Опавшие листья - Коллинз Уильям Уилки - Страница 15

– Мне показали замечательно красивый старый дом на лугу, – сказал он. – Мне говорили, что Голъденхарты жили там несколько столетий. Они родственники вам? – Я отвечал, что родился в этом доме и думал, что тем дело и кончится. Так как я был самый младший из гостей, я пропустил всех вперед. Мы с мистером Фарнеби остались одни. К величайшему моему изумлению, он взял меня под руку и повел из столовой с добродушной фамильярностью старого друга.

– Я вам дам сигару, – сказал он, – какой вы ни за какие деньги не достанете в Лондоне. Надеюсь, что вы не скучали? Теперь мы знаем, какое вы любите вино, вам не придется спрашивать его в следующий раз у буфетчика. Заходите к нам обедать, когда вздумается. – Он остановился в зале, в его резком голосе послышалось что-то похожее на уважение. – Вы были в вашем родовом имении с тех пор, как приехали в Англию?

Он, вероятно, слышал разговор друга со мной. Странно, что он интересовался родовым поместьем людей совершенно ему незнакомых. На его вопрос легко было ответить. Я сообщил ему, что отец, уезжая из Англии, продал дом.

– Очень, очень жаль/ – сказал он. – Родовые поместья не следует продавать. Величию Англии способствуют люди древнего рода. Они могут быть бедны или богаты, все равно. Ничто не заменит древнего имени, грустно смотреть, как родовые имения переходят к богатым фабрикантам, которые не знают своего дела. Позвольте мне спросить, какой девиз у Гольденхартов?

Признаться ли вам? Так как за столом пили много вина, я подумал, не пьян ли он. Я сказал, что, несмотря на все мое желание, не могу ответить на его вопрос, так как не знаю девиза. Он был очень поражен.

– Кажется, я видел у вас кольцо, – заметил он, оправившись от удивления. Он взял мою руку своей холодной, мокрой лапой. Я ношу только простое золотое кольцо с шифром отца на печати.

– Господи, у вас даже герба нет на печати, – воскликнул мистер Фарнеби. – Я гораздо старше вас и позволю себе сделать вам маленькое замечание. Ваш герб, вероятно, находится в Геральдии? Почему вы не достанете его? Хотите я съезжу. Мне это доставит большое удовольствие. К таким вещам не надо относиться небрежно.

Я слушал с безмолвным удивлением. Что он смеялся над древним родом? Мы наконец дошли до курительной, и мой друг, доктор, объяснил мне все, отойдя в угол. Мистер Фарнеби говорил серьезно. Этот человек, обязанный своим возвышением из самого низкого сословия только самому себе, имеющий полное право презирать людей, гордящихся своими предками, рабски преклоняется перед древним именем. Бедное человечество! сказал кто-то. Я вполне согласен с ним.

Мы пошли в гостиную, и меня наконец представили смуглянке. Какое впечатление произвела она на меня? Знаете, Руфус, мне почему-то не хочется продолжать это бесконечное письмо, хотя и дошел до самой интересной его части. Я сам не могу объяснить своего настроения, я только знаю, что мне не хочется писать. Описание молодой девушки не затрудняет меня так, как описание ее тетки. Я вижу ее перед собой, как живую. Я даже помню (это очень удивительно в мужчине) какое платье было на ней. И все-таки мне не хочется писать о ней, точно в этом заключается что-то дурное. Сделайте одолжение, добрый друг, позвольте отослать все эти листы, произведение ленивого утра, не прибавив к ним ничего. В следующем письме обещаю исправиться и написать портрет мисс Регины во весь рост, а пока не подумайте, что она произвела на меня неблагоприятное впечатление. Далеко нет. Вы слышали мнение старого доктора. Мое мнение еще более лестное».

Примечание. На письме странная приписка, сделанная спустя несколько месяцев после получения письма: «О, бедный Амелиус! Лучше бы ему вернуться к мисс Меллисент и примириться с ее летами. Какой он был веселый, славный малый! Прощай Гольденхарт!» Эти строки не подписаны. Однако известно, что почерк Руфуса Дингуэля.

