Избранные произведения для детей - Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович - Страница 59
- Предыдущая
- 59/88
- Следующая
— Точно носом чует, — удивлялся Ипатыч, — ты еще не подумал, а он уж учуял.
Что «Карла» был строг и ругался, это еще ничего; но рабочие не любили его главным образом за то, что он всегда держал свое слово: скажет, как топором отрубит. Его нельзя было ни упросить, ни умолить.
— Мой сказал — конец, — отвечал «Карла» на все вопросы.
Особенно не любил «Карла» прогульных и послепраздничных дней, когда рабочие не выходили на работу.
— Ти кушаешь каждый день, я кушаю каждый день, — коротко объяснял он, посасывая коротенькую трубочку. — Ти должен работать каждый день, я должен работать каждый день, всякая скотина должна работать каждый день, если она хочет кушать… Ти будешь пьян, я будешь пьян, весь завод будешь пьян… Завод знает свою работу, — ему не нужен твой праздник…
Дядя Ипатыч по праздникам, когда уходил домой обедать, возвращался под домну слегка навеселе, и «Карла» грозил ему пальцем, приговаривая:
— О, я тебе дам праздник на голова. Ти мне козла садил будешь.
Впрочем, доменного мастера «Карла» любил и часто делал вид, что не замечает его нетвердой походки, красных глаз и заговаривающегося языка.
— Уж лучше бы обругался, — бормотал дядя Ипатыч, когда управитель уходил. — Душеньку выматывает, проклятый немчура…
«Карла» был совсем не немец, а чистокровный француз, и звали его не Карлом, а Густавом. А свою кличку он получил по наследству: в соседнем Кловском заводе служил когда-то управитель, немец Карл Мейер.
Ванька и боялся немца «Карла» и еще больше ненавидел его. Немец казался ему таким злым. Недаром все рабочие боялись его, как огня. На его глазах «Карла» отказал Пимке Мятлеву, работавшему у обжимочного молота подмастерьем, прогнал из-под домны литуха Спирьку, трех слесарей, — вообще, сколько народу из-за «Карлы» осталось без работы! Кроме фабрики, какая у них работа?.. Раньше-то все как хорошо жили, а как прогнал их «Карла», так все и захудали. Уволенные рабочие под пьяную руку грозились даже убить проклятого «Карлу», и Ванька понимал их. Он сам иногда думал, что хорошо было бы запустить в «Карлу» хорошим камнем.
«У, немец проклятый…» — думал про себя Ванька.
Когда «Карла» ходил по фабрике, Ванька всячески старался не попадаться ему на глаза; а когда он приходил под домну, Ванька прятался куда-нибудь подальше. А вдруг «Карла» возьмет и откажет ему от работы? Дядя Ипатыч заметил, что Ванька боится управителя, и любил пошутить над ним.
— Ужо он тебе задаст, Ванька… Он и под домну к нам ходит из-за тебя. «А что Ванька делает? А как Ванька работу исполняет?» То-то! И на тебя нашлась управа.
Ванька больше всего любил свою домну зимой. Все кругом занесено саженным снегом. Зимние дни короткие. Ветер, холод, снег. А под домной всегда и тепло, и светло, и уютно — лучше, чем у себя дома, в избе. Везде горят огни, везде кипит работа, и все такие веселые. В холод работается легче.
Раз зимой Ванька устроился спать на деревянной лавочке, недалеко от гудевших фурм. Было тепло, ему страшно хотелось спать. Дядя Ипатыч сердился целый день, потому что «старуха» что-то не ладилась. Старик много раз подходил к фурмам и долго прислушивался к их гуденью, как пасечник прислушивается к гуденью пчел в улье.
— Не тово… — бормотал он, встряхивая головой. — Старушонка сердится.
Проба вышла плохая — белый чугун.
Ночной выпуск чугуна производится ровно в двенадцать часов. Ипатыч хватился Ваньки.
— Эй ты, лежебок, вставай! — будил дядя Ипатыч спавшего легким сном Ваньку.
Детский сон крепкий, и Ванька спросонья долго не мог проснуться, пока Ипатыч не сунул ему в руки пук лучины.
— Иди, свети… Сейчас пущаем чугун.
Это было знакомое дело, и Ванька машинально отправился к «глазу», как называли рабочие отверстие в домне, из которого выпускался чугун. Этот «глаз» после выпуска чугуна заделывался кирпичами и глиной, и только по сочившемуся из него шлаку можно было определить его. Ванька обыкновенно зажигал лучину, сунув ее в доменный «глаз».
