Честь и лукавство - Остен Эмилия - Страница 39

Последующие два дня я только и думала о случившемся и пыталась вообразить, как повел бы себя Россетер, будь мы совсем одни, и что бы я при этом испытывала. Я была уверена, что он сделал бы все, чтобы мне было хорошо, но смущалась при мысли о собственной неопытности. Герцог не являлся новичком в любовных интригах и наверняка не ожидал от замужней женщины девической стеснительности. Ну да ладно, при необходимости я смогу убедить его, что мой супруг старомоден и не требует от жены слишком рьяного исполнения супружеских обязанностей. На этом я успокоилась и принялась раздумывать над его словами, а не над поступками.

Рассказать мужу о моих чувствах к герцогу казалось мне не слишком хорошей идеей. Я в любом случае была вольна поступать по собственному желанию, но обсуждать свою безнравственность с графом, даже если он сам хотел моего счастья, а также и наследника, виделось мне оскорбительным для нас обоих. Ладно бы еще герцог Россетер предложил мне развестись и стать его женой, но об этом он, похоже, и не думал, а тревожить покой графа из-за небольшого приключения – значит наверняка причинить ему боль, напомнив о его мужской несостоятельности.

Вопрос о невесте Россетера, его отношении к Аннабелле и ко мне я решила не обдумывать до тех пор, пока не получу обещанное письмо с разъяснениями.

Оставался открытым вопрос, как я отношусь к герцогу и как мне вести себя с ним впредь. Позволив Филсби целовать себя, я переступила черту, отделяющую страдающую, но остающуюся добродетельной и уважаемой женщину от дамы, позволяющей чувствам одержать верх над долгом и потому недостойной уважения. Как отнесется герцог к этому свидетельству моего падения, мне было пока неизвестно. Возможно, он добивался меня только потому, что я отличалась от других и казалась недоступной, а сейчас он потеряет ко мне интерес? Такой вариант не устроил бы меня по самым разным соображениям. Во-первых, я все-таки была влюблена в него, пусть как-то странно, на свой лад, но влюблена, в этом не оставалось сомнений после тех чувств, которые пробудили во мне его поцелуи. Во-вторых, я уже хотела большего, чем просто поцелуй, к моему давнему любопытству примешивалось теперь желание не просто узнать тайну взаимоотношений между полами, а познать ее с любимым человеком.

Еще одно соображение поставило меня в тупик: героини романов были готовы на полное самоотречение ради счастья своих любимых, а я думала пока только о собственных переживаниях. Разве это не признак эгоизма, роднящий меня с Аннабеллой? Я промучилась всю ночь, мне было стыдно и досадно. Надо же – я готова поступиться всем для счастья своего супруга, а мысли о том, чтобы сделать что-то приятное для любимого мужчины, даже не появилось в моей голове! Я не испытывала ни малейшего желания угождать ему, вышивать платочки и завязывать галстук, проливать слезы при каждой поездке на охоту и отдать ему свою кровь, руку или ногу, буде в ней возникнет необходимость.

Я была уверена, что Розмари именно так представляет свое будущее счастье. Почему же я так самолюбива, ведь мне прививались те же понятия о добре, зле, любви и ненависти, что и ей?

Все эти вопросы раздражали меня, и визит миссис Бертон никак не улучшил моего настроения. Она уже знала откуда-то о поражении Аннабеллы и спешила позлорадствовать. Меня даже насмешило удивленное сочувствие, с которым Кэтрин отзывалась о бедной мисс Гринхауз:

– О чем же она думала? Неужели Аннабелла могла вообразить, что нравится герцогу, когда все прекрасно видели, как он страдает из-за моей несвободы? Надеюсь, впредь она не будет столь самонадеянна!

Мне совершенно не хотелось говорить на эту тему с кем бы то ни было. Я извинилась перед Кэтрин, сославшись на головную боль, и заперлась в своей спальне.

Вечером мне принесли долгожданное письмо, долженствующее помочь мне ликвидировать пробелы в знаниях и выбрать правильный путь. Я заперлась в спальне и, удобно устроившись в кресле, приступила к чтению. Письмо оказалось довольно большим и содержало следующее:

«Фее Эмме из замка Эммерли.

