Пора забот - Урманов Кондратий Никифорович - Страница 13

• Предыдущая
• 13/18
• Следующая

— Пора, друг, вставать, уха стынет…

Я быстро вскочил, умылся кристально-чистой холодной водой из горной речушки и, когда вернулся, заметил, что рядом с котлом стояла дедушкина шляпа, полная зрелой дымчатой малины.

— Когда вы это успели: и уху сварить, и малины набрать? И почему меня не разбудили?..

— Спал ты хорошо, пожалел… А малина тут рядом, пошел за лошадями и набрал к чаю. Лесная-то ягода куда вкусней садовой… — И, разбирая рыбу, продолжал: — Харюзиш-ко-то дивно набился в мордушки, оставил я его в воде. К вечеру вернусь, присолю, а дома старуха пироги состряпает… Рыбка-то знатная, кушайте…

Солнце еще не показалось из-за горы, как мы тронулись в путь, и к полудню были у плотбища, на берегу бурной голубой Томи.

Нас заметили, и вскоре бородатый плотовщик, умело управляясь одним длинным шестом, погнал к нам лодку.

Простившись с проводником и переправившись на правый берег реки, я попал в довольно затруднительное положение, а в первые минуты оно показалось мне даже безвыходным.

Пробираясь девственной тайгой по еле приметным тропинкам к плотбищу, я надеялся достать здесь лодку и спуститься по Томи до города Кузнецка. Это была моя давнишняя мечта. Зимой, по вечерам, я долго просиживал над картой, чертил себе путь через тайгу, и, когда мой карандаш упирался в тонкую синюю линию реки, я облегченно вздыхал, словно уже совершил это заманчивое путешествие.

Выскочив из лодки на берег со своим небольшим багажом, я сразу же очутился в кругу лесорубов и, поздоровавшись, спросил:

— Смогу ли я у вас достать себе лодку?

— Лодку? — переспросил близко стоявший бородатый старик в накинутой на плечи телогрейке защитного цвета.

— Да, лодку?

Люди переглянулись, и я понял, что они в затруднительном положении.

— Мне нужно спуститься к городу. Я могу заплатить за лодку и, если нужно, оставлю ее там, где вы скажете…

Почти в один голос лесорубы ответили:

— Запасных лодок нет…

— Вот так попал, — говорю я, — теперь ни взад, ни вперед… Ну что ж, принимайте пока в свою семью…

Я не на шутку оробел, и было отчего: лошадей здесь я не достану, чтобы возвратиться назад, и вперед не могу двинуться без лодки: непроходимая тайга, бурные горные реки преграждали путь к городу.

Ко мне подошел молодой черноглазый мужчина, чем-то похожий на цыгана. Это был бригадир лесорубов, как я потом узнал.

— А вы не отчаивайтесь, — сказал он певучим голосом. — Нет такого положения, из которого нельзя было бы выйти. Идемте пока ко мне, чайку с дороги попьете, а там видно будет…

— Мне стало легче от его слов, и я спокойно зашагал за ним.

На берегу, в один ряд, стояли восемь домиков, на отшибе — большой барак и рядом с ним новый веселый дом с высоким резным крыльцом. В этом светлом доме, в семье бригадира Бориса Павловича, мне суждено было прожить немало дней.

В городе трудовые люди встают по часам, по громогласным гудкам заводов, а здесь, в глухой тайге, на плотбище, все привыкли к журавлиной побудке. Об этом я узнал в первое же утро.

— Вставайте, ребятки, — будила нас Петровна, мать Бориса Павловича, — журавли трубят…

— Ну и пусть себе трубят… — отозвался сын, поворачиваясь на другой бок. — Сегодня воскресенье. У них все дни равны, а мы имеем право на отдых.

— Ну, так и я к тому же говорю — воскресенье… Сходите порыбачьте, а я вам пирожок заверну…

Борис Павлович с минуту молчит, потом, как пружина, подскакивает на кровати.

— Убедила мамаша!.. Знает больную струнку… Как вы насчет рыбалки? — обращается он ко мне.

— С превеликим удовольствием…

Я тоже вскакиваю и начинаю одеваться.

Путешествуя по тайге, я никогда не расстаюсь с рыболовными снастями. Здесь в каждой реке можно найти превосходную рыбу: хариуса, ленка, или ускуча, как его зовут в некоторых местах, и тайменя. Хариусов я ловил достаточно, но совсем мало ленков и тайменей. Чаще всего приходилось терять крючки и только издали видеть этих красавцев.

