Тайна царского фаворита - Хорватова Елена Викторовна - Страница 2
- Предыдущая
- 2/63
- Следующая
Нет, уехать, уехать от этой раздражающей московской суеты, от бестактных людей, от сочувственных расспросов, скрывающих назойливое любопытство к чужой беде… И укрыть от всех свою боль.
Привольное находилось у самой границы Московской губернии, в глухом месте, куда выходили клином вековые владимирские леса. От ближайшей железнодорожной станции до усадьбы нужно было ехать еще верст двенадцать на лошадях.
Старая няня, вековавшая свой век в Привольном после того, как Нина и Анюта выросли, встретила свою питомицу на станции, подрядив возницу.
Аня вышла из вагона и с наслаждением вдохнула полной грудью – здешний воздух, напоенный ароматами трав, хвои и качавшихся рядом с железнодорожными путями полевых цветов, так отличался от летнего воздуха Москвы, пропитанного цементной пылью и жаром раскалившихся на солнце камней и жестяных крыш… Даже голова слегка закружилась.
– Ой, детонька ты моя горемычная, – кинулась няня со слезами к Анне. – Несчастная ты моя сиротинушка! Ой, убили соколика нашего, красавца писаного! Ой, горе… Вот она, война-то проклятая! Немчура окаянная что понаделала! Вдовой мою кровиночку оставила в двадцать-то лет! Чтобы их-то жены аспидские так вдовели! Чтоб они все пропали, чертово семя! Чтоб их небесным огнем попалило, чтоб они с голоду попухли…
– Няня, перестань, пожалуйста, причитать! – сказала Аня, целуя няньку в мокрую от слез щеку. – У меня и так на душе тяжело. Не рви мне сердце. Поедем домой.
Возница устроил женщин в тарантасе, разместил багаж и тронул лошадь. Успевшая утереть слезы няня всю дорогу тарахтела, рассказывая местные новости про каких-то забытых, а то и вовсе не знакомых Анне людей. Аня рассеянно слушала, глядя по сторонам. Обширные поля, перемежающиеся перелесками, вскоре остались позади и по бокам дороги выросли две высокие зубчатые стены старых елей.
До Привольного оставалось версты четыре, когда возница вдруг резко натянул вожжи и с криком: «Тпру, окаянная!» – остановил свою неторопливую лошадку.
– Что случилось? – спросила его Аня.
– Не взыщите, барыня-голубушка, на дороге впереди похороны. Примета дурная. И навстречу гробу скакать нехорошо, и мимо пропустить плохо. Свернем от греха в лес. Леском-то еще быстрей, поди, доберемся.
Возница направил лошадку с хорошо наезженной дороги на две расхлябанные колеи, уходящие в чащу. Няня, вытянув шею, взглянула в сторону довольно многолюдной похоронной процессии. Уже можно было разглядеть, что на простых дрогах везут небогатый деревянный гроб, а за ним идет целая толпа. Перекрестившись, нянька прошептала:
– Упокой, Господи, новопреставленную рабу твою, невинно убиенную.
– Слышь-ка, Макаровна, кого хоронят-то? Поди, Пелагею, Кузнецову дочку? – спросил с козел возница. – Народу, гляжу, прорва собралась. Не иначе Пелагею на погост повезли.
– Ее, ее, бедняжку, пусть земля ей пухом…
Анна наконец отвлеклась от собственных грустных мыслей и спросила:
– Няня, а почему похороны такие многолюдные? Эту Пелагею, наверное, все тут любили.
– А за что ее не любить? – откликнулась няня. – Девка была хорошая, добрая, скромная. Да и погибла как… Ой, Нюточка, не хотела я тебе допреж времени говорить, да вот довелось-таки. Не первая девка-то в наших местах гибнет, – няня опасливо оглянулась по сторонам и перешла на шепот. – Уже четвертую в лесу с перерезанным горлом находят. Сперва Матрешу, что в трактире у Сысоева прислуживала, мертвую нашли, и горло, сказывают, распорото от уха до уха, оборони Господь. Потом поповну, дочку батюшки из гиреевской церкви зарезали. Батюшка-то слег с горя, дней десять службу служить не мог, а как оправился, пришел на заутреню, мы смотрим, а он весь седой. Был-то, пока дочка жива была, с проседью, соль с перцем, как говорится. А тут белый стал как лунь. Вот горюшко-то что делает!
