Коля пишет Оле, Оля пишет Коле - Алексин Анатолий Георгиевич - Страница 3

• Предыдущая
• 3/21
• Следующая

И снова одна и та же неотвязная мысль рвала его сердце: "А если бы больница оказалась ближе? А если бы дорога в лесу была проходимее? Может быть, мама и сейчас была бы тут, рядом… И он слышал бы ее голос: «У меня нет никого роднее тебя. И не будет».

То далекое лето, поначалу такое солнечное и беспечное, неотступно стояло перед его глазами и никак не хотело становиться воспоминанием…

Начальник лагеря очень любил принимать делегации. Тогда в любую жару он появлялся среди душного леса в темном костюме и при галстуке. Как экскурсовод, ходил он с вытянутым вперед указательным пальцем, объясняя, что беседка называется беседкой, а библиотека – библиотекой; похлопывал по плечу всех встречных ребят, хотя в остальные дни еле с ними здоровался, и тоном во все вникающего отца родного невпопад задавал вопросы: «Ну, как прошла линейка? Что было на совете лагеря?»

«Линейка» и «совет лагеря» – это были те немногие пионерские термины, которые он знал наизусть. Почти никто из ребят не помнил его имени-отчества, а все так прямо и называли – начальником. Он, казалось, был твердо убежден, что пионерлагерь для того главным образом и существует, чтобы его можно было показывать комиссиям из завкома и постройкома да разным любопытным туристам.

Оля не любила начальника лагеря. И однажды, когда руководство из постройкома оглядело все лагерные объекты, когда начальник лагеря утомленно произнес свою любимую фразу: «Вот так мы и живем!», а руководство благодарно ответило ему: «Хорошо живете!», Оля неожиданно для всех вмешалась в разговор:

– И все это сделал наш Феликс!

– Кто-кто? – подчеркивая свое особое внимание к «голосу детей», заинтересовалось руководство. – Пионер? Как его фамилия?

– Нет, это наш старший вожатый… Феликс! Мы его по фамилии не называем.

Начальник лагеря побледнел, а руководство что-то поспешно записало в блокнот, на обложке которого, как успели разглядеть все замечающие ребята, было золотом выгравировано: «Делегату профсоюзной конференции».

Феликс тоже не любил начальника и работал в пионерлагере только потому, что не хотел на целое лето расставаться с ребятами, которых знал уже три с лишним года: в школе у них он был старшим пионервожатым.

Еще мальчишкой в Крыму Феликс наткнулся на мину, и ему оторвало правую руку.

«Эхо войны!» – говорил он, поглаживая свой пустой рукав, заправленный за пояс.

Ребята слагали легенды о его левой руке: он мог с ее помощью вскарабкаться на вершину любой, даже самой высокой сосны; сколько угодно раз переплыть широчайшую реку; превратить в подкову кусок самого твердого металла, и еще многое, многое другое…

Кольке Свистуну казалось, что характер Феликса был чем-то неуловимо похож на характер мамы: старший вожатый не любил перекладывать на плечи окружающих свои заботы и никому не жаловался на то, как это трудно целые дни проводить в школе, да еще учиться заочно на третьем курсе пединститута, да еще быть начальником городского штаба дружинников. Впрочем, Колька находил мамины черты у всех хороших людей, которые встречались ему на пути.

Да, много разных дел было у Феликса, но ребята больше всего гордились тем, что их вожатый стал главным дружинником в городе. Они рассказывали, что Феликс отважно и хладнокровно «одной левой», как говорили они, распутывал самые жуткие и загадочные преступления, которых, конечно, не смог бы разоблачить ни один Шерлок Холмс в мире.

По вечерам, когда таинственно, как заговорщики, переговаривались сосны, а заросли, окружавшие лагерь, были полны тихих, приглушенных шорохов, девочки, поеживаясь, просили Феликса поведать о том, как он расправлялся с бандитами и другими особо опасными преступниками.

«Извините… Я, конечно, очень виноват перед вами, но у нас в городе нет бандитов, – тоже таинственным полушепотом, в тон девочкам, ответил однажды вожатый. – И „особо опасных“ нету. Не потому, что наш городок еще маленький, а потому, что новый. И все в нем должно быть по-новому. И будет, вот увидите!»

