Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана. Том 2 - Рошфор Бенджамин - Страница 9
- Предыдущая
- 9/81
- Следующая
Один фон Штаубен, которого без четверти двенадцать вызвал Лафайет, был в курсе. Ему был отдан приказ трубить сбор через три дня, если они не вернуться. "- Трубить к бою," - заметил Тюльпан, которому не улыбались два трупа, оставшихся без волос - но это замечание не пошатнуло идеализм Лафайета. Фон Штаубен промолчал. Типичный прусак, автоматически регистрирующий приказы в своем мозгу, он был слишком пьян, в эту судьбоносную ночь, чтобы иметь свое мнение.
* * *
День только начинался, когда воин Покатас из племени кэйгазов появился из леса с быстротой летящей стрелы, пересек широко развернутый лагерь союза индейцев - только пятки сверкали и направился, задыхаясь и обливаясь потом, к внушительному вигваму, более вместительному, во всяком случае, чем сотни других, пооставленных вокруг, перед некоторыми из которых женщины уже готовили утреннюю пищу. Одна из этих женщин, жена воина Покатаса, приветствовала его, но он не слышал или не желал услышать, продолжая свой бег, пока не достиг большого вигвама. Там он остановился на мгновение, чтобы перевести дух, переспросил сам себя, не привиделось ли ему, - зрелище было слишком ошеломляющим - и наконец решился поднять шкуру бизона, служившую дверью. При его появлении все замолчали. Главы пяти племен обсуждали там детали и распорядок празднования наступающего дня, ибо в Союз принималось новое племя - это и было причиной собрания.
Покатас отчитался с наибольшей точностью, немного трепеща от мысли, что тот или иной вождь - Большая Борзая, например, из небольшого племени могавк, уважаемый повсеместно за его язвительность - придя сейчас глотнуть английского рома, высмеет его. И вполне возможно, что Большая Борзая, единственный великан индейского народа, но бегающий как никто быстро, и осмеял бы его, не долети до них поднявшийся вдруг шум. Выйдя, вожди тотчас увидели причину. Все те же двое, о которых Покатас только говорил - двое белых. Два белых человека, и не англичане, спокойно шли по лагерю. Нет нужды говорить, что в мгновение ока все высыпали из вигвамов наружу, предупрежденные криками первых зрителей, и комментируя на все лады. Но преобладало восхищение, либо удивление. Надо сказать, что Лафайет и Тюльпан (а это могли быть только они) сделали все чтобы не пройти незамеченными, а особенно, как сказал генерал-майор, чтобы оказать известной торжественностью своего появления сильное впечатление на народ, чувствительный к благопристойности. Вот почему, достав из своего неистощимого палисандрового сундучка, он облачился в форму полковника французской армии, достаточно убогую, по правде говоря, ибо пуговицы, разъеденные сыростью, были заменены на другие. Теперь в бледно-голубом сюртуке, открывавшем рубашку с жабо, белых лосинах, мягких сапогах, также белых, поднятых выше колен, золотых эполетах и треуголке, в которую он воткнул перо, горделиво шагая, он выглядел писаным красавцем, что было замечено женой воина Пакатаса, и сказано совсем тихо своей же соседке, жене воина Иивла.
Тюльпан такого впечатления не производил. Также в треуголке, он был одет в короткий китель, богато вышитый и застегнутый на талии поясом с серебряной пряжкой, - подарком его друзей ирокезов из Вэлли Форж. Сапоги такие же, как у его шефа, но так как предоставил их ему последний, а у Тюльпана ноги были короче, а ступни длиннее, они ему доходили до середины бедра и жали пальцы. Муки, которые он перенес за эти двадцать миль, придали его лицу хмурый и суровый вид. Оба держали свои шпаги за клинок, знак, что они пришли не с целью ими пользоваться, что не мешало Тюльпану спрашивать себя: когда же на них нападут?
Пять или шесть человек их сопровождали, окружив на незначительном расстоянии, так, будто они могли взорваться с минуты на минуту - мужчины разрисованы, женщины с надрезанными ушами, голые и разрисованные веселой татуировкой дети, - достаточно одного знака этой массе, чтобы в один миг быть разорваными. Но ничего такого не произошло, они все ещё были живы, когда дошли до вождей. Отсутствие реакции объясняется без сомнения всеобщим удивлением. Зато она проявилась, когда Лафайет, приложив руку к сердцу, склонился с почтением перед каждым из вождей, и, выпрямившись, произнес на ирокезском языке:
- Долгую жизнь великому ирокезскому народу! Процветание и победы великому ирокезскому союзу!
