Тень кондотьера - Стерхов Андрей - Страница 64

– Ай, молодец, Фифа, – похвалил я свою воспитанницу. – Ай, какая же ты у меня умница.

– Фьють-фьють, – ответила Фифа и закрутилась ещё прытче. Затем подлетела вплотную, стала о ботинки тереться. И всё это со свистом, конечно, с посвистом. Заливалась чисто курский соловей, предвестник взаимной до гроба любви.

Надо сказать, за то время, что живёт она у меня, расцвела Фифа. Была пятном грязным безобразным неказистым, стала фантастической красоты шаром, этаким сплетённым из разноцветных лучей перекати-полем. Как это у меня вышло, секрет невеликий: доброе, но отнюдь не потакающее слово, обучающие игры на свежем воздухе и своевременное питание. Вот, собственно, и все составляющие моего педагогического успеха. И, кстати, о питании.

– Идем, почавкать дам, – сказал я ей, пряча пистолет в кобуру.

Выдала от счастья невероятно пронзительное коленце и покатилась вслед за мной на кухню.

Высыпав ей в миску хорошую горсть высушенного на предрассветном ветру лунного света, я отправился в комнату Ашгарра переодеваться. Откапал в комоде свежую рубаху да комплект белья, разложил на крышке. Только штаны стал скидывать, Фифа тут как тут. Корм уже смолола, прикатила посильную помощь оказать, то есть опять тыкаться, мыкаться, мешаться под ногами.

– Только не подходи, ради Силы, – прыгая на одной ноге, попросил я её. – Оставайся там, где висишь.

– Фьють-фьють, – просвистела с легкой обидой и разукрасилась переливами, любезными глазу, но смущающими ум.

Какая же всё-таки красавица, восхитился я мысленно. Глаз не отвести. Как там про неё поэт-то сказал? Непохожая на сны, непохожая на бред. Удивительна, как цвет первой радуги весны. Так, кажется.

Вслух, разумеется, восторг свой, дабы лишний раз не баловать, высказывать не стал, произнёс с наставнической строгостью:

– Ох, и расфуфырилась, ну просто вылитый павлин.

– Фьють-фьють? – поинтересовалась Фифа значеньем незнакомого слова.

– Птица такая, – пояснил я. – Вроде тебя, разноцветная. И точно такая же воображала.

Фифа смущёно уточнила:

– Фьють?

– Да ничего, – ответил я. – Просто до хорошего подобные манеры редко доводят, до беды же – запросто.

И пока натягивал штаны да застёгивал рубашку, рассказал ей назидательную историю, про то, как один человек поехал в удивительные края, где толпами бродят надменные павлины. Гуляя как-то раз в лесах волшебных гор, увидел тот человек цветок размером с огромную тыкву. Очень, надо сказать, красивый цветок. Однако сколь красив был тот цветок, столь же и опасен. Нагнулся к нему человек, желая насладиться чудесным ароматом, да тут же и лишился мочки уха, кусочка носа и непочатой пачки сигарет "Верблюд". Израненным и до глубины души обиженным спустился он в тот день в долину. А на следующее утро взял мотыгу поострее и вернулся к цветку-обидчику с прозрачной целью. Два часа ходил с половиною вокруг да около, примеривался. Примеривался-примеривался, да так и не смог приступить к прополке. Духу не хватило. Рука не поднялась. Но запал-то остался, злость-то не прошла. Тогда-то и придушил он сгоряча павлина, что на свою беду вышел из ближайшей лавровой чащи.

– Вот такие вот дела, – произнёс я в заключении. – Вот такой, понимаешь, рок-н-ролл.

– Фьють-фьють, – не уловила глупенькая Фифа поучительную составляющую моего рассказа.

Пришлось объяснить, что говорится, "на пальцах":

– Красота, Фифа, может быть, и спасёт когда-нибудь мир, но мир не подписывался спасать красоту. И поскольку накопилось в мире всякой красоты за глаза, иную – с глаз долой. Спросишь, каковы критерии выбора? В том и дело, что критерии размыты. Донельзя размыты. И чересчур много в них субъективного. Так что постарайся, девочка, быть чуть-чуть скромнее. Понимаю, что трудно, но уж ты постарайся.

– Фьють, – не очень-то поверила мне Фифа на слово, однако свеченье на всякий случай всё-таки чуток приглушила.

Уже выходя из квартиры, я предупредил её:

– Смотри, супостаты могут и вернуться, так что – ушки на макушке.

– Фьють-фьють, – пообещала Фифа никому спуску не давать. А потом и ещё и поклялась: – Фьють-фьють.

