Принц-странник - Холт Виктория - Страница 25

• Предыдущая
• 25/77
• Следующая

– Надеюсь, шотландцы помогут твоему брату отвоевать трон, и он будет коронован в Лондоне, и все вы вернетесь домой…

Генриетта стиснула руки.

– Я буду мечтать об этом, Анна. Все время, пока останусь в Шайо, я буду мечтать об этом. Тогда, может быть, и время пройдет быстрее.

Но пребывание в Шайо задержалось – пришли плохие вести.

Принц Оранский, супруг старшей сестры Генриетты – Мэри, умер, и по этому поводу было пролито множество новых слез! Тщетно пыталась Генриетта утешить мать.

– Но все это не настолько ужасно, мама, разве не так? По крайней мере, не так плохо, как смерть Элизабет. Элизабет была моей родной сестрой и твоей дочерью, а принц всего лишь муж Мэри.

– Дитя мое, тебе всего шесть лет, а ты познала горя больше, чем иные за всю свою жизнь. Это печальное событие… в чем-то более печальное, чем смерть Элизабет, ибо, любовь моя, Элизабет была всего лишь маленькой девочкой… узницей. Мы нежно любили ее, и смерть ее не могла не тронуть нас, но смерть твоего зятя касается всех нас гораздо сильнее. Теперь, после его смерти, твоя сестра не обладает прежним влиянием в стране, а между тем многие здесь желали бы завести дружбу с Кромвелем.

– С этой бестией Кромвелем?

– С этой бестией Кромвелем. – Генриетта-Мария бросила эти слова как камень из пращи, и Кромвель в голове принцессы предстал подобием огромной обезьяны с ужасными клыками и короной на голове.

– Они друзья этой бестии, так как предлагают отказать твоему брату в гостеприимстве, оказанном ему еще при жизни принца.

– А нет там какого-нибудь другого принца, мама?

– Мы надеемся, что, когда у твоей сестры родится ребеночек, он и станет принцем.

– Тогда они не посмеют дружить с этой бестией?

– Принц, пока он будет младенцем, мало что сможет изменить. О, есть ли на свете женщина несчастнее твоей матери, дитя мое?

– Есть, – ответила Генриетта, – это Госпожа Печаль.

Генриетта-Мария увлекла дочь в свои удушающе-страстные объятия.

– Ты утешаешь меня, дочь моя, – сказала она. – Ты всегда должна утешать меня. Ты сумеешь, у тебя получается. Ты одна можешь примирить меня с моими страданиями.

– Я сделаю, как ты говоришь, мама. Я хочу, чтобы ты из Воплощенного горя стала Воплощенным счастьем.

И вновь тесные объятья, и вновь недоумение Генриетты, отчего ее утешения вызывают у матери лишь новые потоки слез.

Наконец-то и королеве выпал счастливый случай: ее дочь Мэри произвела на свет сына. Ребенка окрестили Вильгельмом, и ликование по этому поводу донеслось и до монастырских стен Шайо. Генриетта впервые за долгое время вздохнула с облегчением. Слезы не предвиделись, и на какое-то время можно было ощутить себя свободной и радостной.

Королева без конца заводила речь о внуке.

– Мой первый внук!.. Самый первый! Но тут же вспоминала о хорошеньком ребеночке, которого Чарлз окрестил Джимом. Если бы это было дитя законной жены Чарлза, а не этой беспутной Люси Уотер, какой счастливой женщиной она, Генриетта-Мария, могла бы себя почувствовать!

Генриетта тоже начинала сразу же думать о Джимми. Она напоминала о нем матери:

– Он ведь тоже твой внук, мама. А кроме того, говорят, что у Чарлза уже не один сын, а больше.

– Языки бы оборвать тем, кто болтает об этом.

– Почему, мама? Разве это не повод, чтобы радоваться, когда у короля много сыновей?

– Если король решил завести сыновей, ему необходимо сперва позаботиться о подходящем браке.

– Зачем, мама? – Генриетта, как обычно, немедленно нашла оправдание для брата. – Может быть, он решил не вступать в брак, пока не коронован.

– Плут он большой, твой брат.

Генриетта засмеялась; ей в голову не приходило, что брата можно так назвать, но если все плуты такие, то это слово звучало скорее как комплимент.

– Он самый чудесный на свете, мама, – сказала она. – Как мне хочется, чтобы он был здесь.

