Полет сокола (В поисках древних кладов) (Другой перевод) - Смит Уилбур - Страница 20

• Предыдущая
• 20/37
• Следующая

– Мне нравятся люди, которые высказывают все, что у них на уме. Будь прокляты все лицемеры. – Он поднял стакан, давая понять, что произносит тост. – Особенно лицемерные попы, которые ни в грош не ставят ни Бога, ни правду, ни своих товарищей.

Зуге почудилось, что он знает, о ком говорит Харкнесс.

– Будь они прокляты! – согласился майор. Напиток обжег горло и ударил в голову, у него перехватило дыхание, но он ухитрился не подать виду.

– Добро, – хрипло сказал Харкнесс Он большим пальцем вытер серебристые усы, сначала левый, потом правый, и спросил: – Зачем пожаловал?

– Хочу найти отца и подумал, может, вы подскажете, где его искать.

– Найти отца? – прорычал старик. – Нам надо Бога благодарить, что Фуллер Баллантайн пропал, и каждый день молиться, чтобы он оставался там, где есть.

– Я понимаю ваши чувства, сэр, – кивнул Зуга. – Я читал книгу, которая вышла после экспедиции на Замбези.

В том злополучном путешествии Харкнесс сопровождал Фуллера Баллантайна, будучи заместителем командира, администратором экспедиции и художником-репортером. С самого начала он оказался втянутым в водоворот взаимных обвинений и перебранок, преследовавших экспедицию. Баллантайн уволил его, обвинив в краже экспедиционных запасов и продаже их на сторону, в отсутствии художественного мастерства, в пренебрежении обязанностью охотиться на слонов и в полном незнании местности и маршрута, племен и их обычаев, и включил эти обвинения в отчет экспедиции, давая понять, что вина за ее провал ложится на кривые плечи Томаса Харкнесса.

Теперь при одном упоминании о той книге вся кровь бросилась в обожженное солнцем лицо старика, а белые бакенбарды начали подергиваться.

– В тот год, когда родился Фуллер, я впервые переправился через Лимпопо. Карту, которой он пользовался, пытаясь дойти до озера Нгами, нарисовал я. – Харкнесс замолчал и взмахнул рукой, словно что-то отметая. – С тем же успехом я мог бы попытаться вести беседу с бабуинами, что лают на вершинах холмов.

Он внимательнее вгляделся в Зугу.

– Что ты знаешь о своем отце? Сколько раз ты видел его с тех пор, как он отправил вас на родину? Сколько времени ты с ним пробыл?

– Он приезжал домой один раз.

– И сколько времени он провел с тобой и с твоей матерью?

– Несколько месяцев, но все время пропадал то в кабинете дяди Уильяма – писал книгу, то уезжал читать лекции в Лондон, Оксфорд или Бирмингем.

– Но ты тем не менее питаешь к нему горячую любовь и чувствуешь сыновний долг перед прославленным, обожествляемым отцом?

Зуга покачал головой.

– Я его ненавижу, – тихо произнес он. – Я его едва выносил, не мог дождаться, когда же он опять уедет.

Харкнесс наклонил голову набок, потеряв от удивления дар речи, а Зуга допил последние капли бренди.

– Я этого никому никогда не говорил. – Казалось, он сам озадачен. – Я в этом едва признаюсь сам себе. Я ненавижу его за то, что он с нами сделал, со мной и сестрой, но особенно с матерью.

Харкнесс взял у него из рук пустой стакан, наполнил его и вернул. Потом тихо сказал:

– Я тоже скажу тебе кое-что, чего никогда никому не говорил. Я встретил твою мать в Курумане. О Боже, как давно это было. Ей было шестнадцать или семнадцать, мне – около сорока. Она была такая хорошенькая, робкая и в то же время полная какой-то особенной радости. Я просил ее выйти за меня замуж. Кроме нее, я не делал предложения ни одной женщине. – Старик остановился, повернулся к картине и вгляделся в нее. – Чертовы овчарки! – рявкнул он и, не оборачиваясь к Зуге, продолжал: – Так зачем ты хочешь найти отца? Зачем ты приехал в Африку?

– По двум причинам, – сказал Зуга. – И обе веские. Создать себе имя и сколотить состояние.

Харкнесс повернулся к нему.

– Будь я проклят, ты умеешь говорить без обиняков. – В его лице мелькнуло что-то похожее на уважение. – И как ты собираешься достичь столь славных целей?

