хочу вернуть его к жизни. Может ли менестрель в этом помочь?

Несколько мгновений, пока я смотрел на труп Шута, они почтительно молчали. Потом веснушчатая девушка сказала:

– Он совсем мертв, да?

– Да, совсем, – заявил тип с низким голосом, но тут же добавил: – Я могу сочинить песню, и его будут помнить тысячу лет. Только таким способом обычные смертные могут пережить свою плоть. Отдай мне воспоминания о нем, и я начну.

Затем заговорила старуха.

– А знаем ли мы, как победить смерть? Мы что, лишь перья на короне шута? Нам повезло, что в нас осталось хоть немного жизни. Как жаль, что твой друг не пользуется расположением дракона, тогда бы он смог разделить с нами его дар.

– Кто вы такие? – резко спросил я.

– Мы мелодичные песни, сохраненные так, чтобы в миг зимы нашей смерти ты мог вновь ощутить вкус нашего лета, – заговорил юноша, так озабоченный сохранением своего образа, что он полностью разрушил его в моих глазах.

– Пусть говорит кто-нибудь другой! – взмолился я.

– Мы – любимцы драконов, – произнесла женщина. До сих пор она молчала. Ее голос был подобен глубине спокойного водоема и более хриплым, чем у большинства женщин. Я слышал его в моем сознании, хотя слова произносили мои губы. – Я жила у реки черного песка, в маленьком городке под названием Пикник. Однажды я пошла к реке за водой и там встретила свою драконицу. Она была еще совсем юной, подходило к концу ее первое лето, да и для меня наступила лишь весна моей жизни.

О, какой зеленой она была, с глазами, подобными расплавленному золоту. И когда она посмотрела на меня, мое сердце утонуло в водоворотах ее глаз, чтобы больше никогда не вынырнуть на поверхность. Я должна была петь для нее; говорить оказалось недостаточно. И она очаровала меня, и я пела для нее и очаровала своего дракона. И всю свою жизнь я оставалась ее менестрелем, ее бардом. А когда моя жизнь подошла к концу, она пришла ко мне с даром, на который способен лишь дракон. То была щепка от драконьего кокона… ты знаешь, о чем я говорю? Про колыбели, которые они ткут для змей, где те должны спать, пока не превратятся в драконов? Иногда случается так, что кто-то из змей погибает во сне. И кокон медленно распадается; драконы запрещают людям к нему прикасаться. Но для меня Дымное Крыло принесла щепку от такого кокона. И приказала омыть ее своей кровью, а потом окрасить кровью свои пальцы, думая о пере.

Я знала, что означает такой дар. Лишь немногие его получали, даже те менестрели, что достойно служили драконам. Мне предстояло занять место в короне менестрелей, чтобы мои песни и слова, мой образ мыслей сохранились даже после моей смерти. Корона была собственностью Правителя Речных земель. Лишь Правитель решал, кто достоин носить корону и петь голосами давно умерших менестрелей. То была великая честь, поскольку только дракон мог выбрать того, кто станет пером, и только Правитель мог даровать право носить корону. Какая честь… Я помню, как сжимала перо, когда умирала… ведь я умерла. Как и твой друг. Жаль, что твой друг не пользовался благосклонностью драконов, – тогда бы он мог рассчитывать на такой дар.

Меня потрясла ирония происходящего.

– Но он пользовался их благосклонностью. Он умер ради того, чтобы пробудить дракона, последнего дракона-самца на свете, чтобы Айсфир смог стать супругом Тинтальи, последней самки дракона.

Наступившая тишина сказала мне, что я сумел произвести на них впечатление.

– Да, это история, достойная того, чтобы ее рассказали! Поделись с нами воспоминаниями, и каждый из нас создаст для тебя песню, поскольку о таком замечательном событии должно быть никак не меньше двух десятков песен! – сказала старуха, которая вновь произнесла эти слова моим ртом.

– Но я не хочу песни о нем. Я хочу, чтобы Шут оставался таким, каким он был, живым и здоровым.

– Мертв – значит мертв, – заявил мужчина с низким голосом. Но он говорил мягко. – Если ты готов открыть нам свои воспоминания, мы сплетем наши песни. Даже твой скромный голос сможет дать им долгую жизнь, поскольку истинные менестрели услышат, как ты их поешь, и начнут петь сами. Ты хочешь, чтобы так было?