Няня тяжко вздохнула и покачала головой, выражая сочувствие несчастному священнику.
– Девкам бы поостеречься, из дому носу не высовывать, пока такие дела творятся, так нет, все одно по лесу шастают, пока убийце в лапы не попадут. Учительницу молоденькую из церковно-приходской школы следом зарезали, хорошенькая такая барышня была, беленькая, веселая… С детишками все возилась… А теперь вот Пелагею хоронят. И на кого думать – не знаем. Народ совсем без креста стал. В лесах, говорят, дезертиры беглые прячутся, в ватагу сбились, окаянные, бывает, и на дорогах разбойничают. Они, поди, и за смертоубийства принялись… Кому бы еще?
– Да это, поди, не дезертиры, – вмешался возница. – Грешишь ты на них, Макаровна. Дезертиры-то наши парни, простые, крещеные, греха такого на душу не возьмут. Другое дело ограбить кого на дороге с голодухи, это дело понятное, голод не тетка. Жрать захочешь, так волей-неволей на чужое потянешься. А чтобы девкам горло в лесу резать – у нас такого отродясь не бывало. Я вам вот что скажу, сударыни вы мои… На лесопилке пленные турки работают…
– Турки? – удивленно переспросила Аня. – На лесопилке?
– Ну, может, и не турки, пес их знает, но так на турков смахивают, – продолжал возница. – Это ихняя ухватка басурманская – ножиком по горлу чикать, помяните мое слово, ихняя. Вы, сударыня, тоже опаску имейте, даром по лесу-то не бродите. Вона что у нас теперь деется. Эх, все война проклятущая! От нее и в головах у людей помутнение происходит.
Как только тарантас подъехал к усадьбе и остановился у парадного входа, довольно мрачного на вид, хотя мраморные ступени украшал портик с колоннами и два старинных вазона с танцующими нимфами, Аня соскочила с сиденья и, не заходя в дом, направилась в ту часть парка, где среди запущенных клумб стоял большой гранитный памятник.
– Ну, здравствуйте, бабушка и дедушка, – сказала она, смахивая с надгробия сор и мелкие ветки, нападавшие с берез. – Я ваша внучка Анна. Буду жить здесь, в Привольном. Дорогие мои, я овдовела и приехала к вам, больше мне деваться некуда. Только ваш дом и остался, чтобы приютиться. – Аня почувствовала, как по щекам у нее потекли слезы, и продолжила, всхлипнув: – Бабуленька, если вы встретите там моего мужа Алексея, скажите ему, как я тоскую…
За спиной у Ани раздались шаги и треск кустов. К ней, задевая юбками одичавшие посадки, спешила няня.
– Нюточка, дитятко мое ненаглядное, пойдем отсюда. Место это нехорошее, тебе всякий скажет. Что тут долго стоять? Поклонилась покойничкам и ладно. Пойдем, пойдем, милая, тебе умыться с дороги надо, переодеться, покушать… Я водички тепленькой тебе подам, слезки с личика умоем!
И няня, обняв плачущую Анну за плечи как маленькую, увела ее в дом.
Ночью Ане не спалось, ей все время чудились какие-то звуки, шорохи, скрип… Казалось, что старый дом дышит и ворочается.
«Это все нервы, просто нервы, – успокаивала себя Аня. – Утром, когда взойдет солнышко, все здесь покажется более веселым.
Я привыкну к этому дому, обживусь тут, устроюсь. Все наладится. Это ведь мое родовое гнездо, кого мне здесь бояться? Хотя то, что рассказала няня об убийствах в округе… Это ужасно. Но ведь убийца не полезет в дом, где есть люди? Он нападает на своих жертв в глухом лесу… »
Чтобы отвлечься, она взяла верный томик Гумилева, но, прежде чем погрузиться в чтение, решила по старой привычке погадать. Что ее ожидает?
Раскрыв книгу наугад, Аня с закрытыми глазами ткнула пальцем в страницу, а потом посмотрела, на какие строки попал ее розовый ноготок.
– прочла Аня, чувствуя, как сердце наливается тоской.
Почему ей попались именно эти строки? Вдруг в них скрыт зловещий истинный смысл? «Мы умерли оба… » Может быть, это Алеша призывает ее из небытия? А что если нынче смерть придет, без боли и страданий, и унесет Анну из земной юдоли в иные миры, где нет войны и горя, где она вновь соединится с мужем…
- Предыдущая
- 2/63
- Следующая