Зуга вкратце рассказал ему о поддержке газеты и об Обществе борьбы за уничтожение работорговли.

– Ты найдешь немало зерна для своей мельницы, – заметил Харкнесс – Работорговля на побережье процветает, хотя в Лондоне ты об этом мог и не слышать.

– А еще я агент Почтенной лондонской компании коммерческой торговли с Африкой, но у меня имеются и собственные товары на продажу, есть и пять тысяч патронов для «шарпса».

Харкнесс прошелся по полутемной комнате и остановился у гигантского слоновьего бивня у дальней стены. Слон был таким огромным и старым, что бивень от корня к концу почти не сужался, острие затупилось и стало скругленным. Примерно на одну треть длины, в той части, которая была погружена в челюсть, бивень сохранился гладким и приятно-желтым, как масло, а остальная его часть была покрыта темными пятнами растительных соков и испещрена зазубринами – памятью о шестидесяти годах, прошедших в битвах и набегах.

– Этот весит семьдесят два килограмма – идет в Лондоне по шесть шиллингов за полкило. – Он похлопал бивень ладонью. – Такие великаны здесь еще бродят, их тысячи. Прими совет старого бродяги: забудь свои чудные «шарпсы» и возьми слоновое ружье десятого калибра. Из них стреляют пулей весом в сто граммов, и, хоть отдача у таких ружей – точно дьявол лягнул, в деле они надежнее, чем эти новомодные винтовки. – Усталое лицо радостно светилось, глаза блестели. – Еще совет: подходи ближе. Самое большее – шагов сорок, и целься в сердце. Забудь все, что слышал о выстрелах в мозг, целься только в сердце… – Внезапно он остановился и с горестной усмешкой вскинул голову. – Ей-Богу, как тут не пожелать, чтобы молодость вернулась!

Старик приблизился к Зуге и поглядел на него в упор. Внезапная мысль поразила его как удар молнии, такая неожиданная, что он чуть не высказал ее вслух:

«Если бы Хелен дала мне другой ответ, ты мог бы быть моим сыном».

Но он сумел сдержаться и вместо этого спросил:

– Так чем я могу тебе помочь?

– Вы можете мне рассказать, где начать поиски отца.

Старый Томас развел руками:

– Эта страна огромна, по ней можно странствовать всю жизнь.

– Потому я к вам и пришел.

Харкнесс приблизился к длинному столу из желтой древесины капской сосны, что тянулся чуть ли не через всю комнату, и локтем смахнул книги, бумаги и баночки с краской, расчистив свободное пространство.

– Принеси стул, – велел он.

Они уселись лицом друг к другу по обе стороны расчищенного пространства, старик наполнил оба стакана и поставил бутылку посреди стола.

– Куда направился Фуллер Баллантайн? – спросил Харкнесс и начал накручивать на палец серебряную прядь из бороды.

Палец был длинным и костлявым; там, где спусковой крючок перегретого или заряженного двойным зарядом ружья при отдаче сдирал кожу до кости, его покрывали старые шрамы.

– Куда направился Фуллер Баллантайн? – повторил он, но Зуга понял, что вопрос был риторическим, и ничего не ответил.

– После экспедиции на Замбези удача от него отвернулась, репутация почти погибла, а для такого человека, как Баллантайн, хуже этого ничего быть не могло. Вся его жизнь была посвящена бесконечной погоне за славой. Твоего отца не останавливали никакой риск, никакие жертвы, его собственные или чужие. Ради славы он бы пошел на все: на ложь, на воровство, даже на убийство.

Зуга с вызовом поднял глаза.

– Да, убил бы, – кивнул Харкнесс. – Любого, кто встал бы на его пути. Я хорошо его знал, но это совсем другая история. А теперь мы хотим выяснить, куда он пошел.

Хозяин протянул руку и извлек из-под захламленного стола свиток пергамента. Он быстро осмотрел его и, одобрительно хрюкнув, расстелил на столе.

Это была начерченная тушью карта Центральной Африки от восточного до западного побережья, от Лимпопо на юге до озерного края на севере. Поля были испещрены нарисованными рукой Харкнесса значками и фигурками животных.

В тот же миг Зуга возжелал эту карту всей душой. Молодой Баллантайн ощутил в своем сердце все то, в чем мистер Томас обвинял его отца. Он должен заполучить эту карту, даже если для этого придется украсть или, упаси Боже, убить. Он должен ее заполучить.

• Предыдущая
• 20/37
• Следующая