Выйдя на крыльцо, я словно впервые вижу плотбище, сдвинувшиеся, покрытые лесом горы, долину реки и бурную голубую Томь. Солнышко еще где-то за мохнатыми горами, ничто не блестит, не ломит глаза, и овлажненная росой долина, кажется, подернулась тонкой пеленой паутины.

— Крлу-у!.. — разносится звон журавлиной трубы. Это повторяется многократно и в долине реки Томи и в долине реки Балык-Су, впадающей недалеко от плотбища, и мне кажется, что это не эхо, а перекликаются живые птицы.

Мы быстро собираем снасти, захватываем туесок с червяками, корзину и торопливо идем вниз по течению. Река бурная, и мы долго шагаем, пока не находим тихой заводи.

— Вот тут и будем пробовать… — говорит Борис Павлович.

Он садится на камень за маленьким кустом тальника, примятым весенней полой водой, и, настроив свою снасть, забрасывает ее в залив.

Я устраиваюсь с ним рядом и почему-то для начала цепляю на крючок большого червяка.

Из-за гор поднялось солнце, и все вдруг изменилось. Голубая река заиграла, засверкала живым переливающимся серебром, на траве, на каждом листочке дерева алмазами вспыхнули росинки, звонче запели птицы, и казалось, окружающая нас природа выражала, как умела, свою радость животворному солнцу.

Борис Павлович выбросил на берег первого двухчетвертового серебристого хариуса.

— Ловись, рыбка, большая и малая, — приговаривает он, и вскоре снова в воздухе сверкает серебристая узкая рыба.

А вокруг моего червяка идет какая-то игра. Кто-то сильный быстро дергает и сейчас же уплывает. Я поднимаю удилище и вижу — червяк обкусан.

— А вы прикройтесь, — говорит Борис Павлович.

— Как — прикройтесь?

— Срубите вон ту осинку, бросьте у берега и за нее садитесь. У нас рыба сторожкая, не любит, когда рыбак на виду сидит, — боится…

Я выполняю все, как советует Борис Павлович, и вскоре подсекаю и вытаскиваю крупного хариуса.

Пришли еще трое рабочих. Благообразный старик, встречавший меня вчера на берегу, проходя, говорит:

— Клев на уду…

Я отвечаю ему добрым пожеланием. Они быстро устраиваются, кто за валуном, кто за кустом, и затихают.

Хорошо ловит Борис Павлович, но и я начинаю подтягиваться, — то на червяка, то на кузнечика выхватываю бойких, упругих, с синеватой спинкой, хариусов. Захотелось испытать «обманку». Был у меня в запасе один крючок с привязанными к нему двумя петушиными золотистыми перышками. Я быстро переснаряжаю снасть и легко забрасываю на быструю струю.

Моя искусственная бабочка не успела еще расправить свои золотистые крылышки, как ее бросило течением в заводь, потом рядом взбурлила вода, и обманка исчезла. Волнуясь, я потянул удилище на себя и почувствовал «живой груз».

— Что-то, кажется, крупное попало… — говорю я Борису Павловичу и потихоньку тяну к берегу.

— Осторожно! Может быть, таймешка влопался, так с этим зверем надо умеючи, а то сокрушит всю снасть…

Он оставляет свою удочку и почти ползком, чтобы не напугать рыбу, перебирается ко мне. Рыба то стремительно бросается вниз по течению, то, упираясь, тянет на глубину.

— Не давайте ей спуску, — советует Борис Павлович. — Леска-то надежная?

На свою шелковую плетеную леску я надеюсь и опасаюсь только одного — хорошо ли привязал крючок? Но в борьбе я забываю все и только стараюсь своевременно повернуть рыбу к берегу, когда она устремляется на быстрину.

Наконец сопротивление уменьшается, рыба становится податливей, но мне кажется, что это самый опасный момент: она может собрать силы и ударить так, что у меня останется в руках только удилище. Предполагая всяческую хитрость со стороны рыбы, я продолжаю водить ее из стороны в сторону.

— Подводи… — шепчет Борис Павлович. Он волнуется не меньше меня.

После долгих усилий рыба показывается у берега. Борис Павлович молниеносно поддел ее стальным крючком и, когда она забилась у наших ног, облегченно выдохнул:

• Предыдущая
• 13/18
• Следующая