Она с нетерпением смотрела на мать, надеясь, что ее заступничество смягчило суровость королевы в отношении сына, но на лице матери играла такая сложная гамма чувств, что ход ее мыслей невозможно было определить.

– Если бы принц Оранский был жив и увидел сына, – горячо сказала Генриетта-Мария.

– Но, мама, это же хорошо, что он оставил сына, пусть даже и не может сейчас увидеть его.

Вскоре они вернулись в свои апартаменты в Лувре, и новое потрясение ожидало принцессу:

Анна Мортон зашла к ней и сообщила, что уезжает домой в Англию.

– У меня свои дети, и они нуждаются во мне, – пояснила она.

– Но я тоже нуждаюсь в тебе, – сказала Генриетта, готовая разрыдаться.

– Миленькая моя, мне нужно ехать. Все, что я могла для тебя сделать, я сделала.

– Я не отпущу тебя, Нэн. Ты моя Нэн. Разве не ты привезла меня сюда? Нэн, не говори об отъезде. Давай вместе будем вспоминать те дни, когда мы убегали из Англии и я всем подряд доказывала, что я принцесса.

– Это было уже так давно, сердечко мое. Теперь у тебя есть мать и отец Сиприен, они за тобой присмотрят, и твоя Нэн больше не нужна.

Ясно, подумала Генриетта, Анна уезжает из-за ссоры с отцом Сиприеном. Девочка бросилась в руки воспитательницы, умоляя ее не уезжать. Но Анна уже приняла решение, королева – тоже, и в сравнении с этими непоколебимыми аргументами, слезы и упрашивания ребенка не имели никакого веса.

Настал и в жизни Генриетты чудесный день. Это было в октябре, сразу же вслед за днем рождения, когда ей исполнилось семь лет. Накануне этого события мать и вся свита были как никогда мрачны.

Генриетта пыталась выяснить, отчего они так унылы, но не получила ответа на свои вопросы. Вместо ответа ее усаживали за уроки, заставляли под руководством отца Сиприена читать вслух святые книги, приносимые им для нее, чтобы посредством таких занятий стать хорошей католичкой.

Но настал день, и мать сказала ей:

– Дочь моя, мы собираемся встретить одного человека, и я хочу, чтобы ты вместе со мной выехала из Парижа ему навстречу. Одень свое самое красивое платье; когда ты увидишь, кого мы встречаем, ты обрадуешься.

С губ Генриетты чуть было не слетело имя, но она сдержалась, испугавшись, что в ответ на ее предположение мать покачает головой и с раздражением скажет:» Опять за свое! Разве ты не знаешь, что он в Шотландии?»

Так она и молчала, сгорая от любопытства и нетерпения, до тех пор, пока на дороге между Парижем и Феканом она не испытала приступ величайшего в ее жизни» счастья, потому что Чарлз собственной персоной скакал им навстречу.

Ей пришлось несколько секунд всматриваться, прежде чем узнать» так сильно брат изменился. Его красивые локоны исчезли, волосы, подстриженные под горшок, еле-еле доставали до ушей. Бородатый, он казался еще более смуглым, чем прежде, более высоким, чем она его помнила, сильно исхудавший, он не производил больше впечатление молодого человека. Лицо загорело и обветрилось, незнакомые складки легли вокруг рта, на смену прежней задумчивой нежности пришли цинизм и угрюмость. Но это был Чарлз! Те же глаза, готовые засиять, тот же чуть кривой рот, готовый шевельнуться в улыбке.

А когда он увидел ее, лицо стало таким, как прежде, и вдвойне любимым. Он закричал:

– Даю голову на отсечение, если это не моя Минетта! А как выросла! Почти что молодая леди!

Она забыла о всех правилах этикета и закричала в ответ:

– Чарлз! Милый Чарлз! Это самый счастливый день со времени твоего отъезда!

Затем она поймала на себе взгляд матери и торопливо сделала реверанс и поцеловала руку короля.

Они часто вместе проводили время в покоях Лувра. Она ухитрялась находить возможность быть рядом с ним, а он, как обычно, помогал ей в этом. Она забиралась к нему на колени или сидела, тесно прижавшись, на подоконнике, как бы давая понять, что если он снова попытается покинуть ее, она удержит его, хочет он того или нет.

– Тебя долго не было, Чарлз, – с упреком говорила она. – Я боялась, ты никогда больше не вернешься.

• Предыдущая
• 25/77
• Следующая