Пока спускался по лестнице, думал над тем, сможем ли оттереть с пола останки демона или всё-таки придётся линолеум менять. Решил, что, видимо, всё-таки придётся менять. Ведь как ни тёр подошвы ботинок о колючки коврика, а всё равно поползли за мною вниз по ступеням тёмные отпечатки.

Отъезжая от дома, планировал направиться в офис, где ждал меня непростой разговор с Лерой. Для меня непростой, а для неё так и вовсе судьбоносный. Но когда уже выруливал с Тимирязева на Ленина, позвонил Михей Процентщик.

– Дракон, ты жив? – спросил он чрезвычайно взволнованным голосом.

– В экзистенциональном смысле? – несколько озадаченный подобным вопросом, уточнил я. – Или в трансцендентальном?

– Слава богу, жив, – выдохнул антиквар. – Да ещё и шутишь.

– А что, мне плакать нужно?

– Да нет, просто тут тако…

Запнувшись на полуслове, Процентщик замолчал, и замолчал надолго. Пыхтел в трубу, явно желая что-то сообщить и в тоже время не решаясь этого сделать. Пришлось товарищу помочь.

– А ну давай колись, – потребовал я категорично, – что за интерес такой к моему драгоценному здоровью?

– Понимаешь, Егор, – капитулируя перед моим напором, осмелился продолжить он. – Тот человек, про которого я… Тот маг… Ну ты понимаешь. Понимаешь? Да?

– Ну-ну, не томи.

– Он мне только что позвонил и сказал, что ты убит. И даже развоплощён.

– Та-а-ак, – протянул я. – Интересно. И для чего же он тебе соврал?

– Ну как. Это же ясно, Егор. Поскольку моё требование вроде как бы исполнено, причём с превышением плана, получается, я должен теперь отдать ему Зеркало Ананда.

– Стоп. Подожди. Так ты, что, не отдал ещё ему это проклятое зеркало?

– Нет, конечно, – ответил Процентщик тоном человека, чертовски сведущего в бизнесе. – У нас так дела не делаются. Уговор есть уговор. Сперва он должен был тебе какой-нибудь вред учинить, а уж потом…

Прервав его грязной руганью, я проорал в трубу:

– Немедленно закрой все входы и выходы! Слышишь? Немедленно. Закрой и затаись. Я сейчас подъеду. Понял?

– Не совсем, – пропыхтел Процентщик. – И скажу откровенно, ты меня несколько пугаешь, Егор.

– Да, я тебя пугаю

– Но объясни, почему я вдруг…

– По кочану. Ты теперь знаешь, что я жив, а ему зеркало позарез нужно. Как бы до рукопашной не дошло. Короче, оторви зад и действуй. Всё, давай.

Закончив с Михеем, трубу прятать я не стал, сразу позвонил Уломе на мобильной. Услышав в ответ "временно не доступен", здраво рассудил, что он мог сдать аппарат на вахте штаб-квартиры, и стал вызванивать по сложной схеме через девушку на тайном коммутаторе и дежурного. Почти пять минут на это ушло. Слава Силе, Улома оказался в кабинете. Хоть тут повезло.

– Говорите, – сказал он.

– Привет, Боря, это Тугарин, – быстро представился я. И не дав молотобойцу ни секунды на встречное приветствие, проговорил на одном дыхании: – Слушай сюда. Слушай и ни о чём пока не спрашивай. У меня есть достоверная информация, что Процентщика сейчас немножко будут убивать. И отнюдь не профаны. Так что хватай, Боря, хлопцев, какие есть под рукой, врубай сирены, и дуй на всех порах к нему в лавку. Мне ещё ехать и ехать, а вам там рукой подать. Может, успеете. Постарайтесь, Боря, успеть. У меня всё.

Улома только ухнул в ответ.

На Российскую я подъехал – пробки, проклятые пробки – только через двадцать три минуты. Молотобойцы уже были на месте и развернулись во всю свою организационную мощь. Те, что были в милицейской форме, оцепили территорию и выставили где надо ограждение, а группа в форме сотрудников МЧС уже приступила к эвакуации работников размещённых в здании организаций. Подметив, что два сапёра работают над стальными жалюзи, закрывающими вход в лавку Процентщика, я припарковал машину у соседнего, расположенного через переулок дома и рванул со всех ног в направлении внутреннего двора. Поскольку проезд туда перекрывали служебная "Газель" с затемнёнными стёклами и "Хаммер", нетрудно было догадаться, что основные боевые действия проходят именно там. Так оно в действительности и оказалась.