Птица - Демыкина Галина Александровна - Страница 3
- Предыдущая
- 3/11
- Следующая
— Люська, что ты?
Миша с Алексеем подняли ее, она еще говорила и смеялась, но почти не видела дороги, и теперь вот не помнила даже, как оказалась в больнице.
— Сейчас, сейчас, — шептала над ней женщина в белом колпаке. От ее рук пахло спиртом. — Сейчас он принесет сладкое… — И обернулась к кому-то: — Ну, все готово?
Потом она протерла спиртом Люсину руку у плеча.
— Сейчас будет укол, это не больно. (И правда было не больно.) А теперь пейте то, что вам даст этот юноша.
Кто-то нудно подносил к ее губам стакан с отвратительной теплой водой, в которой была намешана сода. Она сперва жадно пила и заедала вареньем. Потом больше не могла.
— Пей!
— Уже некуда.
— Пей, пей, пей.
Когда ее оставили в покое, она заснула.
Миша Сироткин первый заметил, что с Люськой неладно: прямо в новом пальто села на асфальт. Она, конечно, любит причуды (вот заставила будущего дипломата балансировать между танцплощадкой и грязной городской рекой!), но это уж чересчур, чтобы сесть чуть не в лужу во всем новом.
— Люська, что ты?
И кинулся поднимать. Но тело ее не пружинило, соскальзывало с его рук, а Люська будто бы отдельно от этого тела вела монолог:
— Нет, вы посмотрите, он уже возле моста. Миша, Миша, давайте добежим пока до автомата, попьем…
— Постой, Миша, — сказал Алексей, — гляди-ка, она вся побелела. Наверное, сердце. Ее нельзя трогать.
— Какое там сердце — она почти что разрядница по лыжам, — огрызнулся Михаил. Но он и сам уже видел, что дело плохо.
Они обхватили ее с двух сторон так, что ее ноги едва доставали до земли, и притащили домой. Догнавший их по дороге Сергей вызвал «скорую помощь». Он не поехал в больницу — у него была куча дел: приближались экзамены в школе и на курсах, а эти упросили взять их обоих, потому что каждый боялся, что чего-нибудь там не сумеет.
Девушка, лежавшая в машине на белых носилках, была без сознания. И потеряла все, что делало ее Люськой Алдаровой — беззаботной, безоглядной, пленительной в своей подвижности. Это было худое тельце, накрытое поверх пальто байковым одеялом. И это было острое лицо — замкнутое, закрытое от них и от ее сознания. И — неживые глаза под тяжелыми, почему-то набухшими веками.
Миша Сироткин старался не глядеть и боялся, как бы они там, в больнице, не вздумали вернуть ее домой, когда она придет в себя. Бывает такое. Мест-то мало. И Люська, вероятно, сразу затребует: домой. Нет, он не согласится. Кто за ней дома ходить будет? Так и надо будет сказать: пусть сперва вылечат. Скорее бы отдать ее в надежные руки! Скорее бы!
Алексей думал примерно то же. И тоже старался не глядеть — разве что чуть скосив глаза. И все боялся: не сумеют они с Мишей Сироткиным рассказать о Люсе все, как надо, и, значит, врачи не смогут (вдруг не смогут! Что тогда?) поставить диагноз. Вот этот, молодой, что поил ее кардиамином и колол ей камфару, он ведь отступился. «Ничего, — говорит, — не понимаю!» Ох, скорее бы, скорее больница! Что же она не приходит в себя?
Молодой врач сидел возле шофера, хмурился и был смущен: не смог привести в сознание. Не нашел средств. Это врачебный брак. Позор. Тоже мне врач! Все так и скажут: разве это врач?
— Побыстрей, если можно, — попросил он шофера.
Тот молча кивнул.
В приемное отделение они вошли следом за носилками. Там было что-то вроде зала с каменным полом и скамейками для ожидающих. Люсю вместе с носилками оставили на скамье. Еще была маленькая комнатка, где сидел врач. И поскольку больную принесли, а не привели, их вызвали сразу же — Мишу Сироткина и Алексея.
— Вы родственники?
— Нет, друзья.
— Чем она болела? Какие были последнее время жалобы?
Эта женщина-врач ничем помочь не могла, но спрашивала строго. И пухлое напудренное лицо ее было строгим. Ей надлежало определить — в какое отделение.
