Сиракузовы против Лапиных - Длуголенский Яков Ноевич - Страница 18

• Предыдущая
• 18/27
• Следующая

Я не хотел огорчать его, но я ничего не мог поделать.

— Разве? — удивился он. — Тогда куда же меня включили?

— Помогать тёте Розе.

— Ага, значит, всё-таки включили… — Он повеселел. — Но ты хорошо сделал, что пришёл. Я хочу посоветоваться с тобой…

— Я тоже, — сказал я.

— Ты о чём?

— Где достать щётку, которой чистят коней.

— А я про другое. Помнишь, я рассказывал тебе историю… гм-гм… про банку Лафонтена?

— Помню… Конечно, помню! — сердито сказал я.

Но он не обратил на мою сердитость внимания.

— Так вот, я записал всю эту историю на бумаге. Получилось пять страниц. Может, послать куда-нибудь эту историю?..

— Куда послать? — не понял я.

— В детскую газету или в журнал…

Тут до меня дошло:

— А вы что, хотите, как Михайла Михайлович, стать писателем?

— Нет, про это я не говорю, — сказал он. — Ни я, ни Михайла Михайлович, насколько я знаю, не собираемся становиться писателями… Он просто пишет научную книгу, а я просто хочу послать то, что я сделал, в газету или в журнал… Тётя Роза говорила, что однажды ты посылал что-то такое…

Я покраснел.

— Ну, посылал… — Про поэтический опыт Сиракузовых я ему не стал рассказывать. — Заметку про нас и про Сиракузовых… что, мол, живём мы в городе, где половина всех жителей — это или Лапины, или Сиракузовы…

— Ну и что? — с интересом спросил он.

— Сказали, чтоб не баловался…

— Боюсь, меня тоже отругают, — вздохнул он. — Так что ты говорил про щётку?

— Которой коней чистят.

— А у вас что, кони завелись?

Я оглянулся на дверь, проверяя, не подслушивают ли Сиракузовы, а потом начал объяснять, зачем мне эта щётка, но Ферапонт Григорьевич остановил меня:

— Не трудись, я знаю. Ты хочешь подложить её Сиракузовым.

— Верно, — сказал я.

— Они на неё сядут, а ты будешь смотреть, что из этого получится.

— Не сядут, а наедут! — сказал я.

— Чем? — удивился Ферапонт Григорьевич.

— Колёсами!

— Ах, ты вот про что, — сообразил Ферапонт Григорьевич и нахмурился. — А я думал, ты про наших Сиракузовых… Чем же Кеша и Виктор заслужили от тебя такой подарок?

— Ничем, — покраснел я.

— Я тоже думаю так. Парни жмут на своих велосипедах от самого Ленинграда, никогда до этого ни тебя, ни меня не видели, и вместо первого рукопожатия ты подкладываешь им щётку!..

— Но ведь Сиракузовы…

— Они такие же Сиракузовы, как я — Лапин. Седьмая вода на киселе нашим Сиракузовым. Можешь спросить у бабушки Василисы: в её инвентарной книге всё записано. Впрочем… — Он посмотрел на часы. — Скоро обеденный перерыв, и я, если ты не возражаешь, могу пойти с тобой…

Через полчаса мы сидели у бабушки Василисы.

— Вы слышали про велогонку? — спросил Ферапонт Григорьевич.

— Конечно, — сказала бабушка, — и готовлюсь: вместе со всеми буду махать…

— А вот он… собирается подложить Сиракузовым под колёса железную щётку.

— Майн гот! — сказала бабушка. — Зачем?

— Из-за наших Сиракузовых. Думает этим их наказать.

— Но ведь они не имеют никакого отношения к нашим Сиракузовым! — сказала бабушка. — Пусть уж он лучше мне подкладывает эту щётку!

— Да зачем вам? — сказал я.

— А как ты ко мне относишься?

— Очень хорошо! — сказал я.

Бабушка удовлетворённо кивнула.

— А почему? — спросила она. — Потому что я твоя бабушка?

— Не только поэтому, — сказал я. — Тем более, что ты скорее бабушка Сиракузовых.

Ферапонт Григорьевич улыбнулся, а бабушка Василиса сказала:

— Но если говорить строго, им я тоже не бабушка. Просто я ношу их фамилию.

— Как — не бабушка? — удивился я.

— Сейчас объясню… — Она полезла в сундук и вытащила оттуда свои инвентарные книги (так я их впервые увидел) и раскрыла одну. — Вот тут всё записано про Сиракузовых и Лапиных, начиная с восемнадцатого века…

— И это всё ты записывала? — разглядывая старинные буквы, спросил я.

