Тень кондотьера - Стерхов Андрей - Страница 51

Наверное, в День Победы, с любимым дедулей снялся, подумал я, после чего поднёс к глазам свои "Командирские". На часах было двадцать два сорок восемь. Пора начинать, решил я и, взяв оборотня на мушку, крикнул не громко, но чётко:

– Рота, подъём.

В следующий миг Дыг испуганно дёрнулся, повернулся набок, попытался вскочить, но, взвыв от боли, вновь повалился на тахту. Видать рана была намного серьёзней, чем это могло показаться со стороны.

– Что, так больно? – спросил я. Не сочувственно спросил, но и не издевательски. Просто заинтересовано.

Не удостоив меня ответом, оборотень медленно, с трудом отжался на руках и всё-таки поднялся. Развернулся и сел на край тахты, почему-то не лицом ко мне, а боком. Глянул мельком тяжёлым взглядом и опустил глаза.

– Чего волком глядишь? – хмыкнул я. – Сам во всём виноват.

Сообразив звериным своим чутьём, что суматошиться не стоит, Дыг сонно потёрся щекой о плечо, поднял с пола пластиковую бутылку с водой и сделал несколько жадных глотков. Потом плеснул на лицо и хрипловатым голосом сказал:

– Не надо меня лечить, дракон. Пришёл убивать, убивай.

– Это всегда успею, дело не хитрое, – заверил я. – Ты вот скажи мне сперва, чего тебе в жизни не хватало?

– Не понял. Что имеешь в виду?

– А то самое. Молодой, умный, собой хорош. Лера вон в тебе даже рефлексирующего мечтателя разглядела. Зачем в перевёртыши подался? Да ещё в такие суровые? Скажи, зачем Ашмрагира вызвал? Ведь, наверняка, не из глупой любознательности. Что-то ведь подтолкнуло. Что-то серьёзное. Скажи, не разочаровывай. Любопытно до ужаса.

Дыг будто не услышал меня, вновь приложился к бутылке и покосился с тоской на плотно закрытое окно. За стеклопакетом виднелась решётка. Шансов у парня не было никаких абсолютно.

– Слушай, – не оставляя надежду вызвать его на откровенной разговор, не унимался я, – а может, тебя всегда к этому тянуло? Может, ты по жизни садист? Скажи, кошек в детстве убивал? Лягушек резал? Ржал, дёргая девчонок за косички? А? Чего молчишь? Слышал, уже загрыз человечка во время салюта. Ну и как оно? Вставило?

Видимо, последним вопросом ткнул я в больное место. Оборотень дёрнулся как от удара и глянул на меня свирепо:

– Не человеком он был, тварью последней. Малолеток под уродов подкладывал, герыч пацанам толкал. Только в путь толкал. На том и поднялся. Стариков голоса на корню скупил, в депутатах бабло пилил народное, жировал. Мерзота.

– Ух, ты, – искренне удивился я и его аргументам и тому оскорблено-возмущённому тону, каким они были изложены. – Да ты у нас, Володя, оказывается, из идейных товарищей будешь. Интересно-интересно. Что ж это у нас получается? Получается, невмоготу тебе стало видеть – как там у Вильяма нашего Шекспира? – "торжество неправой силы и достоинство, что ввергли в нищету". Так? И чтобы, значит, бороться с подобным несправедливым положением вещей, заключил ты договор с дьяволом. Так? Но ты ведь у нас в этом блокбастере хороший парень, поэтому настоял, чтобы в договор включили десять заповедей. Вернее – девять. Все, кроме "Не убий" Я верно мыслю? Вижу, что верно. А ты слышал, что убивать тоже не есть хорошо?

Бог весть, какой там тумблер у него в голове в следующую секунду переключился, но только уставился Дыг на меня невидящим взглядом, и пошёл выговаривать как пописанному с горячечной убеждённостью фанатика, но при этом – и как это в нём совмещалось, не знаю – с замогильным бездушием голосового движка:

– Ведаю я, жжёт святой огонь и убийца в град Христа не внидет. Его затопчет бледный конь, и царь царей возненавидит. Но только смешны мне эти суровые вердикты. Кто придёт ко мне и с верою скажет: убить нельзя, не убий? Кто решится первым бросить камень? Нет меры, нет различия. Почему по закону убить хорошо и даже нужно, для идеи – невозможно? Кто мне ответит?

Спросил и уронил голову на грудь, будто не в силах был больше смотреть на глупого и наивного меня. А я, поражённый и ошарашенный, покачал головой:

– Кто, говоришь, ответит? Да хотя бы и я. И вот что я отвечу. Убивать для идеи – грех. По закону – вообще-то, тоже, поскольку закон – это тоже идея. Нельзя человека на идею менять. Человек он тёплый, его любить нужно. Ну, или хотя бы уважать. В крайнем случае – терпеть. До тех пор терпеть, пока в нём есть хоть что-то человеческое. И ещё скажу: праведного способа убивать не существует. Все в свой черёд ответим. И я отвечу. Так-то вот.

