Зима королей - Холланд Сесилия - Страница 4

• Предыдущая
• 4/44
• Следующая

Арфист играл некоторые распространенные песни, прилично пел и незаметно удалился. Верховный король сидел боком в своем кресле, постукивая старческими пальцами по своей искривленной руке. Время от времени он говорил что-то Киру мак Эода. Пиршество начало затухать. Тут и там люди вставали, потягивались, выходили наружу и возвращались, чтобы сесть и поговорить с соседом. Остатки еды исчезали в руках служителей. Мелсечлэйн окликнул одного из своих друзей из Мифа, и они начали через половину зала громкими голосами обсуждать какие-то детали охоты, на которой оба были. Мюртах рассматривал лицо Мелсечлэйна. Присутствие Верховного короля успокоило его; неожиданно он осознал, что не боится Мелсечлэйна.

Один из людей клана мак Махон поднял взгляд мимо Мюртаха на Сирбхолла и смерил его сузившимися глазами. Сирбхолл поднял свою крупную голову и уставился немигающими глазами на другого мужчину. Через некоторое время, словно по общему сигналу, они отвели глаза в сторону, и Сирбхолл окликнул слугу, чтобы ему принесли еще вина.

Неподалеку мужчина с ольстерским акцентом упомянул Мелмордху, и это имя пробежало по залу. Кто-то засмеялся и закачал головой. Мелсечлэйн нахмурился: он, конечно, всегда ненавидел Мелмордху. Мюртах пожал плечами мысленно. Мелсечлэйн произнес это имя — Мюртах прочитал его по движению губ — и повернул голову, чтобы взглянуть на Мюртаха. Мюртах сделал знак против Дурного глаза и засмеялся в лицо королю Тары.

— Они сказали мне, что ты арфист, — произнес Верховный король. Он говорил над невнятным гулом других разговоров, но от звука его голоса все умолкли. — Я думал, что все гаэлыnote 3 рассматривают себя либо как поэтов, либо как воинов, но никогда и то, и то одновременно. Мюртах поднялся на ноги.

— Некоторые, не все, господин, как вам хорошо известно. Вот мой брат здесь — он воин, мы позволили это только ему, единственному из сыновей моего отца. А я не поэт, но если это доставит вам удовольствие, я, возможно, смогу немного побренчать.

Старик огляделся по сторонам.

— Я вспомнил, что люди О'Каллинэн обладают ловкими пальцами. Принесите ему арфу.

Сирбхолл схватил рукав Мюртаха, потянул его к себе и прошептал:

— Это работа Мелсечлэйна.

— Пф… Это всего лишь тот маленький щеголь, кузен короля, которому не понравилось, как я глядел на его расшитую золотом тунику.

Мюртах присел на стол и перебросил через края свои ноги, потом взял арфу. Он качнул ее на себя, потом обратно, опробовал немного ее равновесие и пробежал пальцами по туго натянутым струнам.

— Ловкие пальцы в обращении с луком, — сказал он. Он сыграл маленькую джигу, глядя, как дрожат струны арфы. Не было причины глядеть куда-нибудь еще: они все наблюдали за ним. Он играл начальные строфы сказания о Качулэйне, прошел по нему немного и внезапно снова перешел на джигу. Потом сделал глубокий вдох, набираясь уверенности.

— Оллумnote 4 моего отца научил меня этому искусству, — сказал он. — В холмах. Он нуждался в ком-то, чтобы научить, бедняга, потому что он думал, что без этого не сможет умереть. — Он сыграл часть старинной похоронной песни. — Он выбрал меня из-за недостатка более подходящего материала для ученика.

Он перестал играть и снял кольцо со своей правой руки. Сирбхолл протянул руку, чтобы взять его. Мюртах немного поерзал. Все вокруг были спокойны. О, Господи, да, они были спокойны.

— Как вы знаете, — сказал он, снова наигрывая джигу, — все вы, а вы все сообразительные люди, как мало осталось от моего клана. Было еще меньше, когда я впервые стал предводителем, благодаря определенным обстоятельствам, о которых можно не говорить здесь.

Он взглянул на крышу.

— Это умерло и прошло, слава Богу. — Его пальцы на струнах повторили ритм его голоса.

Он обвел взглядом зал, улыбнулся всем им через все еще стиснутые зубы. У него болела спина, где-то глубоко. Он задержал взгляд в конце зала, на короле Тары. Потом снова посмотрел на арфу.