Когда Миша вспомнил, что Люся все последнее время пила много воды, врач ухватился за это и сказала через плечо медсестре:
— Позвоните в лабораторию, пусть возьмут кровь на сахар.
Потом их попросили подождать. Скамейка была пустой: Люсю уже куда-то унесли. Они вышли на каменные плитки — красный шестиугольник, возле каждой стороны его — по серому квадрату, и снова — шестиугольник, и так без конца: до ряби в глазах, до помрачения ума.
— Алексей, Лешка, ты что, оглох?
— Ну, чего?
— Я говорю — надо найти ее мать. Знает же кто-нибудь, где она! Эта бабка Вера бестолковая.
— Да.
Когда Люсю унесли, Алексей не почувствовал облегчения: то хоть видел — вот она, жива…
Он пошел во врачебную комнату.
— Я хотел…
— Посидите, посидите.
Женщина-врач жевала хлеб, отпивала чай из стакана и одновременно что-то записывала в другую (уже другую!) историю болезни. Потом отдала ее сестре:
— Проводите.
И сестра провела мимо них старика с мертвенно-желтым лицом.
Царство теней.
— Вещи-то возьмешь? — спросила Алексея нянечка.
— Оставьте, — сказала женщина-врач.
Тогда нянечка сунула список: вот, распишись.
Там было написано:
пальто демисез. черн.
туфли лакиров.
платье шерст.
комбин. нейл…
Ее раздели всю, отделили от красивого темно-синего платья, которое так шло к ее странным глазам — то прозрачно-серым, почти бесцветным, то ярким, черным от возбужденно расширившихся зрачков.
С нее бесцеремонно содрали белье и занесли в разграфленную бумажку:
комбин. нейл.
трико шелк.,
выставили напоказ с бесстыдством, пригодным разве что для мертвых. Так, может, делят наследство.
— Смотри хорошенько, а то скажете потом — пропало. Часы вот возьми с собой. Я не вписала.
Часы были холодные. Металл уже утратил тепло ее руки. Это очень скоро происходит.
— Что с ней, доктор?
— Пока не знаю точно. Взяли анализ. А вы можете идти. Идите.
Они вышли и зашагали мимо корпусов.
— Это хорошая больница, у меня здесь братишка лежал в детском отделении, — сказал Миша. — Хорошо, что сюда привезли.
— Да, — ответил Алексей.
Его продолжала угнетать память ее неживого лица и этого странного списка, похожего на завещание: «Завещаю такому-то платье шерст., комбинацию нейл…»
И чем дальше они отходили от больницы, тем явственней он ощущал, что должен спросить у врача. О чем, собственно?
«Что с ней, доктор?»
«Пока не знаю. Идите».
Мысленно он проделывал обратный путь, входил в приемное отделение, снова и снова:
«Что с ней, доктор?»
«Пока не знаю. Идите».
Она, Люська, ведь никому там, в больнице, не дорога. Они даже не могут знать, какие у нее глаза! Они к ней — только из чувства долга. Вот если бы видели, как она бегает, легко переступая тонкими ногами; как смеется — влажные ее зубы в широкой и немного затаенной улыбке; как говорит — оживленно, счастливо, вкусно… Да они бы души свои повынимали и вселили в нее! А теперь это только тело, требующее определенного внимания, поскольку это их работа.
Мысленно он снова был там.
«Доктор, где она?»
Перед ним захлопывалась дверь. Он стучал. Потом стоял у окна. Просил. Ему снова открывали.
«Доктор…»
— …И, представляешь, это была его первая операция.
— Чья, Миш? — не понял Алексей.
— Да этого врача. Ну, который нашего Сашку лечил. Он говорит: «Я до того не делал операции на сердце. Ну раз такой случай и все равно умирает, да еще бандит…»
— Какой бандит?
— Ну, бандита ему привезли с пропоротым сердцем. Ты что, не слушаешь? Я же сказал — поножовщина была, вот его и проткнули. Как раз в тот день, когда мы Сашку домой забирали.
— И хорошо прооперировал?
— В том-то и дело! Я же говорю — эта больница отличная.
— Да.
— Ты домой?
— Может, вернемся, а, Миш?
— Кто нас пустит. Да и зачем? Там врачи, а мы только мешать будем.
- Предыдущая
- 3/11
- Следующая
