Озарение [Версия с таблицами] - Логвинов В. Н. - Страница 38

• Предыдущая
• 38/52
• Следующая

В этот момент прокурор, допрашивающий Босса, прервал его: «А в каком положении была его рука?»

«Она была вытянута вперед».

«Вытянута прямо вперед?»

«Прямо вперед».

«И в этой руке вы видели некий предмет. Это верно?»

«Да, я подумал, что увидел в его руке пистолет… То, что я видел, выглядело как оружие. Настоящее оружие в его руке. В эту долю секунды, после всех этих выстрелов вокруг меня, в пороховом дыму, и когда Макмеллон лежал на земле, мне показалось, что у него пистолет, что он только что подстрелил Эда и я следующий».

Кэрролл и Макмеллон сделали по шестнадцать выстрелов каждый, расстреляв по целой обойме. Босс выстрелил пять раз. Наступила тишина. С пистолетами в руках они поднялись по ступенькам и приблизились к Диалло. «Я увидел его правую руку, — говорил позже Босс. — Она была откинута. Ладонь открыта. И там, где должен был быть пистолет, лежал бумажник… Я сказал: „А где этот чертов пистолет?“»

Кен Босс бросился бежать к Уэстчестер—авеню, так как из—за нервного потрясения перестал понимать, где находится. Когда прибыла машина «скорой помощи», он был в таком шоке, что не мог говорить.

Шон Кэрролл сел на ступеньки возле изрешеченного пулями тела Диалло и расплакался.

Возможно, самые распространенные (и самые важные) формы быстрого познания — это наши суждения и впечатления о других людях. Если мы не спим и находимся в чьем—либо обществе, нас захлестывает поток предположений и выводов о том, что думает или чувствует другой человек. Когда нам говорят: «Я люблю тебя», мы смотрим этому человеку в глаза, пытаясь понять, правда ли это. Знакомясь с новым человеком, мы стараемся заметить какие—то едва уловимые сигналы, чтобы впоследствии, даже если наше общение было вполне дружественным, можно было сказать себе: «Не думаю, что я ему понравился» или «Вряд ли она была очень довольна». Мы легко читаем выражения лиц. Увидев мою ухмылку и заблестевшие глаза, вы скажете, что я забавляюсь. Если я киваю и преувеличенно улыбаюсь, а уголки моих губ при этом сжаты, вы решите, что надо мной подшучивают, а мне это не нравится. Если я встречусь с кем—то глазами, улыбнусь, потом посмотрю вниз и отведу взгляд, вы подумаете, что я флиртую. Если я сопровождаю замечание быстрой улыбкой, потом киваю или наклоняю голову слегка в сторону, вы можете заключить, что я только что произнес нечто резкое и хочу смягчить эту резкость. Вам не надо слышать, что я говорю, чтобы прийти ко всем этим выводам. Они сами придут к вам, как озарение. Если вы подойдете к играющему на полу годовалому ребенку и сделаете что—нибудь не очень для него понятное, например положите свои руки поверх его ручонок, он сразу же посмотрит вам в глаза. Почему? Потому что ваши действия требуют истолкования, и ребенок знает, что прочтет ответ по вашему лицу. Такая практика истолкования мотивов и намерений других людей — классический пример тонких срезов. Это распознавание едва уловимых, мгновенных знаков, позволяющих узнать, о чем думает другой человек, — и нет, пожалуй, другого занятия, непроизвольного, но столь важного, в котором мы совершенствовались бы столько же времени, однако без особых усилий. Но в ночь на 4 февраля 1999 года четыре офицера полиции, патрулировавшие Уиллер—авеню, не справились с самой важной задачей. Они не смогли прочесть, что было написано на лице Диалло.

Сначала Шон Кэрролл увидел Диалло и сказал остальным, сидящим в машине: «Что там делает этот парень?» Ответ был прост: Диалло дышал ночным воздухом. Но Кэрролл смерил его взглядом и в ту же секунду решил, что этот человек подозрителен. Это была ошибка номер один. Потом они подъехали к дому на машине, и Диалло не двинулся с места. Кэрролл позже сказал, что это его «поразило». Разве не внушает опасений человек, который не убегает при виде полиции? Но Диалло не собирался никого пугать — ему было любопытно. Офицеры этого не поняли, и это была ошибка номер два. Потом Кэрролл и Мерфи приблизились к Диалло и увидели, как он слегка развернулся и потянулся к карману. В эту долю секунды они и решили, что он опасен. Это стало ошибкой номер три. Ведь он опасен не был — его охватила паника. Как правило, нам нетрудно в мгновение ока определить, подозрителен человек или нет, встревожен он или любопытствует, и проще всего понять — боится он или угрожает. Каждый, кто идет по городской улице поздно ночью, делает такие оценки мгновенно. И все же по какой—то причине эта способность, свойственная любому человеку, отказала в ту ночь офицерам полиции. Почему?

