Опавшие листья - Коллинз Уильям Уилки - Страница 9

Мистер Хеткот отказался высказать свое мнение. Руфус все еще интересовался леди.

– Что сказала на это мисс Меллисент? – спросил он.

– Она всех нас поразила, – отвечал Амелиус. – Когда старший брат прочел первые слова, касающиеся до любви и супружества из книги правил, она побледнела, как смерть, и вскочила со своего места с внезапным взрывом мужества или отчаяния, (не знаю).

– Вы будете читать это мне? – спросила она. – Любовь и замужество меня не касаются.

Старший брат положил книгу правил.

– Если вы страдаете хронической болезнью, – сказал он, – городской доктор вас осмотрит и сообщит нам.

Она отвечала:

– У меня нет никакой хронической болезни.

Старший брат опять взял книгу. – Совет со временем решит, моя милая, выходить ли вам замуж или нет.

Он прочел правила. Она опустилась на стул, закрыла лицо руками и молча, не изменяя положения, прослушала их. Последовали обыкновенные вопросы. Согласна ли она на все? Согласна. Подпишет ли она, в таком случае, правила? Да. Наступил час ужина и музыки. Она извинилась, как ребенок. – Я очень устала, могу я идти спать? – спросила она. Незамужние женщины, помещавшиеся в одном дортуаре[4] с ней, ожидали услышать от нее целый роман, когда она привыкнет к своим новым друзьям, но ошиблись.

– Моя жизнь была долгим обманом, – вот все, что она сказала. – Вы меня много обяжете, если примете меня такой, какая я есть и не будете ни о чем расспрашивать. Она не могла никого оскорбить желанием сохранить свою тайну. Я не видал женщины добрее и милее ее: она всегда жертвовала собою для других. Случайное открытие сделало меня ее близким другом: оказалось, что она провела детство па моей родине в Шефильд-Хите, Букингамшире. Она очень любила меня расспрашивать и делиться со мной своими воспоминаниями. «Я люблю это место, – говорила она, – единственные счастливые годы моей жизни были проведены там». Даю вам честное слово, что мы не говорили ни о чем другом. Что могло быть общего у двадцатилетнего юноши с женщиной сорока лет? Что мне оставалось делать, когда бедное обманутое создание встречалось мне на горе или у реки и говорило: «Вы идете гулять, можно мне с вами?» Я никогда не добивался ее доверия, я даже ни разу не спросил, почему она вступила в Общину? Вы угадываете, что случилось потом? Я ничего не подозревал. Я не понимал, почему молодые женщины, встречая нас вместе, смотрели на меня (не на нее) с насмешливой улыбкой. Мои глупые глаза были, наконец, открыты. Сделала это женщина, спавшая с ней рядом в дортуаре, женщина, которая годилась мне в матери и ухаживала за мной, когда я был еще ребенком в Тадморе. Случилось это следующим образом: Я шел однажды ловить рыбу, и она остановила меня. Амелиус, – сказала она, – не ходи к реке, Меллисент там ждет тебя. Я вытаращил глаза от удивления. Она погрозила мне пальцем: Берегись, глупый мальчик, ты попадешь в неловкое положение. Ты ничего не подозреваешь? Я обвел глазами всю комнату и ничего особенного не заметил. Что вы хотите сказать? – спросил я.

– Ты будешь смеяться надо мной, если я тебе скажу. – Я обещал не смеяться. Она оглянулась, не подслушивает ли нас кто-нибудь, и открыла мне тайну, – Амелиус, возьми отпуск, уезжай на время… Меллисент влюблена в тебя.

Меллисент влюблена в тебя!

Амелиус посмотрел на своих слушателей с сомнением, желая убедиться серьезно ли они относятся к его рассказу. Выражение их лиц показывало, что он имел основание сомневаться. Он этим обиделся, и тотчас же высказал это. – Я признаюсь к своему стыду, что сам тогда расхохотался, – сказал он. – Но вы оба старше и умнее меня, и я не ожидал, что вы тоже будете смеяться над бедной мисс Меллисент.

Мистеру Хеткоту не понравился этот неловкий намек.

– Успокойтесь, Амелиус! Над смешным нельзя не смеяться. Когда сорокалетняя женщина влюбляется в очень молодого человека…

– То она становится смешна, – договорил Руфус, – а между тем, любовь сорокалетнего мужчины к молоденькой девушке никого не поражает. Я решительно не понимаю, почему женщины должны отказаться от любви раньше мужчин и желал бы слышать их мнение об этом.