«Вот уви-идите!» – часто повторял Феликс, многозначительно растягивая слово «увидите», будто заглядывал при этом куда-то далеко-далеко с высоты своего длиннющего роста. И ребята верили, что он видит что-то такое, чего они еще пока не могут разглядеть.

«Старший вожатый должен быть длинным, – шутил Феликс. – Ведь он один на всю школу. А вас сколько?.. Так вот, чтобы вам легче было разыскать его в школьном коридоре, или в лагере, или в лесу, он должен возвышаться каланчой. Как я, например…»

И еще Феликс часто напоминал ребятам, что они живут в новом городе, где главный проспект назывался Новой улицей, самая большая площадь – Новой площадью, а конечная остановка автобуса – остановкой «Новые дома».

Ребята были, конечно, рады, что все в их городе будет по-новому, а все-таки им было немного жаль, что Феликс со своими дружинниками не бродит по лабиринтам запутанных преступлений и не вылавливает каждый день хотя бы по одному опасному преступнику.

«Разные нечестные люди у нас, конечно, еще имеются, – словно утешая ребят, сообщил Феликс, – хулиганы тоже, нарушители порядка, которые жить мешают…»

Это воодушевило всех: значит, дружинники не сидят без дела и им, может быть, даже нужна боевая пионерская помощь!

Но старший вожатый сказал, что и в школе немало дел. В помощь Феликсу школьный совет дружины создал лишь небольшой отряд из самых надежных ребят, командиром которого выбрали Олю Воронец.

А уж она, конечно, назвала его не как-нибудь, а пионерским «Отрядом Справедливых». Попасть туда мечтал каждый, и лишь Колька Свистун делал вид, что вообще не слыхал о таком отряде.

Давно, еще в детстве, Феликс жил на юге, в Крыму, по соседству со знаменитым пионерским лагерем Артек. Он часто рассказывал ребятам о море, хотя чистая уральская река была, по его мнению, ничуть не хуже; о крымских горах, хотя Уральский хребет был, как ему казалось, даже красивее; и еще о заветном артековском дубе, что рос на Медведь-горе… Прощаясь с лагерем, пионеры-артековцы опускают в дупло этого старого дуба письма, адресованные тем, кто приедет в лагерь вслед за ними.

– И у нас ведь тоже есть старый дуб, на краю поляны, недалеко отсюда, – сказал как-то на совете лагеря Феликс. – Дупло в нем не хуже артековского. И пустует, мокнет без дела под дождем такой отличнейший почтовый ящик!

Это сообщение взбудоражило весь совет:

– И как же мы не догадались? Давайте тоже писать письма! Заполним ими все дупло!.. А сверху дощечкой, словно дверкой, его прикроем до будущего лета, чтобы снег и дожди не попортили наших писем!

– И кому же мы будем писать? – с улыбкой осведомился Феликс.

– Как и артековцы… Тем, кто после нас приедет!

– Значит, самим себе, что ли? Сами с собой будем переписываться? Ведь в Артек-то каждую смену новые ребята приезжают, а сюда почти все вы еще года два или три подряд будете наведываться. Пока не выйдете из пионерского возраста.

Лева Звонцов сказал, что было бы хорошо превратить дупло в ящик для заметок радиокорреспондентов.

– А наверху, меж ветвей, репродуктор повесим, – предложил Лева. – И будет очень поэтично: вниз, в дупло, заметку опустят, а она через некоторое время сверху моим голосом заговорит. То есть я, как диктор, читать ее буду… Настоящая лесная сказка!

С Левой не согласились. Но других предложений не последовало, и тогда Феликс сказал:

– Я, кажется, придумал, чем мы с вами будем в последние летние дни загружать свой почтовый ящик.

– Чем?

– Поручениями на год, до будущего лета…

– Какими поручениями?

– Вот, например, Леве Звонцову можно поручить провести за зиму по школьному радио три дискуссии – и ни одной из них на тему: «Может ли мальчик дружить с девочкой?» Потому что этот вопрос мы с вами, кажется, уже выяснили до конца. Ну, а будущим летом, как только приедем в лагерь, снова соберемся возле старого дуба, откроем свой лесной почтовый ящик, вспомним, что кому поручили, и проверим, кто и как выполнил наши задания. Это будет интересно, вот уви-идите!

• Предыдущая
• 3/21
• Следующая