Так он сделал и сейчас. Пук лучины вспыхнул ярким огнем и осветил весь доменный корпус. Литухи притащили большой железный лом и принялись им долбить доменный «глаз».
После нескольких ударов показалась красная струйка расплавленного чугуна и поплыла в приготовленные формы, рассыпая кругом яркие искры.
Для обыкновенной чугунной болванки приготовлены были постоянные формы, тоже из чугуна, где расплавленный чугун и застывал.
Получалось что-то вроде чугунных поленьев. Для мелких отливок расплавленный чугун уносили в особых железных котлах в формовочную.
— Ничего, — проговорил дядя Ипатыч, когда все формы наполнились жидким чугуном, шипевшим и рассыпавшим искры. — Старуха напрасно посердилась.
Ванька погасил свою лучину и дремал, прислонившись к теплой стене домны. Он сотни раз видел картину выпуска чугуна и не мог уже любоваться великолепной картиной.
Дядя Ипатыч при каждом выпуске впадал в какое-то ожесточенное настроение и кричал на рабочих без всякого толка. Все к этому привыкли и не обращали на него внимания, а меньше всех, конечно, Ванька.
Но вдруг все стихло. Ванька открыл глаза и онемел: перед ним стоял сам «Карла» и, грозя пальцем, говорил:
— Ти спишь… а? Ти падешь в чугунка… а? Ти сваришься, как маленькая рибка… а?
Вместо ответа Ванька стрелой бросился к выходу и исчез в дверях, как испуганная летучая мышь. «Карла» обернулся к Ипатычу и спросил:
— Что с ним?
— А значит, мал… дурашлив… испугался, значит…
Ванька, выскочив на мороз, сразу очнулся и, как белка, взобрался по лестнице на самый верх домны.
— Эк тебя носит, востроногого! — удивились рабочие.
Ваньке сделалось совестно за собственное малодушие, и он не сказал, что «Карла» под его домной. Он погрелся около огня и прилег на лавочку. В тепле его опять начал одолевать мертвый сон. Но ему не удалось заснуть и на этот раз, потому что послышались быстрые шаги и вошел «Карла» в сопровождении дяди Ипатыча.
— А, ти здесь?.. — проговорил «Карла», когда Ванька соскочил со своей лавочки. — Ти меня боишься? Хорошо, я тебе задам… О, я самый сердитый человек!
«Карла» присел на лавочку и заставил Ваньку сесть рядом с собой.
— Так боишься меня? — спрашивал он, выколачивая трубочку о каблук сапога.
— Боюсь… — по-детски произнес Ванька.
Это признание заставило «Карлу» улыбнуться. Набивая свою трубочку, он спросил уже другим тоном:
— У тебя есть мать?
— Как же, есть… — ответил за Ваньку дядя Ипатыч. — Значит, родная сестра мне приходится.
«Карла» смотрел на перебегавшие в пепле доменной печи синие огоньки и точно думал вслух:
— У меня тоже есть мать… там… далеко… Она постоянно думает обо мне и ждет, когда я вернусь… да. Когда я уезжал в Россию, она так горько плакала… Да, мать… Она говорила мне быть честным, справедливым, добрым.
Он говорил ломаным русским языком, но все его отлично понимали.
— Да, там далеко прекрасная страна… — продолжал «Карла». — Там умеют работать… Все работают… Мой отец был таким же доменным мастером, как Ипатыч. Я с детства вырос под домной, как Ванька… И так же хотел постоянно спать, как Ванька… Наша семья была большая, и отцу было очень трудно. Все должны были работать… О, там все много работают, постоянно работают…
Оглядев рабочих, «Карла» спросил:
— Кто у вас грамотный?
Ни одного грамотного не оказалось, и «Карла» покачал головой. Бедная, несчастная страна, где простая грамотность составляет недоступную роскошь.
— А слышал кто-нибудь о Франции? — спросил «Карла».
Все только переглянулись, но выручил Ипатыч:
— Француз приходил в двенадцатом году в Россию…
«Карла» только улыбнулся и, погладив Ваньку по голове, спросил:
— Сколько тебе лет?
— А одиннадцать…
По лицу «Карлы» точно пробежала тень. Да, его сыну тоже было бы одиннадцать лет… Бедный маленький французик не мог перенести жестокого русского климата, переболел всеми болезнями и похоронен под русским снегом.
- Предыдущая
- 59/88
- Следующая