— Ты хочешь сказать, я родилась в восемнадцатом веке? Тогда мне сейчас должно быть… — Она задумалась.

— Около двухсот семидесяти лет, — подсказал Ферапонт Григорьевич.

— Но мне всего семьдесят. Эти записи делали другие люди. Их давно нет, а я храню и продолжаю вести третью книгу… Так вот, я была замужем за Иваном Ивановичем Сиракузовым, а он не состоял в прямом родстве ни с Лапиными, ни с Сиракузовыми. А я вообще Горохова… это моя девичья фамилия… — Она улыбнулась. — И только выйдя замуж за Ивана Ивановича, я появилась в этой книге… Так что ни тебе, ни Сиракузовым я, строго говоря, не бабушка…

— А кто же ты? — спросил я.

— Да бабушка, бабушка! — сказала она. — Кто же ещё? Вы так считаете, я так считаю, и это самое главное. Только не надо подкладывать ничего велосипедистам Сиракузовым… Они тоже считают всех нас своими родственниками, и это самое главное!..

— Если считают, то почему писем не пишут? — сердито сказал я.

— А вот за это мы их, конечно, отругаем…

В общем, выходило, что мы все — родственники, но если строго придерживаться инвентарных книг, то давным-давно стали чужими. Это меня здорово напугало: я не мог представить себе чужой бабушку Василису или Ферапонта Григорьевича, не говоря уж про этих жутких Сиракузовых…

— А про олимпийскую медаль там ничего нету? — показывая на книги, спросил я. — Сиракузовы говорили, что один из Сиракузовых завоевал её на скачках…

— В каком году? — спросила бабушка.

— В тысяча девятьсот шестом.

Бабушка полистала одну книгу.

— Верно, — сказала она. — Один из Сиракузовых участвовал в Олимпийских играх, но занял там лишь тридцать второе место.

— А сколько было участников?

— Тридцать два и было, — сказала бабушка.

Ферапонт Григорьевич захохотал, а я подумал, что ничего другого и не следовало ожидать от Сиракузовых.

Когда я пришёл домой, Вера спросила:

— Ну, достал щётку?

— Какая щётка! — сказал я и, видя, что Вера ничего не понимает, добавил: — Я не буду им ничего подкладывать…

Назавтра ко мне подошли Ватников и Матвеев.

— Ты тоже так думаешь, что на вас, Сиракузовых и Лапиных, держится весь город?

Я тоже так думал, но сказал, что так не думаю.

— А-а… — разочарованно протянул Матвеев. — А я думал, что думаешь. Потому что на нас, — он указал на себя и на Ватникова — тоже держится весь город. Мы вчера целый вечер подсчитывали: у него тут семьдесят два родственника, а у меня — сто двенадцать.

— Сколько? — не поверил я, хотя знал, что Матвеевых в городе действительно много.

— Сто двенадцать. Считай, половина мебельной фабрики и часть молокозавода — наши. Молоко пьёшь?

— Пью.

— Наше пьёшь. На стуле сидишь?

— Сижу.

— На нашем сидишь. Да ещё сколько нас по стране раскидано! Батя обещал подсчитать.

— А у нас, — торопливо сказал Ватников, — один дедушка с Витустом Берингом плавал, ей-богу!

— Не Витустом, а Витусом, — поправил я, хотя, признаться, сомневался, что сухопутные Ватниковы вообще когда-нибудь плавали.

— Ну, — сказал Матвеев, — если говорить про Беринга, то мой дядя Саня и не такое видал…

Что видал его дядя Саня, я так в тот день и не услышал: и Ватникова и Матвеева позвали домой.

А я, уязвлённый, что у них столько родственников, остался и стал думать, сколько же у нас родственников; я знал, что много, но вот сколько точно — этого, кажется, никто не знал.

Ферапонт Григорьевич охотно вызвался мне помочь. Он развернул своё генеалогическое дерево и сказал:

— Будем считать на счётах, иначе запутаемся. Значит, так. В Монетке проживают сорок семь Лапиных и Сиракузовых. Это те, кто носит вашу фамилию. Да ещё столько же тех, кто не носит… Я, например, или тётя Роза… Итого девяносто четыре. Ленинградских Сиракузовых тоже считать?

— Конечно, — сказал я, потому что не мог пилить из-за ссоры с Сиракузовыми наше генеалогическое дерево пополам.

• Предыдущая
• 18/27
• Следующая