Облава - Хомченко Василий Фёдорович - Страница 37

• Предыдущая
• 37/37

– Вот змеёныш, – выругался Михальцевич в адрес Иванчикова, – так и не отвязался.

Взошли на крыльцо, оттуда видели, как беглым шагом направлялась в их сторону группа людей с винтовками и впереди – тот самый рыжий ушастик.

– Ну, мон шер, – сказал Шилин, – мы обложены красными флажками. Мы в облаве. – Лицо его сделалось жёстким, в глазах застыла смертная тоска, рот был горько сжат. – Конец, финита.

– Почему конец? В дом мы их не пустим, а ночью вырвемся. – Михальцевич часто дышал от бега и волнения. – Мы в крепости, стены будут нашей защитой. – Он отворил дверь и вошёл в хату. – Эй, есть здесь кто?

Откликнулся и вышел им навстречу старик в овчинной безрукавке, в валенках, седой, сгорбленный, маленький, как гномик.

– Кто вы? Чья усадьба? – спросил Михальцевич.

– Хутор бывшего земского врача. Он куда-то съехал, а я стерегу. Школа тут будет.

– Ты один?

– Один.

– Давай труси отсюда, сейчас же! – Михальцевич взял старика за тонкую, поросшую седым пухом шею, подвёл к двери и вытолкнул на крыльцо. Дверь запер на засов и на крючок. – И со двора выметайся!

Северная стена в доме была глухая. На четырех окнах западной – дощатые ставни, на остальных – железные решётки. Только в одной комнате были два ничем не защищённых – стекло да тряпки – окна.

– Думаешь, сунутся сюда? – повеселел Михальцевич. – Полезут? Дудки, не возьмёте! – потряс он кулаком. Сел на стул перед этими двумя окнами, откуда грозила наибольшая опасность, снял фуражку, этакий толстячок с лысиной, с маленькими ножками, на которые в интендантстве не было подходящих сапог, он шил по заказу. Стул был высокий, ноги не доставали до пола, сидел и болтал ими в воздухе. – Мы в крепости.

– «В крепости», – передразнил его Шилин. – Сноп соломы под стреху, и выскочишь, как сурок. Дурень, оболтус, зачем выгнал старика? Заложником был бы.

Дом чекисты окружили, двое или трое пробрались во двор, стучали в ставни, видно, прикладами.

– Выходите! – услышали голос Иванчикова. – Не валяйте дурака.

И снова стук прикладов, голоса, уже другие, незнакомые.

Шилин заглянул в одну комнату, в другую – они были пыльные, запущенные, с громоздкой старой мебелью – шкафами, комодами. В углу стояли большие часы с латунным маятником. Часы вдруг щёлкнули, как щёлкает курок нагана, от чего Шилин вздрогнул и схватился за кобуру. Но тут же успокоился – часы начали бить.

Шилин и Михальцевич пересели подальше от окон. На крики чекистов не отвечали. Те ещё несколько раз предлагали им выйти и сдаться, а потом умолкли. На дворе стало тихо, ни голосов, ни звука шагов. Было в этом даже что-то жутковатое, необъяснимое, и Шилин не выдержал – грохнул кулаком в раму, крикнул:

– Эй вы, что молчите?

Ответа со двора не было.

– Они что, смылись?

– Притаились, – ответил Михальцевич. – Ну и пусть.

Часы снова издали звук, как от курка нагана, и Шилин снова, как и в первый раз, вздрогнул, выругался, а когда раздался бой, вскочил, ударил сапогом в застеклённую дверцу. Посыпались осколки, маятник согнулся, и часы затихли.

– Ещё эта дрянь бьёт по нервам, – сказал Шилин словно в своё оправдание.

В комнате начало темнеть. Стекла снаружи запотели – заморосил, видно, дождь. Скрипнула дверь сарайчика, брякнуло ведро – привычные звуки мирного крестьянского быта, не хватало только мычания коровы или овечьего блеяния.

– И что они там делают? Что надумали? – Шилин подался к окну, пытался через ставень рассмотреть, что происходит во дворе.

– А что бы мы на их месте делали? – дал направление его мыслям Михальцевич.

– Гранаты в окна.

– У них нет гранат.

– Поджёг бы дом.

Они по-прежнему, сидя спиной к парадной зале, следили за теми двумя окнами, что не были защищены ни ставнями, ни решётками. Ждали вечера, полной темноты. А чекисты молчали, и это больше всего донимало Шилина: молчание было подозрительным.

– Ах, ну какой же ты оболтус, – снова взялся он за Михальцевича. – Ну зачем выгнал старика? Может быть, отсюда есть какой-нибудь потайной выход. А то и прикрылись бы дедом при отходе.

Это и впрямь была их роковая ошибка. Старик знал и двор, и дом, и потайной ход в комнаты с чердака. Он и помог чекистам проникнуть в дом.

…Они сидели лицом к окнам, спиной к зале, окна которой были зарешечены или закрыты ставнями. За свой тыл они были спокойны.

Со двора наконец подали голос, стукнули в окно, пропихнули внутрь ком тряпок, заменявший выбитое стекло.

– Ну, не надумали сдаваться? Возьмитесь за ум. Есть шанс остаться в живых.

– Сдаёмся. Идите сюда, – ответил Михальцевич, целясь из нагана в тот угол окна, откуда вывалилась затычка. Все внимание его и Шилина было приковано теперь к этому окну – оттуда шёл голос, там чудилась и главная опасность.

Скрип крышки чердачного лаза за спиной, грохот сапог, крик «Руки вверх!» и нацеленные в головы наган и маузер – все это было для них настолько неожиданным, что ни Шилин, ни Михальцевич даже не успели обернуться, только глянули назад да так и застыли. Перед ними стояли двое чекистов: один постарше, с маузером, и рыжий Иванчиков без шапки, без одной обмотки, но с наганом.

– Бросай оружие! – ещё раз скомандовал старший.

Михальцевич послушно встал, наган выронил из поднятой уже по первой команде руки, тот упал на пол, и Иванчиков ногой отшвырнул его подальше. Шилин тоже встал, руки его потянулись вверх, но в последний момент словно передумал – рывком бросился в соседнюю комнату. Ему крикнули «Стой!», Иванчиков выстрелил.

Шилин, вбежав в тёмную комнату, метнулся в один угол, в другой, чтобы за что-нибудь спрятаться, чем-нибудь загородиться, но ничего подходящего не было, одни стулья. В третьем углу мелькнул свет, и там кто-то шевельнулся. Шилин отпрянул назад, и тот «кто-то» отпрянул. Шилин выстрелил в него раз, второй… Зазвенело стекло, посыпалось на пол – там стояло высокое трюмо. А Шилин все стрелял, пока сухо не щёлкнул курок – барабан был пуст…

• Предыдущая
• 37/37