— Песни холмов отличаются от песен долин. Вот одна. Мой отец должен был научить меня песням Мифа, но оллума нет, и мой отец умер двадцать лет назад, как вы все знаете.

Как вы все знаете, арфа пела. Она легко перешла в ту часть песни Дьердр, которая предостерегала сыновей Уснеча от возвращения в Ирландию. Мак Махон сидел неестественно прямо, среди всей своей родни.

— Мы не должны говорить об этом, — сказал Мюртах, — если это обеспокоит вас.

Он промурлыкал мелодию про себя немного и снова перешел на джигу.

— Ты поешь? — спросил старый король.

— Нет, господин, я играю на арфе.

Он сыграл самое трудное место из сказов Кучулэйна, чтобы доказать это. Его сердце прыгало в груди, словно колесница в песне. На середине он снова перешел на джигу и увидел, что все они дрожат.

— Это было тогда, летней ночью, делом короля, то, что такой смиренный человек, как я, не мог понять. — Арфа весело пела под его пальцами. — Было что-то вроде клятвы. Я слышал — великая, полностью произнесенная клятва, сделанная при лунном свете. Сам я мало что знаю о клятвах, потому что принял только одну.

Джига становилась все быстрее и быстрее, выгнув бровь, он огляделся вокруг:

— Разве никто не хочет танцевать?

Мак Махон смотрел на Верховного короля, стараясь уловить его взгляд, но Верховный король смотрел куда-то в сторону.

— Быть может, и не стоит теперь перетряхивать все это, — сказал Мюртах, — после двадцати лет. Мои братья никогда не слышали об этом, будучи в нежном возрасте. Но, может быть, вы можете напомнить это.

Струны вызвенели первые звуки военной песни О'Каллинэнов. Все мужчины, наполнявшие зал, вздрогнули. Песня дрожала, замедлялась, затихала. Мюртах непроизвольно содрогнулся. Он оглянулся и увидел вокруг напряженные, побледневшие лица.

— Никто не пел о том, что в ту ночь ты убил моего отца. Ты дал нам тогда другую музыку. Убийцы и сраженные обнаженные мужчины, и убитые женщины, и убитые дети, и окровавленные ноги, убегающие за холмы, да, напуганные, голодные, замерзшие, но теперь все это прошло, и двадцать лет восстановили Иуд в хорошем обществе в эти дни. Разве это не так, господа?

Он поднял арфу обеими руками и переломил ее через колено. Взвизгнули струны.

— В конце концов, — сказал он, — Христос умер за наши грехи.

Он швырнул две половинки арфы через весь зал, перепрыгнул обратно через стол и сел рядом с Сирбхоллом. Вся толпа мужчин сидела тихо, в глухом молчании. Мюртах опустил подбородок на грудь и закрыл глаза.

Молчание затянулось, словно никто не был в силах нарушить его, и он почувствовал, как убывает у него ярость. Он поднял голову, для чего ему потребовалось напрячь все мышцы шеи, и сказал:

— Теперь вы можете говорить. Вы имеете разрешение от, пожалуй, маленького человека.

Он взглянул на Мелсечлэйна. Он устал, и он хотел домой, и деланный горький смешок Мелсечлэйна не трогал его. В зале зашевелились. Постепенно стали раздаваться и возрастать голоса, и вот уже шум перешел в общий гул. Сирбхолл наклонился, почти коснувшись губами уха Мюртаха, и сказал:

— Ты напугал их. Возможно, они думали, что мы забыли.

— Они никогда так не думали. Они думали, что это должно быть забыто. Вот так с ними обстоит дело.

Сирбхолл пожал плечами и потянулся за своей чашей с вином.

— Я прощу их, — сказал Мюртах, — если и пока они не будут забывать.

— Почему вообще надо их прощать?

— Потому что, кажется, это самый легкий путь.

Он сделал вид, что очень заинтересован какой-то царапиной в столе, касаясь плечом Сирбхолла. Он чувствовал гнев своего брата, как волну жара от человека, охваченного лихорадкой, но Сирбхолл ничего не сказал.

Сирбхолл происходил из этих мест. В этом зале Сирбхолл должен был быть как член клана О'Каллинэн. Мюртах чувствовал, что немного сходит с ума. Это было сумасшествием сделать то, что он сделал, то — с арфой, возможно глупостью. Мелкое проявление гордости. Он сложил вместе кончики пальцев и стал рассматривать их.

• Предыдущая
• 4/44
• Следующая