Трудное счастье - Спенсер Лавирль - Страница 22

• Предыдущая
• 22/78
• Следующая

— Я говорила точно так же, когда все началось. Клэр подняла голову, сжала руки.

— Но он был так нежен! Больше, чем всегда! Руфь, я не вру — поездка в Дулут меня просто осчастливила, и до этого он все подходил ко мне как-то неожиданно, и целовал, и сейчас он такой любящий. Мы когда-то договорились — ничего личного в стенах школы, но он как-то даже пришел ко мне в кабинет, чтобы поцеловаться. И это было не просто «чмок-чмок», а самый настоящий страстный поцелуй. Зачем бы он стал это делать?

— Я же говорю тебе — хитрость, уловка. Может, он пытается усыпить твою бдительность. Пару раз и Дин пытался так же одурачить меня. Кажется, я даже знаю, когда он впервые улегся с ней в постель, потому что тогда он подарил мне цветы, а это было в середине лета, и у меня в саду было как раз полно всяких цветов. Мужчины так себя ведут, когда они в чем-то виноваты.

Клэр спрыгнула с дивана, подошла к окну, долго смотрела на скрывшийся за пеленой дождя двор.

— Но Руфь, это звучит так цинично.

— И ты говоришь это женщине, которая только что застала своего мужа целующим другую! Я имею право быть циничной! Что еще натворил Том?

— Ничего. Абсолютно ничего.

— Но ты ведь пришла ко мне сегодня, чтобы поговорить о нем, верно? Потому что что-то изменилось, ведь так?

— Просто у меня какое-то предчувствие, как будто что-то происходит.

— Но ты не спросила его ни о чем? Напрямую? Клэр молчала, и Руфь видела только ее спину, и еще — катящиеся по стеклу капли дождя, и свет фонаря с улицы, позолотивший дорожку к черному ходу.

— Напрямую, так, как советуешь мне спросить Дина?

Руфь не ожидала ответа и не получила его. Клэр, ссутулив плечи, молчала в своем углу комнаты, и слышна была только печальная музыка Шопена.

Вскоре после этого Клэр собралась домой. В дверях она обняла подругу, дольше и крепче, чем обычно, а та прошептала:

— Не спрашивай его. Послушайся меня. Не спрашивай ни о чем, потому что, когда ты узнаешь, ничего уже нельзя будет вернуть.

Зажмурившись, Клэр ответила:

— Я должна, неужели ты не понимаешь? Я не могу, как ты, я должна все знать.

— Ну что ж, тогда удачи тебе.

Дети уже вернулись домой и были в своих комнатах. Клэр прикоснулась к дверям, чувствуя, как спокойствие наполняет ее душу. Из комнаты Робби доносилась тихая рок-музыка, передаваемая по радио. Под дверью Челси виднелась узкая полоска света. Клэр осторожно постучала и вошла.

— Привет, я была у Руфи.

— Ма, — Челси, склонившись, причесывала волосы, — пожалуйста, разбуди меня в полседьмого, хорошо?

— Конечно.

Какие бы тревоги ее ни одолевали, Клэр понимала, что не станет делиться ими с детьми. Она вышла из комнаты дочери и прошла к себе. Сбросив туфли, беспокойно прошлась туда-сюда. Ковер был слегка влажным, но Клэр не хотела включать отопление. Начинался тот период осени, что всегда лежит между райски теплым августом и чертовски промозглым октябрем. Она зажгла ночник на тумбочке с книгами, и нашла любимую старую шаль. Завернувшись, приняла трагическую позу перед зеркалом, в тени. Отражение печально смотрело на нее, углы рта Клэр были опущены, в глазах играли отблески падавшего сзади света. Она тихо произнесла строчку из какого-то старого фильма, название и имя главной героини которого давно позабыла. «Том, о Том, неужели ты предал меня?». Нет, кажется, героя в этом фильме звали не Том. Пожалуй, не вспомнить.

Клэр вышла из комнаты и отправилась на террасу слушать шум дождя.

Когда Том вернулся домой, она сидела там в старом кресле-качалке, набросив на колени дряхлую коричневую шаль. На столе, накрытая стеклянным колпаком, горела единственная свеча. За стеклами террасы туман оседал на черепице и каплями скатывался вниз. Сверху все еще доносилась музыка из комнаты Робби, но здесь, казалось, все звуки таяли в темно-синей ночи.

