Тень кондотьера - Стерхов Андрей - Страница 36

Едва отъехал, подумал, что с каждым разом становится всё труднее и труднее подбивать Архипыча на героические авантюры. С каждым разом он всё строже, всё инертнее, всё неповоротливее. Как само добро. Добро оно ведь что-то вроде огромной каменной глыбы: трудно, порой невозможно переместить эту глыбу целиком в границы нашей реальности. Зло же напротив – оно, словно вода, само легко просачивается через всевозможные трещины, дырочки и щели. Не успеешь глазом моргнуть, а оно уже здесь. Это, конечно, не означает, что у добра нет никаких шансов, вовсе нет. Есть у него шансы. Пусть глыба, пусть каменная, но ведь её можно расколоть, можно протащить в реальность кусками. Или даже, если хорошенько постараться, – в песок искрошить. Вот ровно этим-то мы, ответственные воины света, и должны день и ночь заниматься. Должны, даже обязаны, не жалея времени и сил, дробить, дробить и дробить субстанцию добра. А для этого сами обязаны быть гибкими и уж точно не считать добро чем-то таким, чего ни в коем случае руками трогать нельзя. Архипыч же, протокольная душа, похоже, это перестал понимать. Формалистом стал. Буквоедом. Обидно однако.

Вот так вот рассуждая о всяком таком, катил я, катил и катил по ночному шоссе, по этому вечному источнику необъяснимой тоски и тревоги, и где-то на четырнадцатом километре вдруг заметил, что мысли стали путаться, петлять и завязываться в замысловатые морские узлы, а вскоре меня и вовсе потянуло в сон. Да так сильно потянуло, что я, дабы не улететь со всего маху в кювет, сбавил скорость, прижал тачку к обочине и вышел размяться.

А вокруг – красотища. Справа от трассы, что словно жизнь земная выползает из темноты и вновь уползает в темноту, тянется глухая стена леса. Слева распласталось кочковатое поле, заросшее у кювета молодыми деревцами. У самого горизонта, на краю повеянного ветром простора виднеется несколько тусклых огоньков. Похоже, деревенька там небольшая. Чуть ближе к трассе, однако дальше по курсу – причудливо изогнутая лиственница на вершине живописного холма. Не лиственница -иероглиф. Будто мастер на бледном холсте, не отрывая кисти, ра-а-аз. Словом, во истину красотища. Мрачноватая, суровая, но красотища.

Хорошо-то как, подумал я моментально прояснившимся умом. Раскинул руки, будто крылья, и вдохнул-выдохнул: у-ух, ху-у. И ещё раз полной грудью: у-ух, ху-у. Токи вольного весеннего воздуха перетекали запахами мокрой земли, свежей хвои и щекочущей в горле истомой прелой прошлогодней листвы. Чтоб чего доброго не расплакаться от сопутствующей этим пронзительным запахам сладостной печали, я запрокинул голову – ах, хорошо. Звёзды, холодные и прекрасные, глядели на меня сверху вниз с обычным равнодушием, если не с презрением. Сразу вспомнилось чьё-то: "Звёзды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле". Саму-то фразу я вспомнил, а вот кому принадлежит, вспомнить не смог. Однако ничуть этим не смутился и вступил в мысленную полемику с автором: ох, не прав же ты, хороший мой человек, ох, как же ты не прав. Даже по факту не прав – многие звёзды, чей свет всё ещё летит к нам, уже давным-давно сгинули во вселенском небытии. А уж по сути… Я вас умоляю. Подобная уничижительная патетика здесь крайне неуместна. Ну кому все эти звёзды будут нужны, когда нас с вами не станет? Да никому они не будут нужны. А кто про них песни споёт и расскажет стихи? Никто не споёт, никто не расскажет. А кто любоваться будет их холодной красотой? А кто, в конце концов, их звёздами-то будет называть? Никто не будет. Некому будет. Перестанут они быть звёздами, станут просто огромными шарами горящего гелия, водорода и прочего безобразия. Да и про это – вот она наша главная месть – никто не будет знать. Ну и чему тут, скажите, завидовать? Подумаешь, "останутся". Ха-ха. Смешно.

