Портреты словами - Ходасевич Валентина Михайловна - Страница 50

• Предыдущая
• 50/83
• Следующая

Конечно, Горькому, Владиславу Ходасевичу и Берберовой трудно было избавиться от профессиональных признаков, но они очень старались и скрывались за псевдонимами. Все же Алексей Максимович был уличен редактором, и в журнале появилась гневная заметка о бесчестном поступке профессионала М. Горького. Сообщалось, что разоблаченная рукопись профессионала выброшена в мусорную корзину.

Каждый из участников скрывал от других свое участие в журнале, и только уже в готовом номере оно делалось достоянием всех и вызывало много смеха, обсуждений и споров. Авторство нескольких произведений так и осталось нераскрытым. Около столовой висел на стене ящик с замком – надпись: «Для рукописей. Ключ – у редактора».

Конечно, журнал нам очень понравился, но принять в нем участие мы не могли – настолько были замучены командировкой, что хотели только «Dolce far nienta» (сладостно ничего не делать).

В окна комнаты врываются ветви цитрусовых: на ветке одновременно и цветы и плоды. Протяни руку, сорви и наслаждайся запахом и вкусом да и красотой.

В блаженстве и радостях незаметно подкрался день отъезда Андрея Романовича из Сорренто. Кончился его отпуск, и надо было возвращаться на работу в Ленинград. Алексей Максимович убедил его и меня, что я должна еще пожить в Сорренто да и повидать многое в Италии, благо я вольная птица и работаю по трудовым соглашениям. Мы согласились, но сначала я поеду с Андреем Романовичем в Рим, где он может пробыть дней десять. Мы оба никогда в Риме не были и рассчитывали на помощь Павла Павловича Муратова, автора великолепных книг «Образы Италии». Максим дал нам римский адрес Муратова и сказал, что он имеет квартиру и много знакомых среди людей искусства.

Вся Италия – музей, куда ни попадешь – все поражает, но Рим ошеломил: античность, средние века, эпоха Возрождения, барокко, современность – все перемешано в нем. Глаза и мысли разбегаются, пока разберешься во всем великолепии. Если бы Муратов, которого мы сразу же нашли, самоотверженно не предложил себя в ежедневные гиды, мы бы растерялись и, конечно, ничего толком не увидели, а благодаря ему основное мы увидели и поняли… что нужны годы, чтобы освоить Рим. А Павел Павлович знал, в какие часы дня или ночи выгоднее выглядят те или другие улицы, площади, дворцы, храмы, фонтаны, скульптуры, руины. Он устроил нам комнату в гостинице на площади Пантеона, в который мы заходили ежедневно поклониться праху Рафаэля.

Каждые двадцать пять лет в Риме соблюдается «святой год», установленный папой римским. Ватикан устраивает всяческие «чудеса» и обязательно канонизирует очередного, заранее подготовленного святого или святую. Город кишит верующими. На площади святого Петра толпы ждущих очереди, чтобы проникнуть в собор. Жара, воздух пропитан потом – верующие обоего пола тщательно скрывают и укутывают свои греховные телеса. Много кликуш, много истерик… Во всем этом экстазе что-то противное и страшное. Гостиницы, храмы, все святые и не святые места переполнены. Нам казалось, что смотрим грандиозный спектакль, хитро и умно срежиссированный и продуманный во всех деталях.

После отъезда мужа я вернулась в Сорренто. Владя и Берберова уезжают в Париж – «устраиваться». Вскоре получаю письмо от Муратова. Сообщает, что римский театр Пиранделло предлагает мне быть художником трагедии «Лукреция» (Этрусская), написанной в стихах молодым поэтом Кавиккиоли. Ну как не соблазниться? Жаль, что пьеса не самого Пиранделло. Советуюсь с Алексеем Максимовичем. Он говорит:

– Хоть и жалко, что вы уедете, но я-то вас понимаю – конечно, интересно! Но ведь потом вы вернетесь?

Телеграфирую Муратову, что согласна.

Муратов меня встретил и отвез в довольно убогий пансион «Ирис». Но нечего капризничать: ведь «святой год» – найти пристанище трудно, даже «Ирис» переполнен священниками из Сицилии. Толстые, глаза – черносливы. Днем в сутанах (лоснятся, как тюлени), четки, евангелие… К ужину – штатский костюм для вечернего блуда. Бывало, и меня уговаривали «развлечься».

