Сезон долгов - Хорватова Елена Викторовна - Страница 4
- Предыдущая
- 4/67
- Следующая
– Боюсь, что страсти роковые терзают Ирэн не столько по велению сердца, сколько по наущению маменьки, – фыркнул Рахманов. – Да и моя маман не уступит мадам Старынкевич. Обе почтенные вдовы замыслили поженить детей, находя такой брак небезвыгодным. Матушка мечтает, что имения, так бездумно разбазаренные отцом, вернуться в семью Рахмановых хотя бы в виде приданого Ирины, а мадам Старынкевич, со своей стороны, мечтает, что ее дочь станет обладательницей всего того, что не успел скупить ее покойный супруг, да к тому же еще и княжеским титулом обзаведется. Вот ее изломанная дочурка и пытается изо всех своих силенок быть соблазнительной... А мне ее потуги уже, признаюсь, поперек горла встали. Да что мы, Митя, все обо мне да обо мне? Расскажи что-нибудь о своей жизни. Ты ведь еще год назад ко мне собирался погостить...
– Да вот, тогда не выбрался, служба замучила. А теперь подал рапорт об отставке, полагаю, его вскорости удовлетворят. Так что, я в ожидании отставки выхлопотал отпуск и заранее начал наслаждаться покоем. Наверное, это – единственное, что мне осталось. Честно говоря, Феликс, у меня как-то мало было радостного за эти годы... Не знаю, чем похвалиться.
– Колычев, я тебя не узнаю! Ты ведь всегда был самым веселым на нашем факультете и вдруг такой пессимизм! Вспомни вечеринки в вашей с Петькой Бурминым квартирке на Гороховой. Ты же просто был душой общества! Я обычно дичился однокурсников, все мне казалось, меня поднимут на смех, и только в твоем доме мне было хорошо. Как мы тогда собирались – человек двадцать набьется в комнату, на столе – самовар, бублики, в хорошие времена разживемся парой бутылок дешевого вина, колбасы нарежем или пирожков из кухмистерской принесем, а сколько веселья около этих пирожков! А помнишь наши песни?
И Феликс негромко запел:
– Спотыкаются... – подхватил Дмитрий.
– Петя, бывало, всегда затягивал, у этого увальня был неплохой баритон, – продолжал предаваться воспоминаниям Феликс. – Ты, кстати, не знаешь, где он, что с ним?
– Знаю, конечно. Год назад женился, живет в Петербурге, занимается журналистикой.
– Да, Петька – славный малый. Но, знаешь, Митя, из всех наших однокурсников настоящим другом я считал только одного тебя.
– Благодарю за честь, – шутливо поклонился Колычев.
– Не смейся. Ты, может быть, сам этого не знаешь, но тебе я обязан жизнью.
– Что-то я не помню, чтобы выносил тебя из огня или спасал в бурном море. Вот разве что конспекты давал к экзамену...
– Митя, что конспекты? Ты однажды дал мне трешку... Три рубля.
– Ну ты с ума сошел – говорить о такой ерунде!
– Ты не понимаешь... Для голодного человека, у которого совсем нет денег, это огромная сумма, а вовсе не ерунда! Боже, эта трешка меня просто спасла! Матушка всегда мечтала, чтобы я получил образование в столичном университете, но задавшись этой благородной целью, не рассчитала своих сил. У нее ведь ничего, кроме мизерной пенсии, не было. Она сама почти голодала и отсылала мне в Петербург каждую копейку, но столичная жизнь так дорога! Плата за обучение, за квартиру, за обмундирование, за книги и письменные принадлежности, за еду, пусть даже самую бедную... Мне катастрофически не хватало денег, как я ни старался ужиматься. У однокурсников много не выпросишь, гор золотых ни у кого из вас не было, а ходить по богатым родственникам и клянчить помощи я не мог, ты сам понимаешь... И однажды у меня даже медяка на хлеб не нашлось, а жить еще дней десять, пока поступит хоть что-то от матушки... Митя, это был ужас! Самая настоящая голодная смерть ломилась в дверь моей каморки... Я даже пытался сделать силки и поймать под окном голубя, мечтая, что смогу его зажарить и съесть – большой грех для православного человека, между прочим. И вот, когда от голода у меня уже звенело в ушах и мутилось в голове, ты вдруг сам, без всяких просьб с моей стороны, дал мне три рубля. Ты тогда, помню, получил в издательстве гонорар за перевод статьи – огромный по моим тогдашним представлениям, рублей двадцать, а то и двадцать пять... Мы сидели на лекции рядом. И вдруг ты, заглянув мне в лицо, сказал: «Рахманов, признайся, ты сегодня что-нибудь ел? Возьми деньги и сходи-ка в трактир, пока прямо в аудитории в обморок не грохнулся! Бери-бери, брат, я нынче при деньгах». И ведь кроме тебя никто, ни один человек не понял, что со мной, и не предложил мне помощь...