– Нет. Пожалуйста, Фитц, нет. Пусть все останется как есть. Пусть все закончится.

Я ощутил шепот, легкое дыхание слов. И содрогнулся от дикой надежды и страха.

– Шут, – выдохнул я, молясь о том, чтобы услышать продолжение.

Но тут же началась какофония голосов, слившихся в неразборчивый шум, когда пятеро перьевых менестрелей принялись одновременно задавать мне дюжины вопросов. Наконец низкий голос заставил всех смолкнуть:

– Он здесь! С нами. В короне. Он дал свою кровь короне!

Но от Шута я не услышал больше ни слова. И тогда я заговорил, обращаясь к ним:

– Корона была сломана. И он починил ее при помощи своей крови.

– Корона была сломана? – в ужасе переспросила старуха. – Но это конец для всех нас! Навсегда!

– Он не может оставаться в короне! Он не был избранным. Кроме того, корона принадлежит всем нам. Если он ее возьмет, мы сможем говорить только через него! – Юноша был возмущен вторжением Шута на его территорию.

– Он должен уйти, – сделал вывод человек с низким голосом. – Мы очень сожалеем, но он должен уйти. Он не имеет права быть с нами.

– Он не был избран.

– Его не приглашали.

– Мы его не хотим.

Они не давали мне и рта открыть. Корона стала еще крепче сжимать мою голову. Я поднял руки, мне показалось, что менестрели перебрались из моего тела в корону, чтобы сделать то, что они сейчас делали. Сейчас мое тело вновь принадлежало мне, и я попытался сорвать корону. Однако мне и на ноготь не удалось ее сдвинуть. На меня накатила волна ужаса, когда я понял, что корона погружается в мою плоть, как группа Скилла погружалась в тело каменного дракона.

– Нет! – вскричал я.

Я затряс головой, пытаясь сорвать корону. Она не поддавалась. Хуже того, я уже больше не ощущал дерево под своими пальцами. Корона стала похожа на кольцо из плоти. Когда я осторожно поднял руки, чтобы ощупать перья, они мягко, точно петушиный хвост, прогнулись под моими пальцами. Я ощутил, как к горлу подкатила тошнота.

Дрожа, я вернулся к погребальному костру и сел рядом с ним. Я не ощущал никакой борьбы в короне, лишь объединенные усилия пяти менестрелей. Шут не сопротивлялся; он просто не знал, как сделать то, что они от него требовали. Они перестали обращать на меня внимание. Происходящее напоминало ссору на рыночной площади, о которой я знал, но к которой не имел никакого отношения. Они заставят его покинуть корону, и тогда он исчезнет навсегда. И я не мог им помешать.

Я пристроил его тело у себя на коленях. Оно больше не было замерзшим, рука упала вниз, я поднял ее за кисть и положил ему на грудь. Пальцы показалось мне такими безжизненными, что во мне ожило древнее воспоминание. Я нахмурился. Нет, оно не принадлежало мне. Я получил его от Ночного Волка и видел его волчьими глазами. Все цвета были приглушены. И все же я там присутствовал. Каким-то непостижимым образом. Наконец воспоминание ко мне вернулось.

Чейд опирался на лопату, его дыхание белым облачком плыло в холодным воздухе. Он стоял в стороне, чтобы не напугать нас. Сердце Стаи сидел на краю моей могилы. Его ноги болтались над моим разбитым гробом. Он держал мое тело на коленях. Рукой трупа он поманил меня, предлагая волку приблизиться. Его Уит был силен, и Ночной Волк не мог ослушаться Сердца Стаи. Сердце Стаи говорил с нами, его речь лилась спокойным потоком.

– Вернись обратно. Это твое. Вернись.

Ночной Волк приподнял губу и зарычал.

– Мы знаем смерть, когда чуем ее. Это тело мертво. Это падаль, непригодная даже для честного обеда, – сказал Ночной Волк, обращаясь к Сердцу Стаи. – Оно плохо пахнет. Это испорченное мясо, мы его не хотим. Возле пруда можно найти мясо получше.

– Подойди ближе, – приказал Баррич.

• Предыдущая
• 167/213
• Следующая