Битва Шарпа - Корнуэлл Бернард - Страница 20

• Предыдущая
• 20/79
• Следующая

Шарп пристально смотрел в развратное, опустошенное молодое лицо.

— Вы безумны, милорд.

Кили не обиделся на обвинение.

— Вы назвали бы битву Роланда при Ронсевале самоубийством сумасшедшего? А спартанцы Леонида при Фермопилах — они что, жертвовали собой впустую в приступе безумия? А как относительно вашего собственного сэра Ричарда Гренвиля? Он был только безумен? Иногда, Шарп, прославленное имя и бессмертие могут быть добыты только путем великой жертвы. — Он указал на далекие холмы. — Там триста тысяч французов, а сколько британцев здесь? Тридцать тысяч? Война проиграна, Шарп, она потеряна. Большое христианское королевство унижается до посредственности, и все из-за корсиканского выскочки. Всю славу и доблесть, и блеск королевского мира скоро низведут на уровень банальности и безвкусицы. Все эти отвратительные, жалкие понятия — свобода, равенство, братство — выползли на свет из грязного подвала и утверждают, что могут заменить происхождение великих королей. Мы видим конец истории, Шарп, и начало хаоса, но, возможно, только возможно, дворцовая гвардия короля Фердинанда, прежде чем опустится занавес в конце последнего акта, совершит нечто, достойное вечной славы. — В течение нескольких секунд пьяный Кили был преодолен его другим, более юным и благородным «я». — Именно поэтому мы здесь, Шарп: чтобы сотворить историю, которую будут рассказывать, когда люди забудут самое имя Бонапарта.

— Боже! — сказал Шарп. — Неудивительно, что ваши мальчики дезертируют. Иисус! Я поступил бы так же. Если я веду человека в сражение, милорд, я предпочитаю предлагать ему нечто получше, чем возможность отправиться на тот свет в достаточно целом виде. Если бы я хотел убить педиков, я просто задушил бы их во сне. Это милосерднее. — Он обернулся, наблюдая за Real Compania Irlandesa. Солдаты проделывали упражнения по очереди, используя приблизительно сорок пригодных к эксплуатации мушкетов, и, за малым исключением, они были ни на что не годны. Хороший солдат может стрелять из гладкоствольного мушкета каждые двадцать секунд, но лучшим из этих парней удавалось выстрелить лишь каждые сорок секунд. Гвардейцы слишком долго носили напудренные парики и стояли на посту у позолоченных дверей, и недостаточно долго изучали простые солдатские навыки: скуси патрон — забей пулю в ствол — целься — стреляй — заряжай…

— Но я буду учить их, — сказал Шарп, когда эхо еще одного беспорядочного залпа отзвучало над фортом, — и я не дам педикам дезертировать.

Он знал, что он подрывает военную хитрость Хогана, но Шарпу понравились рядовые Real Compania Irlandesa. Они были солдатами, как любые другие, — не так хорошо обученные, возможно, и с более странными представлениями о преданности, чем у других, но большинство солдат хотели сражаться. От них не пахло изменой, и предать этих людей было Шарпу не по душе. Он хотел научить их. Он хотел превратить роту в часть, которой любая армия могла бы гордиться.

— Так как вы остановите дезертирство? — спросил Кили.

— При помощи моего собственного метода, — сказал Шарп, — и вы не захотите знать, что это за метод, милорд, потому что этот метод не понравился бы Роланду.

Лорд Кили не отвечал на колкость Шарпа. Вместо этого он смотрел в восточном направлении, где что-то только что привлекло его внимания. Он вынул из кармана маленькую подзорную трубу, раздвинул ее и навел вдаль через широкую голую долину, где Шарп, которому в глаза били лучи утреннего солнца, мог разглядеть лишь одинокого всадника, прокладывающего себе путь вниз зигзагами от седловины в холмах. Кили обернулся.

— Господа! — крикнул он офицерам. — По коням!

Его Светлость, сразу проснувшийся от внезапного волнения, бежал вниз по скату и кричал груму, чтобы тот подвел его большого черного жеребца.