Подобные ошибки — не редкость. Все мы время от времени читаем мысли других людей неверно, что вызывает споры, ссоры, разногласия, недоразумения и обиды. И эти ошибки столь мимолетны и загадочны, что мы не знаем, как их следует понимать. Например, после гибели Диалло, когда этот случай попал в заголовки газет по всему миру, мнения людей разделились полярно. Одни утверждали, что это ужасный несчастный случай, неизбежный побочный результат того, что офицеры полиции постоянно оказываются перед выбором между жизнью и смертью в ситуации недостатка информации. К такому мнению пришел суд присяжных по делу о смерти Диалло, и с Босса, Кэрролла, Макмеллона и Мерфи были сняты обвинения в убийстве. С другой стороны, были люди, которые рассматривали случившееся как открытое проявление расизма и считали, что дело просто замяли. По всему Нью—Йорку прошли протесты и демонстрации. Диалло был объявлен жертвой. Уиллер—авеню переименовали в площадь Амаду Диалло. Брюс Спрингстин написал и исполнил в честь Амаду песню под названием 41 Shots («41 выстрел»), в которой хор пел: «Тебя могут убить только за то, что ты живешь в американской шкуре».

Во всем этом много пафоса, но нет объяснения. С одной стороны, не скажешь, что четыре офицера полиции, убившие Диалло, — злодеи или расисты, которые специально охотились за своей жертвой. С другой стороны, неверно будет назвать этот расстрел простым несчастным случаем, потому что это никак не случайный сбой в образцовой полицейской службе. Офицеры сделали целую серию фатально ошибочных суждений, начиная с того, что приняли человека, дышавшего свежим воздухом у дверей своего дома, за потенциального преступника.

Другими словами, расстрел Диалло попадает в «серую зону», в промежуток между расчетом и случайностью. Ошибки, допущенные при чтении чужих мыслей, иногда бывают и такими. Они не всегда впечатляюще очевидны. Часто они оказываются едва уловимы, и то, что случилось на Уиллер—авеню, представляет собой яркий пример чтения мыслей — и того, какие чудовищные ошибки могут быть при этом допущены.

Многим из того, что нам известно о чтении мыслей, мы обязаны двум замечательным ученым, наставнику и его ученику: Силвану Томкинсу и Полу Экману. Наставник — Силван Томкинс, родился в Филадельфии на пороге XX века, в семье дантиста из России. Это был низкорослый, толстый человек, с копной белых волос и в огромных очках в пластиковой оправе. Томкинс преподавал психологию в Принстоне и Рутгерсе, написал книгу Affect, Imagery, Consciousness («Эмоции, образы, сознание») — четырехтомный труд, настолько насыщенный информацией, что его читатели разделились на тех, кто понимал эту работу и считал гениальной, и тех, кто не понимал, но тоже считал гениальной. Силван Томкинс был легендарным оратором. К концу каждой вечеринки с коктейлями вокруг него неизменно собиралась восхищенная толпа. Кто—то говорил: «Можно еще вопрос?» — и после этого все задерживались часа на полтора, а Томкинс рассуждал, скажем, о комиксах, телевизионной комедии, биологии, эмоциях, Канте, всеобщем увлечении модными диетами, и все это объединялось в одну длинную импровизацию.

В годы Великой депрессии, в разгар написания докторской диссертации в Гарварде, он работал судьей на скачках для одного из скаковых синдикатов, причем столь успешно, что жил в роскошном особняке в манхэттенском Ист—Сайде. На ипподроме, где он часами следил за лошадьми в бинокль, его называли «профессором». «У него была система прогнозирования результатов заезда. Он оценивал шансы скакуна исходя из того, какие лошади скакали по обе стороны от него, точнее, на основе их эмоциональных взаимоотношений», — вспоминает Экман. Если, например, жеребец проиграл кобыле в первом или втором заезде, а к воротам идет рядом с кобылой, его карьера кончена. (Или что—то в этом роде, досконально этого не знал никто.)

• Предыдущая
• 38/52
• Следующая