– Феликс, перестань, ради Бога, ты меня в краску вогнал!
– Нет уж, ты выслушай! Я тогда твою трешку растянул на все десять дней – утром чай с куском ситного хлеба, днем обед в трактире – щи, каша с мясной подливой, вечером снова чай и пара пирогов. Это ведь уже не голод! Я просто ожил... Митя, я так и не смог вернуть тебе тогда ту трешку, но это не значит, что я забыл про свой долг. Я теперь всю жизнь буду перед тобой в долгу.
После этой исповеди Феликс молча встал и, прихватив свечу, отправился в свою комнату.
А Колычев остался сидеть у окна, мучаясь поздним раскаянием. Как он мог так равнодушно относиться к окружающим его людям! Велика важность – раз в кои веки трешку от щедрот своих подкинул... Его приятель чуть ли не с голоду умирал рядом с ним, а Дмитрий ничего не сделал, чтобы помочь.
Правда, и сам он тоже не мог рассчитывать на большие деньги, присланные из дома – мать Дмитрия умерла, когда он учился на втором курсе. Но он к тому времени успел обзавестись связями в редакциях, издательствах, адвокатских конторах Петербурга и всегда ухитрялся подрабатывать какие-то деньги, небольшие, но вполне достаточные, чтобы вопрос о куске хлеба или рваных башмаках перед ним не вставал.
И для него не составило бы особого труда помочь Феликсу достать где-нибудь корректуру, переводы, переписку или еще что-нибудь из того, что охотно поручают студентам. И бедняге не пришлось бы голодать, скрывая это от всех по своей болезненной гордости...
– Нет, Феликс, оказывается, это я перед тобой в неоплатном долгу, – прошептал Колычев, глядя в темноту сада.
Может быть, он еще долго предавался бы горьким воспоминаниям и размышлениям, но его отвлек быстрый, нервный стук в дверь. В комнату снова ворвался Феликс.
– Митя, это какой-то кошмар! Слава Богу, что я взял с собой свечу!
– Что случилось? – удивился Колычев.
– Я пошел в свою спальню и только-только собрался раздеться и лечь, как увидел, что в моей постели кто-то лежит!
– Феликс, неужто тебе подкинули труп? – усмехнулся Дмитрий. – Ну что ж, это по моей части!
– Слушай, служба судебным следователем совершенно испортила твое воображение, и шутки такие я нахожу безвкусными. «Труп» тихонько сопел, разметав по подушке кудри. Эта мерзавка Ирэн прокралась в мою комнату! Уверен, что и матушка ее сидит где-нибудь в засаде поблизости. Рассчитывали, что я приду без свечи и наивно улягусь на свое огромное княжеское ложе, не заметив, что с другого края кто-то притаился. Надо сказать, что субтильную барышню почти не было заметно под одеялами, если бы не торчащие из под них пряди волос. Боже, как подумаю, чего я избежал – мне достаточно было приблизиться к постели в полуодетом виде, чтобы мерзкая гарпия мадам Старынкевич ворвалась ко мне в спальню с криками, что она застала нас в недвусмысленном положении, что ее дочь обесчещена и теперь я обязан жениться на бедняжке, иначе она погибнет! Начались бы слезы, истерики, моя маман со слугами явилась бы на место происшествия... Уверен, что дамы Старынкевич решились на громкий скандал, чтобы ускорить претворение своих планов в жизнь. Какое счастье, что мне удалось вовремя спастись бегством!
– Феликс, может быть, тебе проще капитулировать? Сдаться, так сказать, на милость победителя?
- Предыдущая
- 4/67
- Следующая
