Следы под окном - Хомченко Василий Фёдорович - Страница 5
- Предыдущая
- 5/17
- Следующая
— В следующий раз на пару с вами. Поплаваем?
Зимин сделал вид, что не слышит.
«Ага, поплавала? — порадовалась про себя Алена. — Отбивай, отбивай».
Массажистка позвала следующего, очередь была Фросина. Зимин и Цезик пошли в свою комнату, Алена осталась в коридоре ждать вызова. Увидела Семена Ракова, и неприятно заныло сердце. Хоть бы Семён не подошёл, не полез с расспросами про Кривую Ниву, не заставил снова вспоминать то… А его при встречах всегда тянуло на разговоры о её прошлом, и тогда наплывали воспоминания, горькие, тягостные, как ни старалась заглушить их Алена, выступали, как пятна крови сквозь бинты на незажившей ране. Слой в три с лишним десятка лет не приглушил остроты боли и ужаса того давнего времени.
Семён словно почувствовал, что Алена не хочет с ним встречи, и не подошёл к ней, только махнул издалека рукою и стал спускатья вниз по лестнице.
Алена побыла на массаже, съела пену кислородного коктейля, потом посетила невропатолога. Старичок с бородкой клинышком и в пенсне напомнил ей традиционного земского врача в фильмах о дореволюционной России. Старичок постучал молоточком по коленям, чиркнул по груди, приказал, зажмурив глаза и растопырив пальцы, попасть пальцем в палец. Когда Алена все это выполнила, он долго что-то писал, а потом спросил:
— Не было ли у вас травмы или контузии?
Алена рассказала, что в войну её били по голове и расстреливали.
— Вот как… Простите, это, должно быть, страшно. У вас, конечно, бывают головные боли?
— Раньше часто бывали, теперь реже. — Алена разволновалась.
Врач дал ей выпить каких-то капель, начал успокаивать.
— Старайтесь не волноваться, ни в коем случае не курите и не пейте спиртного.
— Этой заразы не употребляю, — повеселела Алена.
— Вот и хорошо, — обрадовался перемене в её настроении доктор. Он расспросил, какие процедуры она принимает, одобрил ванны и прогулки, посоветовал бывать на воздухе как можно больше и отпустил.
«Заметил, что нездоровая, — грустно подумала Алена. — Ах ты, боже мой, откуда же будет здоровье?»
Захотелось заплакать, но сдержала себя и, чтобы развеяться, немного забыться, поспешила к группе отдыхающих в конце коридора, где балагурил Женя-язвенник.
— У нас два соседа есть, — услышала Алена, — так друг перед другом всю жизнь выставляются. Один что-то купит, и сосед то же самое. Один на своём крыльце поставил бутылку из-под коньяка: вот, гляди, что я пью. А сосед его две такие бутылки выставил на своём.
— Кто это из вас теперь коньяк пьёт, — прозвучал насмешливый Фросин голос, — самогон да «чернила» хлещете. Мой вон завёл брагу на самогон, так я туда соли бухнула, и брага пропала. Свиньям скормила.
— А муж тебе за это не всыпал?
— Мне? Я ещё ему всыплю.
Алена постояла, послушала их болтовню и решила пройтись у озера в надежде встретить там Зимина. С озера дул холодный ветер, гнал белые гребешки пены. Зимина не встретила, повернула в рощу, где ветер дул тише, и вышла к трём усадьбам с красивыми домами. Она знала, что тут живут врачи санатория. Остановилась возле крайнего, самого большого и красивого дома, любуясь замысловатой резьбой на окнах, фронтоне, воротах. Фронтон и карниз старательно и умело украшены деревянными фигурками зверей, а конёк венчал ярко-красный петух-флюгер. От ветра петух шевелился, как живой. Вокруг усадьбы росли старые берёзы, на них уже висели кувшины для берёзового сока. Вся усадьба огорожена — с боков и сзади проволочной сеткой, а с фасада — частоколом. Перед окнами — палисадник с клумбами для цветов. Доски в заборе с острыми концами, не перелезешь, и в каждой отверстие в форме сердца. Алена пригляделась к этим сердечкам, и ей показалось, что они, словно живые, шевелятся — а это качались за забором ветки деревьев и кустов. Конечно, решила Алена, построил и украсил этот дом хозяин, который осел тут основательно, надолго, на временное житьё такие дома не строят. И сад вон какой ухоженный, сучья на деревьях аккуратно обрезаны, места срезов замазаны синей масляной краской. Видимо, не только хороший хозяин, но и хороший человек тут живёт. Между деревьями белело несколько ульев. Пчелы уже проснулись, летали, ползали по бутонам нарциссов, высаженных в палисаднике.