Мистер Хеткот сделал ему знак, чтобы он прекратил рассуждение о женщинах.

– Расскажите нам конец, Амелиус. Итак, вы пошли к реке и нашли там, разумеется, мисс Меллисент?

– Она по обыкновению пошла мне навстречу, – начал опять Амелиус, – но вдруг отняла руку, которую протянула было мне. Вероятно, она заметила что-нибудь на моем лице. Не знаю почему, но я не мог обращаться с ней так, как прежде. Она никогда не видала меня таким серьезным.

– Я оскорбила вас? – спросила она. Я, разумеется, начал ее успокаивать, но безуспешно. Она задрожала всем телом и спросила:

– Вам наговорили что-нибудь на меня? Вам надоело мое общество? – Бесполезно было разуверять ее. Отчаяние совершенно овладело ею. Она опустилась на землю и начала плакать, не громко, нет, это был какой-то тихий, безропотный плач, точно она привыкла к оскорблениям и не ожидала жалости ни от кого. Ее слезы произвели на меня тяжелое впечатление, я принялся утешать ее. У меня были хорошие намерения, но я вел себя, как дурак. Человек благоразумный поднял бы ее и оставил одну успокаиваться. Я же обвил рукой ее талию. Она взглянула на меня и вся вспыхнула. Я никогда ни прежде, ни после не видел, чтобы женщины так краснели. Яркая краска залила не только лицо, но и всю шею. Она, казалось, помолодела на двадцать лет. Прежде чем я успел выговорить хоть слово, она схватила мою руку и поднесла ее к губам.

– Не презирайте меня, – воскликнула она, – не смейтесь надо мной. Выслушайте историю моей жизни, тогда вы поймете, почему всякое слово меня волнует. – Она подозрительно осмотрелась кругом. – Я не хочу, чтобы нас слышали, – сказала она, – и во мне еще осталось немного гордости. Пойдемте к озеру, вы меня покатаете немного в лодке.

Я согласился на ее просьбу. Наш разговор, конечно, нельзя было подслушать, но мы забыли, что наше катанье могли видеть с берега и вывести из него должное заключение.

Мистер Хеткот и Руфус многозначительно переглянулись. Они не забыли правила Общины, касающегося взаимной склонности двух членов. Амелиус продолжал: Мы поплыли по озеру. Я работал веслами, а она изливала предо мною свою душу.

Ее несчастья начались со смерти матери и вторичной женитьбы отца. У нее были брат и сестра, сестра вышла замуж за немецкого купца и поселилась в Нью-Йорке, брат завел ферму в Австралии. Итак, вы видите, она осталась одна во власти мачехи. Я сам ничего не понимаю в таких делах, но мне говорили, что обыкновенно обе стороны виноваты. К тому же они были бедны, единственной богатой родственнице – сестре первой жены не понравилась вторичная женитьба вдовца, она перестала к ним ездить. У мачехи был злой язык, что Меллисент первая испытала на себе. Ее начали упрекать, что она сидит на шее у отца вместо того, чтобы самой работать. Мачехе не пришлось много раз повторять этих жестоких слов. На другой же день Меллисент начала искать место, а в конце недели уже зарабатывала себе хлеб уроками.

Руфус прервал рассказ вопросом.

– Могу я спросить, сколько она получала?

– Тридцать фунтов в год, – отвечал Амелиус.

Она давала уроки с десяти часов до двух, а потом возвращалась домой.

– На это еще нельзя жаловаться, – заметил мистер Хеткот.

– Она и не жаловалась, – возразил Амелиус. – Она была довольна своим заработком, но была недовольна своей жизнью. Кроткая, маленькая женщина сердилась на себя, говоря об этом.

– У меня не было причины жаловаться на моих хозяев. Они обращались со мной вежливо и платили аккуратно, но я не сошлась с ними. Я пробовала подружиться с детьми и иногда думала, что мне удается, но, Господи, как горько мне было, когда они ленились и мне приходилось заставлять их учиться. В книгах нам представляют детей совершенными ангелами, это невинные, благочестивые, прелестные создания, которые не жадничают, не дуются и не обманывают; к моему несчастью мне такие дети не попадались никогда. Трудно было жить на свете, Амелиус. Мне кажется, нельзя представить себе ничего ужаснее жизни бедного среднего класса в Англии. С начала года до конца только тяжелая борьба за приличное существование и одуряющая скука однообразной жизни. Мы жили в переулке предместья.