Какая красота открывается с шестого этажа, где на мансарде моя убогая комнатушка! Дивная прямоугольная площадь Piazza di Spagna. В центре – фонтан в виде ладьи. Под огромными зонтами – рынок цветов. Широкая и высокая лестница, ведущая к церкви Trinita dia monti (Троица на горе). Дальше – крыши, крыши, крыши, колокольни, купола, храмы, золотые кресты, кипарисы…

Пришел Павел Павлович. По дороге в театр разговариваем. Оказывается, театр Пиранделло – самый прогрессивный в Италии. В Риме работает редко – в основном гастролирует в Южной Америке. Пиранделло будет в театре только вечером, а моя встреча с автором и читка пьесы – днем. Спрашиваю, кто режиссер «Лукреции». Но в Италии даже слова такого нет. Автор пьесы сам следит за текстом, а актер, играющий главную роль, – за тем, чтобы наиболее выгодно показать себя.

Кавиккиоли – молодой, смущающийся, невзрачный, потертый. Глаза суровые. Зубы стиснуты – на всякий случай. Заранее злится, готовый обороняться. Он читает пьесу. Трагедия «закручена» по-шекспировски. Мне понравилось, я этрусками давно интересуюсь.

Театр неуютный, маленький. Вечер – спектакля нет. С равнодушным видом, заложив руки за спину, стоит низкого роста старик, худой, с бородкой клинышком, – Пиранделло. Острые глазки уперлись в меня, формируется улыбка. Рукопожатия. Несколько вопросов, любезных фраз – и мы уже в его кабинете.

– Так вы согласны делать «Лукрецию»?

– Да.

Пиранделло нажимает кнопку звонка, вскакивает (он очень порывист в движениях), бежит, открывает дверь, нижняя часть его фигуры в комнате, верхняя – в коридоре. Кричит:

– Эмилло! Где Эмилло? Да позовите же Эмилло!

Появляется молодой благополучный красавец администратор.

– Покажи синьоре договор – и мне на подпись…

Оплата мизерная сравнительно с нашими расценками.

Декорация одна – «комната Лукреции», – должна быть портативной. Костюмов много. Срок – месяц.

Пиранделло говорит, что познакомит меня с главными актерами, а завтра я могу получить его письма к директорам Национальной библиотеки и Этрусского музея.

Пьесу изучила, в музее и библиотеке бываю. Съездила в бывшую столицу Этрурии – Тарквинио (теперь Корне-то). Многое узнала. Брожу по Риму – в его дивных садах высиживаю свои этрусские домыслы.

Репетиция. Несу наброски декорации и кое-каких костюмов. Пиранделло на сцене. Сидит на стуле, униженно и ласково убеждает в чем-то молодую актрису, будущую Лукрецию. Она некрасива, но все в ней великолепно – голос, движения, руки… Я уже знаю (сплетнями и слухами полны все театры мира), что Пиранделло влюблен, мечтает жениться, а она, раздумывая, не перестает обольщать его. На заднем плане, у кулисы, примостилась в кресле старуха, вяжет, не теряя из виду свою опекаемую. Это дуэнья – так полагается для приличия. Входит средних лет актер – он премьер театра и будет играть главную роль. Небрежно целует руку актрисы и говорит: «Начнем!» Репетируют любовную сцену. Бедный Пиранделло явно ревнует.

Говорю Пиранделло, что хотела бы показать наброски. Он сразу спрашивает:

– А костюмы Лукреции есть?

– Да, но мне нужно бы поговорить с актрисой и главным героем.

Он просит их в кабинет. Все, включая и дуэнью, собрались. Меня даже знобит от волнения. Показываю рисунки. Пиранделло говорит, что я хорошо изучила и переработала музейные материалы и, собственно говоря, можно эскизы уже осуществлять. Автору нравится тоже.

Ко мне обращается премьер и с легким пренебрежением говорит:

– Обувь и парик я уже заказал, так что не утомляйтесь.

Объясняю, что парик и обувь задумывает художник в связи с костюмом. Он:

– У меня в договоре с театром сказано, что я делаю парики и обувь за свой счет, а значит, что хочу, то и заказываю!

Вот так самый прогрессивный театр! Спорить бессмысленно. Пиранделло опять вперил влюбленные глаза в Лукрецию…

В трагедии много воинов. Делать для них латы, шлемы, оружие – не хватит денег. Пришлось ехать на склады кинобутафории и там подбирать что возможно. Мне показывали много предметов древнеримского вооружения, хорошо сделанных из металла и папье-маше. Многое по эскизам уже выполняют. Репетиции продолжаются… Сообщают, что Пиранделло хочет меня видеть. Пришла. Очень любезен. Говорит, что театр неожиданно приглашен на гастроли в Лондон, а оттуда поедет в Аргентину. Он думает быстро срепетировать свою пьесу «Генрих IV» и предлагает мне в десять дней сделать эскизы декораций и костюмов.

• Предыдущая
• 50/83
• Следующая