Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую - Лихоталь Тамара Васильевна - Страница 33
- Предыдущая
- 33/133
- Следующая
Когда опал рассветный туман, увидели: окружены со всех сторон. Нет, не погаными степняками. По обличью видать — народ русский. Может, разбойники дорожные, что грабят купеческие караваны? Поодаль на дорогом коне, окружён всадниками, в богатом кафтане — рыжекудрый бородатый разбойничий воевода.
Так снова встретился Илья с Соловьем-разбойником.
Село, где избы людские хуже, чем хлевы для скота.
Богородица в драном платке с голодным младенцем на руках.
Плюгавый с холопами.
Поруб. Ладушка. Любимая. Единственная.
Илья хлестнул плёткой ни в чём не повинного коня: «Ах ты, волчья сыть, травяной мешок».
Выходи, Соловей-разбойник!
Может, и не вышел бы Соловей, да уж больно разозлился. Это ему кричит дерзкий смерд «Выходи!». Да ещё разбойником называет. Или две головы у него на плечах? Да он, Соловей… Стоит ему свистнуть в свистульку! Вроде и не громок, а валятся замертво наземь со страху людишки. Да он тут, в Брынеких лесах… Да у него тут кругом все рабы и холопы… Вот велит он, и тотчас схватят всех этих пришлых. Их-то и всего ничего — горсточка одна. Пришли новую дорогу строить через Брынские леса — прямоезжую. Старая и то заколодела и поросла муравой. И не такие совались сюда — вон кругом их кости белеют, чтоб неповадно другим было. Жаль, ночью не успели повязать. Особенно вот этого, что осмелился самому Соловью кричать: «Выходи, разбойник!» Сейчас он ему покажет. Выйдет, натянет свой лук и пустит стрелу. Выбьет Муравлеиппу правое око. Пристегнет деревенщину к булатному стремени и повезет его к своему дому-терему, где в его Соловьином гнездышке ждут-дожидаются батюшку три дочки. Представлял себе Солоней, усмехаясь, как выглядывает из окошечка косявчатая старшая, как кричит сестрам: «Едет наш батюшка чистым полем, везет мужика-деревенщину, у правого стремени прикованного».
Не успел Соловей додумать свою злую думу, просвистела стрела Муравленина. И Соловей не свистнул, не охнул. Скривился набок. И так быстро все случилось. Илюша думал: кинутся сейчас холопы Соловья мстить за своего господина. Велел своим поближе сомкнуться. Хоть и мало их против Соловьевой силы, да надо выстоять. Но только сполз Соловей под ноги коню, холопы — кто куда, врассыпную. Прикрутил Илья Соловья к седлу. Двинулись к дому. Так и есть, разбойничье гнездо! За высоким тыном со сторожевыми башнями — терем рубленый. Издали видать высокие дубовые стены. Подъехали поближе. Мастер новгородский плотник, ехавший впереди, попридержал коня, протер глаза, вглядываясь вдаль, сам себе не веря. Годин поравнялся с мастером, тоже остановился. По стенам на шестах человечьи черепа понатыканы. Сняли шапки люди Муравленина, перекрестились. Это надо же, сколько народу изничтожил душегуб проклятый. Казнил, кого хотел. Лютовал. Сильничал. А белые черепа укорно глядели пустыми глазницами. Кричали безмолвно.
— Остановись!
— Посмотри!
— Мы белые, голые, пустые, похожие, как братья.
— Ты молодой, на коне. Я тоже был молод. Я шёл по звериному следу, добывал пушные меха. Я хотел принести их своей милой. Не принёс. Не пришёл к ней.
— Я корчевал лес, я пахал землю, кормил детей. Заколодела моя пахота. Замуравела борозда. Плачут мои сироты.
— На меня посмотри!
— На меня!
Ощетинясь неприступным тыном, стояла крепость. Взяли с ходу. В горячечном запале. Снесли стены, сожгли терем. Разорили под корень злое Соловьиное гнездо. Хотели и Соловья порешить. Годин уже вытащил меч. Даже спокойный нравом мастер новгородский плотник Ждан торопливо тесал топориком кол, чтобы воткнуть на него рыжую голову и оставить ее на разоренном пепелище. Пусть гниет под дождями, пусть клюют её вороны, пусть сушат ветры, пока не забелеет на колу одиноко белый череп разбойника. Но Илья Муравленин поднял руку. Глянул сверху вниз на прикрученного к стремени врага, обвел взглядом товарищей. На слова скуп был Илюшенька, но когда говорил — слушали. Так, мол, и так, верные мои друзья. Было нам велено построить прямоезжую дорогу через Брынские леса. Тяжко нам было валить вековые дубы, пилить темные ели, гатить черную грязь, наводить мосты через реки. День шел за ночью. Лето за зимой. Палило нас солнце. Обжигал мороз. Трясла огневица — болотная лихорадка. Выстояли мы, выдюжили, вытянули дорогу. Будут ехать по ней люди добрые — нас помянут. А не помянут, что ж. Дорога все равно лежит. А вдоль нее не только дерева свалены — земляные холмы понасыпаны, где под крестами спят наши товарищи. Пусть и будет им памятником дорога прямоезжая.