Том остановился в дверях. Он входил не таясь, и Клэр слышала, что он пришел, но продолжала раскачиваться в кресле и смотреть в окно, на котором дождь рисовал свои узоры…

Том вздохнул, помолчал, потом тихо спросил:

— Ты хочешь поговорить?

Она качнулась два, три, четыре раза, вытерла веки намотанной на кулак шалью.

— Не знаю.

Кресло скрипело, как старая телега, а Клэр продолжала раскачиваться и смотреть в окно.

Том, все еще в костюме, с распущенным галстуком, стоял в дверях, сунув руки в карманы. У нее явно имелись актерские способности, у этой учительницы английского, у его жены, которая ставила школьные спектакли и так вела уроки, что они тоже часто напоминали театральное действо. Он давно уже перестал обвинять ее в стремлении драматизировать жизнь. Том понял, что это — ее второе «я». И сейчас он понимал — сырая ночь, свеча, кресло-качалка и шаль — тоже выбраны ею, как декорация к некой пьесе.

Он снова вздохнул, опустил плечи.

— Нам следует поговорить, ты не считаешь?

— Да, наверное.

Устало шаркая, он подошел к столу, подвинул стул, уселся. Ее кресло было развернуто так, что Том в тусклом свете свечи видел только левое плечо жены и ее профиль.

Она всхлипнула.

— Ну, ладно, — стараясь, чтобы голос звучал спокойно, произнес Том, — расскажи мне все.

— Что-то случилось. Я поняла это, еще когда мы были в Дулуте.

Он сидел, упершись локтями в колени, и больше всего хотел снять со своей души этот груз, но одновременно ужасно боялся сказать ей правду. Впервые за вечер она посмотрела ему прямо в глаза, повернув голову, словно в замедленном кадре фильма. В колеблющемся свете свечи казалось, что под глазами Клэр залегли глубокие тени, а зрачки ее тускло мерцали. Она была не накрашена и не завита.

— Том, ты бы сказал мне, если бы завел интрижку?

— Да.

— У тебя есть другая женщина?

— Нет.

— А что, если я скажу тебе, что не верю?

Сейчас ему было легче разозлиться на нее, чем рассказать всю правду.

— Клэр, это просто нелепо.

— Да?

— С чего это вдруг такие мысли?

— А зачем мы ездили в Дулут?

— Затем, что я люблю тебя и хотел побыть с тобой вдвоем!

— Но почему именно сейчас?

— И это ты тоже знаешь — потому что, когда начинаются занятия, я себе больше не принадлежу. Вот, как сегодня, например! Уже десять часов вечера, а я только что вернулся домой, но я был в школе, а не с какой-то другой женщиной!

Он устал. День выдался изнурительный, и Том не выдержал бы еще и ночь, полную слез и взаимных обвинений, расскажи он сейчас все о Кенте. Кроме того, намного легче было выступать в роли обвинителя, чем в роли обвиняемого.

— Я по меньшей мере уже пять лет говорила о том, как хорошо было бы отдохнуть с тобой в каком-нибудь отеле. Ты внезапно хватаешься за эту идею, а когда привозишь меня туда, то принимаешь такой отсутствующий вид, что мне начинает казаться, будто ты не помнишь, кто с тобой в постели.

Том вскочил.

— У меня нет другой женщины!

— Шш! Том, говори потише.

— А мне плевать, даже если меня услышат в другом конце квартала! Я не заводил никакой интрижки! С кем, черт побери, я бы ее завел, и когда, как ты думаешь, я бы нашел на это время? Я целыми днями в школе, да и половину ночи тоже. Ничего себе, любовное приключение! Я знаю, кто внушил тебе эти дурацкие мысли! — Он ткнул пальцем в сторону соседнего дома. — Ты болтала с Руфью. Вот в чем все дело, верно? Что вы там вдвоем, сравнивали свои наблюдения? Она считает, что Дин ей изменяет, значит, и я, конечно, поступаю так же. Нет, я никогда в жизни не пойму женской логики! — Том подхватил свой стул и с грохотом поставил его на то же самое место, где тот стоял до этого.

— Ты же сам предложил поговорить, Том.

— Да, но я не ожидал, что меня будут обвинять в такой ерунде! Тут поневоле начнешь психовать!

— Я же просила тебя говорить потише.

— Если ты хотела потише, но не надо было играть первый акт на террасе. И не думай, что я не заметил тщательно подобранные декорации. — Он рубанул рукой воздух. — Сумеречный свет и дождь, и несчастная жена без макияжа и в старой шали. Клэр, ты меня недооцениваешь.

• Предыдущая
• 22/78
• Следующая