Опавшие листья - Коллинз Уильям Уилки - Страница 13

Насколько я могу судить, у нее в молодости было свежее, миленькое личико. Она и теперь, кажется, недурна. На лице нет ни пятен, ни морщин, волосы совершенно светлые, цвет лица прелестный. Белизна его, может быть, искусственная, не знаю. Что касается до ее губ, они как будто, созданы для поцелуев.

Одним словом, несмотря на то, что она уже шестнадцать лет замужем, (как мне сказал один из гостей после обеда), она была бы очаровательной маленькой женщиной, если б не глаза. Поймите меня хорошенько.

Эти большие голубые глаза, вероятно, в прежнее время составляли главную прелесть лица, но теперь они смотрят с таким глубоким выражением страдания, долгого безутешного страдания, с такой тоской, тоской и отчаянием, что сердце сжимается от жалости при виде ее.

Я могу поклясться, что домашняя жизнь этой женщины настоящий ад, что она страстно желает смерти, а между тем она так сильна и полна жизни, что до глубокой старости должна будет влачить свое тяжелое бремя. Я рву пером бумагу, так мне досадно, что не умею вам передать свои чувства. Можете вы себе представить больную душу, заключенную в здоровое тело? Мне все равно, что бы ни говорили книги и доктора. Как можно иначе объяснить противоречие между здоровым лицом, полной фигурой, твердой поступью и выражением страшной муки в глазах?

Бесполезно говорить мне, что такого противоречия не может быть. Я видел женщину, она существует. Да, я представляю себе, как вы смеетесь над моим письмом, я слышу, что вы говорите:

– Где это он набрался опытности, желал бы я знать?

У меня нет опытности, ноу меня есть что-то заменяющее ее, я сам не знаю что. Старший брат в Тадморе называл это симпатией, но ведь он сентиментальный человек. Итак, мистер Фарнеби представил меня своей жене. Потом отошел, как будто мы оба ему надоели, – и стал смотреть в окно.

Моя наружность почему-то поразила мистрис Фарнеби. Муж, как видно, не сказал ей, что я еще очень молод. Она оправилась от минутного удивления, движением руки пригласила меня сесть рядом с ней и произнесла необходимые слова приветствия, очевидно, думая все время о другом. Глаза, полные тоски и отчаяния, были устремлены куда-то в сторону.

– Мистер Фарнеби говорил мне, что вы жили в Америке.

Она сказала странным, монотонным голосом. Такие голоса у одиноких переселенцев на далеком западе, которым не с кем перемолвиться словом. Неужели мистрис Фарнеби тоже не с кем обменяться словом?

– Вы англичанин, не так ли? – продолжала она. Я ответил да и начал подыскивать предмет для разговора. Она избавила меня от этого труда, подвергнув меня настоящему допросу. Я после узнал, что она всегда так занимает незнакомых ей людей. Встречали вы когда-нибудь рассеянных людей, которые машинально задают вопросы, нисколько не интересуясь ответами? Она начала.

– Где вы жили в Америке?

– В Тадморе, в штате Иллинойс.

– Что за место Тадмор?

При таких обстоятельствах, я не мог особенно хорошо описать место.

– Что заставило вас ехать в Тадмор?

Невозможно было ответить на это, не говоря об Общине. Предполагая, что Община не может ее интересовать, я сказал о ней только несколько слов. К моему удивлению она заинтересовалась. Допрос продолжался, но теперь она не только слушала, но ждала с нетерпением ответов.

– В вашей Общине есть женщины?

– Женщин почти столько же, как и мужчин.

В ее глазах блеснул живой луч интереса, совершенно преобразивший их. Она заговорила быстро.

– Между приехавшими из Англии есть женщины, не имеющие ни родных, ни друзей?

– Да, у некоторых нет никого.

Я думал о Меллисент, говоря это. Уж не интересовалась ли она Меллисент? Следующий вопрос привел меня в совершенное недоумение и показал, что мое предположение было ошибочно.

– Между ними есть молодые женщины?

Мистер Фарнеби, стоявший до сих пор спиной к нам, вдруг обернулся и посмотрел на нее, когда она спросила есть ли между ними молодые женщины.

– О да, – сказал я. – Есть совершенные девочки.

Она так придвинулась ко мне, что ее колени касались моих.