Признаться, я погорячился, когда сказал, что изложить на бумаге чувства проще, чем высказать их вслух. Быть последовательным, беспристрастным и в то же время произвести на вас самое выгодное впечатление кажется мне нелегкой задачей. Но все же я попробую и поэтому начну с вопросов второстепенных, чтобы вы подошли к прочтению главной части, не мучаясь определенными вопросами.

Итак, что касается моей помолвки. Сразу скажу, что не могу открыть вам слишком много, ибо вынужден хранить чужую тайну. Я дал слово жениться на девушке, в которую не влюблен и которая не питает ко мне никаких чувств. Произошло нечто, связавшее нас, и я вынужден был обручиться с нею, только повинуясь требованиям чести и благородства. Она может освободить меня от данного слова, и в этом случае я стану считать себя свободным от всяких обетов. До того я столь же несвободен, как если бы нас обвенчали в церкви, и не назову своей женой другую женщину, даже горячо любимую мною.

Ваше впечатление обо мне после всех рассказов о моих амурных приключениях вряд ли соответствует облику благородного человека, но мы уже много говорили о причудливом сплетении в моей натуре качеств повесы и джентльмена, поэтому не буду долее задерживаться на этом вопросе. К сказанному мною сейчас я больше ничего не добавлю до тех пор, пока существующее положение не переменится.

Мой флирт с мисс Гринхауз и вообще не требует серьезных объяснений. Мне было интересно играть в верного рыцаря царствующей особы, тем более что она действительно заслуживает восхищения, но мысли о женитьбе на подобной особе никогда не посещали меня. Будь я не связан словом, я выбрал бы себе в жены совсем другую женщину. Я не сомневался, что Аннабелла ищет себе жениха в моем лице, и старался избегать оставаться с ней наедине и переходить границы дружеского общения. Мое поведение нельзя назвать безупречным, но я почти никогда не позволяю себе флиртовать с юными девицами, обращая внимание лишь на замужних дам. В данном случае я не устоял и не считаю, что заслуживаю осуждения. Каждый, кто видел, как ведет себя мисс Гринхауз с сестрой и друзьями, мог заметить, что она расчетливая бессердечная особа, которая рано или поздно должна была пострадать от собственного меча. То же самое я могу сказать и о вашей приятельнице миссис Бертон. Подобные женщины несут горе своим близким, но очень трудно задеть их самих, поскольку у них нет сердца и они не способны на истинные чувства, я, конечно, не имею в виду злость и досаду.

У меня была еще одна причина поухаживать за мисс Гринхауз, которая оправдала бы меня в глазах всех остальных женщин, но одному богу известно, оправдает ли в ваших. Словом, я хотел вызвать вашу ревность, но, к сожалению, добился обратного эффекта – вы только смеялись и совсем не думали ревновать.

Теперь, пожалуй, перейду к главному, к тому, что вот уже полгода занимает мои мысли (а для меня это немалый срок, слово джентльмена). То есть к тому, как изменилось все вокруг меня после того, как я познакомился с вами. Я хотел зачеркнуть высокопарную фразу, но потом решил немного развлечь вас. Вам, с вашей наблюдательностью и склонностью находить во всем повод для насмешек, мое письмо наверняка доставит немалое удовольствие. Прошу вас только помнить, что я писал его в сильнейшем волнении и совершенно серьезно, за исключением небольших отступлений наподобие вышеизложенного.

(Надо сказать, пока я находила в прочитанном мало забавного. Если бы речь шла не обо мне самой, а о ком-то другом, я не пропустила бы ни одного словесного оборота и по косточкам разобрала эту эпистолу. Сейчас же мне хотелось только установить истину.)

Наша первая встреча на берегу не прошла для меня незамеченной, но я недолго думал о красивой даме, гуляющей в столь странное время. Однако уже после следующей нашей встречи мне захотелось узнать, кто эта дама и почему ей не спится. После нашего знакомства я пришел от вас в восторг, хотя был главным образом увлечен вашим остроумием, а не теми качествами, которыми привык пленяться в женщинах. Постепенно мне стало все больше не хватать вас, но я все еще оставался слеп и думал, что меня интересует только ваша манера вести беседу. В этом убеждении я пребывал слишком долго, а когда наконец разобрался в своих чувствах, было уже поздно сопротивляться растущей склонности.