— Напал на нас Соловей-разбойник. Разбили мы его, разорили змеиное гнездо. Можно и ему голову срубить, как он рубил. Можно и на кол воткнуть. Но лучше давайте отвезем Соловья в стольный град к Великому князю Владимиру. Пусть он его судит судом праведным, пусть казнит, чтоб всем иным разбойникам было неповадно.
Говорят, опомнившись, присмирел Соловей-разбойник. И теперь уже не кричал, не грозился срубить голову дерзкому смерду — опасался как бы свою не потерять. Просить стал Илюшу: «Отпусти». Выкуп предлагал немалый, дары драгоценные. Уговаривал: сейчас, мол, ты кто? Мужик, деревенщина. А с такими-то богатствами сам господином станешь. Будешь сахарную еду есть, питьецом медвяным запивать. На всю жизнь хватит, еще и детям достанется. Только не польстился Илюша на разбойничьи богатства.
Городская стража еще дремала у запертых ворот, когда послышался торопливый стук копыт. Загрохали кулаками, сотрясая дубовые Створки. Стражники отодвинули рогатины, подивились: «Кто такой?» Может, и наподдали бы нетерпеливому всаднику, да, оглядев широкие молодецкие плечи, поостереглись. По правде говоря, уже и время было отворять.
— Проезжай, если так торопишься, только мыт не забудь за провоз. Что везёшь-то? — Глянули, подивились. Не свинья, не баран к седлу приторочен. Зверь ли — рыжая шкура, человек ли — не разберешь.
— А сам ты кто есть? Куда скачешь? Что за диво-дивное везёшь?
Отвечал Илюша, как и было на самом деле, — зовут Ильёй. По прозвищу «Муравленин». Спешит он, торопится ко двору Великого князя Владимира. Издавна к нему на службу едет, все никак не доедет. А везёт зверя в человечьем обличье, погубителя душ, Соловья-разбойника, чтоб велел Великий князь его судом судить и казнью казнить. Ничего не поняли стражники — к какому Владимиру скачет, какого такого Соловья везёт. Одно только им понятно было, что широкоплечий детинушка есть не кто иной, как знаменитый Илья Муравленин. Потому что хоть и давно о нем ничего не слыхать было, а память о подвигах его всё жила. Расступились — поезжай куда знаешь.
Илюша натягивал поводья, попридерживал коня — не наехать бы ненароком, не задавить кого. Народу кругом — пропасть, И откуда столько людей взялось? И все куда-то торопятся. Не идут по-людски — бегом бегут. Так и лезут под ноги коню.
Никогда в жизни не видал Илюша такой толкотни. Домишкам тоже тесно. Один на другом сидят; Улочки узкие, кривые. То вверх ползут, то вниз. Петляют. Совсем закружишься. И где тут князя Владимира дворец искать? У кого спросить? Только рот разинешь, глядь, а тот, у кого спросить хотел, уже мимо пробежал. И нет никому дела ни до самого Ильи, ни до Соловья-разбойника. Хорошо, что попался добрый человек. Никуда не бежал. Никого не толкал. Стоял себе на берегу и плевал вниз, там из-подо льда струилась, бурля, неуемная речушка и тоже неслась куда-то, как и все в этом городе. Когда Илья окликнул его, человек перестал плевать. Разинув рот, долго глядел на всадника, на рыжую голову Соловья, прикрученного, как кабанья туша, — к стремени. Он-то и растолковал Илюше, что надобно ему ехать на самую Гору. Там. и дворец княжеский найдет.
Дорога внезапно вынырнула из-под заиндевелых деревьев и, как река в море-океан, влилась в широку площадь. Тут уже сам Илюша остановился, разинув рот. Вот он — стольный Киев-град. Еще краше, чем мерещилось Илье, когда он в порубе у Соловья сидел. Кругом не избы, крытые новой золотой соломой, как мечталось Илюше, — терема с резными, посеребренными инеем островерхими кровлями. Златоглавые купола церквей играют на солнце так, что глаза слепит. Значит, правду говорили люди о несравненном граде Киеве, лучше которого и на свете нету. Стоит он высоко на горе, пронизанный утренним светом, весь словно выкован сказочным мастером из золота и серебра, а вокруг неоглядные синие дали, по которым стаями плывут лебяжьи облака.
- Предыдущая
- 33/133
- Следующая