Хоть и не смотрел на меня в ту минуту оборотень, но ни словечка из моего ответа не пропустил, и с тем же неубедительным темпераментом ожившего зомби в свой черёд изрёк:

– Говоришь, дракон, нужно любить человека. А если нет в сердце любви? Говоришь, нужно его уважать. А если нет уважения? Я был на границе жизни и смерти, к чему мне слова о грехе? Я могу сказать про себя: "Я взглянул, и вот конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть". Где ступает ногой этот конь, там вянет трава, а где вянет трава, там нет жизни, значит, нет и закона. Ибо смерть – не закон.

В этих его сумрачных, не слишком понятных для меня словах промелькнул, как мне показалась, намёк на причину его страшного решения. И, зацепившись крепко за эту нечаянную оговорку, я поинтересовался осторожно:

– Насколько понял, ты за край заглянул? Туда, где так много всего ничего? Да? И что же у тебя такое было, если не секрет? Саркома лёгких? Диффузная лимфома? Лейкемия? Или просто суицидное состояние духа, вызванное непереносимой лёгкостью бытия?

Спрашивал я, не слишком надеясь на ответ. В такие сферы даже своих редко пускают, не то чтобы чужих. Однако Дыг ответил. Ответил без каких либо без подробностей, очень туманно, но всё-таки дал понять, что мыслю я в правильном направлении. Сказал он так:

– Прав ты, дракон, заглянул я за край. Заглянул и понял: единственный способ не потерять надежду – это обрести свободу.

Дескать, вот так вот, и думай что хочешь.

– Выходит, – проговорил я после небольшого раздумья, – променял ты, Володя, по причине страшной болезни бессмертие души на долгую жизнь звереющего сознания. Что ж, это нормальная сделка. Жизнь – это всё-таки жизнь. Как ни крути. Пусть и в шкуре волка. А что? В шкуре волка всяко теплей, чем в тулупе козла. Да? К тому же, дурных людишек истреблять – что может быть слаще? Не правда ли?

– Не люди мои враги, система – мой враг, – услышав в словах моих иронию (я её особо и не скрывал), возразил оборотень. – Система порождает зло, и борется с ним его же методами. Система – главное зло. Систему нужно уничтожить. Потому и нужна мне Сила, много Силы.

– Знакомая песня. А мысль, что систему можно без крови улучшить, не допускаешь?

– Систему, дракон, улучшить нельзя, её можно только уничтожить. И ты об этом знаешь лучше меня.

– Тебе сказать, что я знаю? Тот, кто борется с системой, становится частью системы – вот что я знаю. Так уж эта система хитро устроена. Ладно, бог с ней, с системой. Ты лучше скажи, на меня-то зачем дёрнулся? Я, по-твоему, тоже винтик системы? Ты что, Володя? Я же золотой дракон. Я вообще не при делах.

– В том-то и дело, что золотой. Золотой дракон есть порождение зла и зло в чистом виде. Ежегодно умерщвляющий семерых праведников должен быть наказан. Должен и баста.

Я сначала опешил, а потом недоумённо замотал головой:

– Стоп, стоп, стоп, кто это тебя сказал, что я праведников умерщвляю? Ты чего? С ума сошёл? Как раз наоборот – конченых грешников. У любого, кто в теме, спроси. Тут тебя, Володя, кажется, вокруг пальца провели. Не кажется – точно. Как пацана.

Оборотень посмотрел на меня исподлобья – правда, что ли? Затем нахмурился, опустил взгляд и надолго замолчал. Похоже, поверил мне и всерьёз озадачился. А когда вновь поднял глаза, спросил:

– Почему тогда осуждаешь меня, дракон, если сам точно такой?

– Вовсе не такой, – ответил я. – Дракон – это дракон, человек – это человек. Человек не должен убивать.

– Я не человек.

– Ну да, ну да, помню. Уже не человек. Волк. И правит тобой в известные ночи тупая звериная ненависть. Меня же – жажда справедливости. И ещё праведная злость. Почувствуй, как говорится, разницу. Я, Володя, рождён для того, чтобы осуществлять возмездие, это моя, не побоюсь сказать, миссия. Меня для её выполнения специально готовили. Учили. Много лет учили. – Тут я, слегка распалившись, постучал себя по голове. – И, кстати говоря, вбили в сознание нешуточные ограничения. Всегда помню о презумпции невиновности, о свойственном людям доносительстве, о правиле ревизии одного внутреннего источника информации тремя независимыми внешними, о всяких прочих строгих и обязательных вещах. Ты понимаешь, о чём я? А ты знаешь, что золотой дракон в истинном крылатом обличье не может убить невиновного, а уж тем более невинного? Знаешь о таком имманентном магическом запрете? Даже если захочу – не смогу. Я просто-напросто не могу ошибиться. А ты – легко и запросто. Вон на меня по ошибке наехал, поверил по наивности своей кому-то на слово. Ладно бы это только меня касалось, но ты ведь девчонку ни в чём неповинную собирался убить. А это уже не ошибка, это уже преступ…