Отворилась калитка, из неё вышел мальчик лет трех-четырех, беленький, в вельветовой курточке и таких же штанишках.
Мальчик внимательно взглянул на Алену и поздоровался:
— Добрый день, тётя.
— Добрый день, сынок.
— Я не сынок, я Кирилл.
— Ох ты, Кирилл! Какое у тебя взрослое имя.
— И ещё я — Кирюша. — Он присел над цветком мать-и-мачехи, наблюдая за пчелой, которая впилась в жёлтый венчик. — Это наша пчёлка. Она нам собирает медок и несёт во-он туда, — показал он на ульи в саду. — В тех пчелиных домиках мёд растёт.
— А кто же у вас пчеловод? — Алену забавлял славный мальчуган. — Ты, наверное?
— Нет, — покачал головой Кирюша. — Дед Валя наших пчёлок пасёт. А ещё он врач, зубы лечит.
— Значит, твой дедушка — наш зубной врач.
— Тётя, а вам он зубы не вырывал?
— Слава богу, нет, здоровы мои зубы.
— Это хорошо. И мои зубы дед не вырывал.
— А кто же тут ещё живёт?
— Дед Валя, баба Лида, мама, папа, я и Ира.
— Сестричка Ира?
— Ага, она ещё говорит не по-нашему: бу-бу-бу, а-а-а…
— А бабушка твоя не работает, отдыхает?
— Не отдыхает, а кашляет: к-ха, к-ха…
Алена засмеялась, подхватила мальчика на руки, покружила.
— Какой ты хороший, Кирюша, — она чмокнула малы, — ша в щеку и поставила на ноги. — Славный мальчик. — И ей, как всегда, когда приходилось возиться вот так с детьми, стало грустно и обидно, что не родила она себе такого сыночка или дочку и что не останется после неё никого, кто бы продолжил цепочку их родословной. Ни братьев у неё не было, ни сестёр. А мог же и у неё быть такой внучек, говорил бы вот так потешно, радовал бы её.
— Иди, Кирюша, домой, а то вон уже баба Лида беспокоится, — заметила Алена в окне женщину.
— Ага, я пойду и скажу, что гуляю около дома, — охотно согласился он, толкнул спиной калитку и пошёл.
«А что, был бы такой внук, может, и не один, — думала она по дороге в санаторий, — если бы после войны родила сына (почему-то верилось, что родился бы сын), ему было бы почти тридцать». Подумала про внуков, которые могли бы у неё быть, — и представился беленький рассудительный Кирюша. И фамилия их была бы Ровнягины. Если бы… Если б Ровнягина не убило на войне…
Могла бы Алена родить и позже, не от Павла Ровнягина. После войны, в конце сороковых, полюбила она женатого мужчину, отца двоих детей. Все в том человеке она нашла: и любовь, и ласку, и сочувствие, и жалость, которая не унижала, а придавала ей уверенности — есть кому пожалеть, а значит, помочь в жизни. Бросилась она в ту любовь, как в омут, — что будет, то будет. Ничего не могло её удержать, ничего не боялась: ни сплетён, ни стыда, ни пересудов людских, ни суда общественности на профсоюзном собрании льнозавода. Любила она его до самозабвения, и он её так же любил, и было им обоим хорошо и радостно от того, что легко досталось им счастье и что без раздумья бросились они навстречу друг другу. «Это моё счастье, пусть временное, пусть короткое будет, но оно моё», — думала она, заранее отбиваясь от людских нападок. Она понимала, что такое счастье не может быть постоянным, будничным, ведь счастье — это дар божий, взлёт души, которого, бывает, ждут всю жизнь, счастливая развязка чего-то сложного, трудного.
Но чем дальше, тем все более неспокойно чувствовала себя Алена, все чаще задумывалась, что любовь и счастье крадёт она у жены и детей любимого, делая их несчастными. Было уже такое, когда однажды нашла она на улице кошелёк с деньгами. Казалось, нечаянная находка должна была обрадовать, а стало горько, противно, представились слезы того, кто потерял деньги: может, пожилая женщина несла пенсию, а может, ребёнка послали в магазин или долг кому-нибудь отнести? Ребёнка того теперь бьют, ругают родители… Алена не смогла и копейки взять из той находки, отнесла кошелёк в милицию.
- Предыдущая
- 5/17
- Следующая