Шарп обернулся к востоку и вынул собственную трубу. Его потребовалось несколько секунд, чтобы навести тяжелый инструмент и поймать в фокус далекого наездника. Всадник был в мундире Real Compania Irlandesa, и он явно был в беде. До сих пор всадник следовал по тропе, что вилась вниз в сторону долины, но теперь оставил тропу и погнал лошадь прямиком по крутому склону, нахлестывая ее хлыстом, чтобы заставить животное двигаться в опасном направлении. Полдюжина собак мчалась перед всадником, но Шарп больше заинтересовался тем, что заставило всадника так безрассудно мчаться по склону горы, поэтому он поднял подзорную трубу к горизонту и там, силуэтами на фоне яркого блеска безоблачного неба, он увидел драгун. Французских драгун. Одинокий всадник был беглецом, и французы были совсем близко сзади.

— Ты едешь, Шарп? — Полковник Рансимен, взгромоздясь на свою здоровенную, как ломовая лошадь, кобылу, предусмотрительно привел свою запасную лошадь для Шарпа. Рансимен все больше и больше полагался на Шарпа как на компаньона, чтобы избежать необходимости общаться с сардонически настроенным лордом Кили, едкие комментарии которого постоянно удручали Рансимена.

— Ты знаешь, что происходит, Шарп? — спросил Рансимен, в то время как его Немезида возглавляла неровную процессию конных офицеров на выходе из форта. — Действительно ли это нападение? — Необычное для полковника проявление энергии было, несомненно, вызвано страхом, а не любопытством.

— Какой-то человек в мундире гвардейской роты скачет к нам, генерал, и целая банда лягушатников у него на хвосте.

— Ничего себе! — Рансимен выглядел встревоженным. Как Генеральный управляющий фургонами он нечасто имел возможность увидеть противника, и он не был уверен, что хочет исправить эту недостачу теперь, но он не мог выказать робость перед гвардейцами и поэтому гнал свою кобылу по тропе войны.

— Ты остаешься рядом со мной, Шарп! Как адъютант, понимаешь?

— Конечно, генерал. — Шарп, как всегда чувствуя себя неловко верхом, сопровождал Рансимена через входной мост. Сержант Харпер, любопытствуя по поводу волнения, которое вызвало в форте внезапную активность, привел Real Compania Irlandesa на крепостные валы — якобы стоять на страже, но в действительности, чтобы они могли увидеть причину внезапного исхода офицеров из Сан-Исидро.

К тому времени, когда Шарп преодолел насыпь, ведущую через полузасыпанный сухой ров и убедил лошадь повернуть с дороги на восток, приключение, казалось, закончилось. Беглец уже пересек поток и был теперь ближе к спасательной экспедиции лорда Кили, чем к его французским преследователям, и поскольку Кили сопровождала дюжина офицеров, а драгун было только полдюжины, всадник явно был в безопасности. Шарп наблюдал, как собаки беглеца скачут возбужденно вокруг спасательной экспедиции, и только потом заметил что преследователи одеты в таинственные серые мундиры бригады Лупа.

— Этому парню повезло, что удалось удрать, генерал, — сказал Шарп. — Это драгуны Лупа.

— Лупа? — спросил Рансимен.

— Бригадира Лупа, генерал. Это отвратительный лягушатник, который одевает своих людей в волчий мех и любит отрезать пленным яйца, прежде чем они умрут.

— О, Бог мой. — Рансимен побледнел. — Ты действительно уверен?

— Я встретил его, генерал. Он угрожал охолостить меня.

Рансимен был вынужден подкрепиться: он вытащил из кармана горсть засахаренного миндаля и стал один за другим класть орехи в рот.

— Я действительно иногда задаюсь вопросом, не был ли мой дорогой отец прав, — сказал он едва успев прожевать, — и что возможно, я должен был выбрать карьеру священника. Из меня вышел бы вполне приличный епископ, полагаю, хотя, возможно, жизнь епископа не показалась бы достаточно полной для человека с моей энергий. На самом деле у прелата почти нет настоящей работы, Шарп. Каждый повторяет одну и ту же проповедь, и воображает себя человеком высшего общества, так что время от времени людям приходится ставить духовенство на место, а больше там и делать нечего. Едва ли это можно назвать напряженной жизнью, Шарп, и, честно говоря, большинство епископальных дворцов населяют весьма посредственные людишки. Мой дорогой отец исключение, конечно. О, Бог ты мой, что происходит?

• Предыдущая
• 20/79
• Следующая