– Каких лет? – спросила она.

Мистер Фарнеби оставил окно, подошел к дивану и прервал нас.

– Отвратительная стоит погода, не правда ли? – сказал он. – Вероятно, климат Америки…

Мистрис Фарнеби перебила своего мужа.

– Каких лет? – повторила она громче.

Вежливость требовала, чтобы я ответил хозяйке дома.

– Некоторым от 18 до 20 лет, другие моложе.

– Много моложе?

– Есть шестнадцати– и семнадцатилетние. – Волнение ее увеличилось, она схватила мою руку, чтобы совершенно овладеть моим вниманием.

– Американки или англичанки? – спросила она. Ее толстые, твердые пальцы держали мою руку, как в тисках.

– Вы будете в городе в ноябре? – спросил мистер Фарнеби опять намеренно прерывая нас. – Если вы хотите видеть Лорда-Мэра…

Мистрис Фарнеби с нетерпением потрясла меня за руку.

– Англичанки или американки? – повторила она еще настойчивее.

Мистер Фарнеби взглянул на нее. Если бы он мог одной силой воли бросить ее в пылающий огонь и сжечь в одну минуту, он сделал бы это. Его румяное лицо побледнело от сдержанного бешенства, когда он обернулся ко мне.

– Пойдемте, я вам покажу свои картины, – сказал он.

Его жена все еще крепко держала меня за руку. Нравилось ли ему это или нет, я должен был опять отвечать ей.

– Есть и американки, и англичанки, – сказал я.

Глаза ее широко раскрылись от ожидания. Она наклонилась так близко ко мне, что ее горячее дыхание касалось моих щек.

– Родившиеся в Англии?

– Нет, в Тадморе.

Она отпустила мою руку. Взгляд ее вдруг потух, она отвернулась, как будто совершенно забыв о моем присутствии, поднялась с дивана и села на стул у камина.

Мистер Фарнеби, побледнев еще сильней, подошел к ней, когда она переменила место. Я встал, чтобы посмотреть на картины, висевшие на стене: вы заметили, очевидно на пароходе, что у меня очень тонкий слух. Хотя мы были на противоположных концах комнаты, я слышал, что он шепнул, наклонившись к ней. – Чертовка ты этакая! – Вот что мистер Фарнеби сказал своей жене.

Часы на камине пробили половину восьмого. Гости стали входить один за другим. Они произвели на меня слабое впечатление, так как я был ошеломлен только что виденной мной сиеной из супружеской жизни. Мысли мои поглощены виденным и слышанным мной. Быть может, мистрис Фарнеби была немного помешана? Я прогнал эту мысль, как только она появилась. Ничто не оправдывало такого предположения. Вероятнее всего, она глубоко интересовалась какой-нибудь отсутствующей (может быть, погибшей) молодой девушкой, которой, судя по ее волнению и тону, не могло быть более шестнадцати или семнадцати лет. Сколько времени лелеяла она надежду видеть девушку или услышать о ней? Во всяком случае, надежда пустила очень глубокие корни, потому что она потеряла самообладание, когда я случайно коснулся этого предмета. Что касается ее мужа, это обстоятельство не только было ему неприятно, но даже приводило его в такое бешенство, что он не мог сдержать себя в присутствии третьего лица, приглашенного в его дом. Не сделал ли он какого-нибудь зла девушке? Не был ли он виновником ее исчезновения? Знала ли это его жена или только подозревала? Кто была эта девушка? Почему миссис Фарнеби принимала в ней такое удивительное участие, миссис Фарнеби, все интересы которой должны бы быть сосредоточены на приемной дочери, на сироте-племяннице, так как у нее не было своих детей? Я совершенно запутался в этих предположениях.

Разгадайте мне эту загадку и позвольте мне вернуться к обеду мистера Фарнеби, ожидавшему на столе.

Слуга распахнул дверь гостиной, и самый почетный гость повел мистрис Фарнеби в столовую. Я начал наблюдать за тем, что происходило вокруг меня. Не приглашали ни одной дамы, а мужчины все были уже пожилые. Я тщетно искал прелестную племянницу. Она, может быть, была нездорова? Я осмелился задать этот вопрос мистеру Фарнеби. Он ответил мне не очень любезно.