Он выучил эту фразу с помощью одного ирокеза, служившего в его полку, и это были единственные слова, ему известные.
Довольный шум пробежал по толпе, вожди индейцев поклонились в свою очередь и один из них бесстрастно выступил с речью на ирокезском языке, будучи уверенным, что его понимают. Тем более что толпа стала взволноваться, явно выказывая свою симпатию. Лафайет слушал с приветливой улыбкой до момента, когда Тюльпан, понимавший немного ирокезский из-за своих многочисленных встреч в Вэлли Форж, сказал ему робко:
- Мой генерал...
- Тише, мой друг. Послушайте этого храброго индейца.
- Этот храбрый индеец только что сказал, что мы - две вонючие собаки, мой генерал. Вы должны прекратить улыбаться.
- Он сказал это? Черт возьми! И что он сказал теперь?
- Что мы - два вонючих дерьма, я думаю. Я спрашиваю себя, вы ещё верите в великую идею?
- Ох, черт!
- Ах, дерьмо! Он сказал, что мы две американские тухлятины. Это не лучшее, что может с нами случиться.
- Американские?
Кровь Лафайета застучала в висках, со святым именем Бога он словно вырос сантиметров на пять, и пророкотал возмущенно:
- Американцы? Мы не американцы, мы французы.
- Но это не лучше, - простонал Тюльпан.
Но Лафайет не слушал; увлеченный своим естественным и неиссякаемым красноречием и упиваясь самим собой, он продолжил, опьяненный до того, что забыл о том, что его не понимают.
- Французы, мсье, прибывшие из благородного королевства Франции, принеся привет от нашей великой нации вашей великой нации ирокезов; прибыли сюда из самых чистых побуждений, не для объявления войны, а с пальмовой ветвью. А...
В этот момент что-то его прервало. Чтобы прервать Лафайета нужно было что-то неординарное, что и произошло. В то самое время, когда Тюльпан уже видел себя настолько мертвым, что забыл про свои ноющие пальцы, один из вождей, большой, дородный и крепкий добряк с красными и белыми штрихами на лице до отвислых щек и тройного подбородка, в котором мы узнаем насмешника Большую Борзую, взявшего слово, оборвав речь Лафайета, воскликнул вдруг:
- Французы! Ах, черт возьми, французы, Пресвятая дева!
И все на французском языке, что удивительно! С парижским акцентом!
5
Если бы Тюльпану сказали об это заранее, он не поверил бы, что четыре часа спустя будет сидеть, обжираясь и упиваясь, на козьей шкуре в большом вигваме, напротив своего шефа, среди индейских вождей. Это подняло его настроение: прекрасный ямайский ром, поставляемый англичанами, во всю помогал происходящему братанию. Не переставая, обменивались они тостами и речами, переводимыми ниспосланным самим провидением Большой Борзой, без которого авантюрная выходка Лафайета закончилась бы плохо.
Признав в них своих соотечественников, Большая Борзая все взял в свои руки и повернувшись к соплеменникам произнес проникновенную речь. Закончив её, сказал генерал-майору:
- Я напомнил им о легендарном гостеприимстве индейцев: нужно принять и выслушать, прежде чем отрезать голову; сказал, что вы являетесь в своей стране большим вождем, имеющим право носить максимальное количество перьев на голове, что это право не позволяет даже усомниться в вашей лояльности и вашем желании говорить с ирокезским народом с открытым сердцем. Вот если бы вы принесли немного подарков - это облегчило бы начало переговоров.
Гениально сообразив, Лафайет выбрал самого старого и почтенного вождя (прекрасно сохранившегося старика такого же роста как и он сам) и предложил ему свою треуголку. Жест, характерный для большого французского богача, отдал тем самым дань уважения и добропорядочности своему индейскому собрату, что было хорошо воспринято остальными. Предложив остальным вождям по две золотых монеты каждому, он уточнил (переводил все Большая Борзая), что не золото он передает - хотя это, конечно, было золото - а образ, изображенного на монете Очень Большого Богача Людовика XVI - вождя всех французских племен - союз с которым ценится очень высоко. После этого по-кругу разнесли ром, поднявший настроение, и все вошли в большой вигвам для большой беседы.
- Предыдущая
- 9/81
- Следующая