Добравшись до города, домой не поехал, поскольку решил не будить Вуанга. Спит он по-военному чутко, как ни старайся проскользнуть в свою комнату по-тихому, всё равно проснётся, а потом будет реагировать на каждый мой шорох. Мне это надо? Нет, мне этого не надо. Короче, пожалел я воина, проехал мимо платины и порулил через Центральный рынок прямиком в офис. По приезде собрался было устроиться на ночлег в приёмной на диванчике, но прошёл в кабинет, чтоб спрятать деньги Шабетая в сейф и опрокинуть полстаканчика "от нервов", да прям там и уснул в кресле. Вытянул ноги между тумб стола, закрыл глаза на секундочку и всё, готово. Спал как убитый, без сладких снов, зато и без кошмаров, а проснулся только тогда, когда на службу в урочный час прискакала Лера.

Услышав, как она возится в приёмной, я с трудом открыл глаза, глянул на "Командирские" (было уже девять ноль семь), и приказал лежащей на столе шпаге:

– Упади.

Шпага с превеликим удовольствием ожила, послушно покатилась к краю и с грохотом упала на пол. В тот же миг я услышал, как Лера испуганно воскликнула:

– Ой!

После чего затаилась на несколько секунд, а затем решительным шагом приблизилась к двери, постучала, как мне показалось, ногой и громко спросила:

– Шеф, это вы?!

– Заваливай, – крикнул я.

Вышло у меня спросонья не очень, сипло как-то, поэтому прокашлялся и повторил, уже гораздо чётче:

– Заваливай, говорю.

Дверь тут же приоткрылась, и моя храбрая помощница появилась в проёме, держа клавиатурную доску в готовности напасть или защититься.

– Расслабься, – сказал я. – Свои.

– Фу-у-у, – выдохнула девушка, опуская своё импровизированное оружие. – Ну вы, шеф меня и перепугали. Чуть сердце не лопнуло. Вы это чего в такую рань заявились?

– Я не в рань, я тут с ночи.

– Это из-за дела Вероники?

– Из-за него тоже. А, вообще-то, звёзды всю ночь рассматривал.

– Звёзды? С чего это вдруг?

Я пожал плечами:

– Да так, просто. Выпала возможность, вот и… Кстати, понимаю теперь, что Земля вовсе не стоит на трёх китах. И киты не покоятся на черепахе. И черепаха не плавает в океане. Враки всё это.

– Да неужели? – одними губами улыбнулась Лера.

– Точно говорю, – пропуская её сарказм мимо ушей, кивнул я. – Наглейшие враки. На самом деле Земля имеет форму перевёрнутой чашки, и сама плавает по океану вверх дном. А над Землёй висит колпак небесного свода. По своду движется солнце, Луна и планеты. Звёзды же неподвижны, они намертво прикреплены к своду и вращаются вместе с ним. Вот оно как всё устроено на самом деле, подруга.

– Ну и прекрасно, – не желая вступать в полемику, сухо сказала Лера, после чего спросила: – Ну а если серьёзно? Что там, как там с делом Вероники? Расследование продвигается?

– До упора уже продвинулось, – доложил я – Можешь позвонить и сказать ей, что всё кончено. С детьми теперь всё будет в порядке.

– Поймали колдуна?

– Поймал, – кивнул я, потягиваясь и широко зевая. – Поймал и обезвредил.

– Ой, как здорово, – обрадовалась Лера.

Действительно обрадовалась. Но как-то не очень сильно. Не так, как обычно радуется в подобных случаях. Не подпрыгнула до потолка. И вообще было видно, что чувствует себя не совсем в своей тарелке. А если точнее – совсем не в своей. Внимательно наблюдая за ней с самой первой секунды, я мог с уверенностью сказать, что девушка на сильном взводе, что просто-напросто кипит. Хотя, конечно, и делает старательно вид, что всё у неё в порядке. Правда делает это так, чтобы я всё-таки заметил, что на самом деле у неё не всё в порядке. Женщины это умеют. От природы они это умеют. В таких случаях в ход у них идут особенный взгляд, многозначительный вздох, нервический поворот головы и всё такое прочее. Лера обладает всем этим мудреным арсеналом в полной мере. И это здорово. Просто замечательно.

Подыгрывая ей в этой непростой и тонкой игре, я как бы между прочим поинтересовался:

– Ну а у тебя, подруга, как дела? Сложилось?

– Сложилось, – нервно оправив край кремовой блузку, мгновенно отчеканила она. – Кофе сварить?

– Кофе? Кофе давай. А точно всё в порядке?

– Точно. А что такое? Выгляжу как-то не так?

– Выглядишь как всегда здорово. Просто врёшь зачем-то.