«Приезжай непременно, милая Сесилия, завтракать к нам послезавтра. Не говори себе: у Фарнеби скучно, Регина слишком глупа для меня и не думай о расстоянии между вашим имением и Лондоном. Это письмо очень интересно – у меня есть для тебя новость. Что ты скажешь, если я обещаю показать тебе молодого человека умного, красивого, приятного и, что еще удивительнее, совершенно непохожего на всех молодых людей когда-либо виденных тобой. Ты его увидишь за завтраком.

Я вложу его карточку в письмо, чтобы ты могла заранее привыкать к его странной фамилии. Он был у нас вчера вечером в первый раз. Когда мне его представили за чайным столом, он не удовольствовался поклоном – я должна была протянуть ему руку. У нас, объяснил он, неловкость первого знакомства облегчается радушием. Он смотрел на свою чашку с видом человека, который сказал бы многое, если бы ему позволили. Разумеется, я ободрила его.

– Вероятно, пожатие руки в Америке равняется поклону в Англии? – спросила я.

Он взглянул на меня и покачал головой. – Здесь слишком много формальностей. Гостеприимство, например, в Англии сделалось пустой формальностью. В Америке если новый знакомый приглашает вас к себе, он, действительно, хочет вас видеть. Здесь же из десяти случаев девять, когда пригласивший удивляется, если вы поймаете его на слове. Я терпеть не могу притворства, мисс Регина, а, возвратясь на родину, я нашел, что притворство вошло в число обычаев, принятых в английском обществе. „Не могу ли я вам быть полезным?“ – говорят вам. Попросите их о чем-нибудь и вы увидите, что значат эти слова. „Благодарю вас за приятно проведенный вечер!“ Сядьте с ними в карету, когда они поедут домой и вы услышите: „Какая тоска!“. „Господин такой-то, позвольте мне поздравить вас с новым назначением“. Господин такой-то отходит и вы узнаете, что значит это поздравление. „Жадное животное! Ему заплатили за подачу голоса при последнем разделении Парламента.“ „О, мистер Блэнк, какую вы прелестную книгу написали!“ Блэнк отходит, и вы спрашиваете, что он написал. „По правде сказать, я не читал ее. Шш, он принят при дворе, такие вещи необходимо говорить.“ На днях один приятель возил меня на обед Лорда-Мэра. Мы поехали сперва в клуб, многие именитые гости сошлись там перед обедом, Господи, как они отзывались о Лорде-Мэре! Один не знал его имени и не желал его знать, другой не знал наверно, торговец ли он свечами или пуговичный фабрикант, третий, встретивший его где-то, говорил, что он осел, четвертый сказал: „О, не судите его так строго, он просто старый дурак без всякого характера“. Когда наступило время ехать на обед, все единогласно закричали: какая тоска! Я шепнул своему другу: „Зачем же они едут? Это необходимо“, – отвечал он. Когда мы приехали в Mansion Home, их узнать нельзя было. Эти самые люди, которые выказывали полное презрение к Лорду-Мэру за его спиной, говоря речь, льстили ему в глаза с таким лакейским бесстыдством, с таким полным равнодушием к своей подлости, что мне положительно сделалось тошно.

– Я ушел подышать чистым воздухом и после такого общества освежиться сигарой. Нет, нет, бесполезно излагать подобные вещи. (Я мог бы привести множество других случаев, замеченных мной) говоря что это пустяки, когда подобные пустяки обращаются в привычку от них трудно отвыкнуть. Весь общественный строй Англии никуда не годится. Если вы хотите знать одну из причин, обратите внимание на общепринятое притворство и лицемерие в английской жизни.

Ты, разумеется, понимаешь Сесилия, что все это не было выговорено залпом, как я написала. Некоторые суждения были ответами на мои вопросы, а остальные были высказаны в промежутках разговора, чаепития и смеха, но я хочу тебе показать, как не похож этот молодой человек на всех молодых людей, которых мы привыкли встречать, и потому передаю тебе весь его разговор.

Милая моя, он положительно красив (я говорю о нашем обворожительном Амелиусе); оживленное веселое лицо его представляет приятный контраст с бесстрастным спокойствием обыкновенного молодого англичанина. Улыбка прелестна, движения его так лее грациозны, как движения моей итальянской левретки.