Дочь оружейника - Майер Генрих - Страница 74

• Предыдущая
• 74/81
• Следующая

– Через девять дней я вернусь сюда, и если ты меня обманешь, тебя не защитят все жители ада.

– Через девять дней, после солнечного заката, я буду тебя ждать.

После ухода Перолио колдунья подложила в огонь сухих ветвей, придвинула больную ближе к очагу, поставила котелок, потом принялась раскутывать Жуаниту.

– Пить! – прошептала девушка чуть слышно.

Старуха дала ей выпить какой-то травы и начала снимать перевязки с раны. Вдруг ей попал под руку крест; она дико взвизгнула и упала на пол в страшных судорогах. Жуанита открыла глаза и, пораженная ужасной картиной, сильно испугалась и впала опять в обморок. К счастью припадки старухи были непродолжительны. Она встала шатаясь, отерла кровавую пену у рта, даже поправила свой жалкий наряд, убрала космы седых волос и, налив в сосуд с водой несколько капель из пузырька, наклонилась к девушке и влила ей немного в рот. Потом, осмотрев рану, она печально покачала головой и, выбрав разных трав, сделала перевязку. Жуанита вздохнула свободнее и проговорила тихо:

– Благодарю вас за помощь… это напрасно, я не хочу жить.

– Ты хочешь умереть, дитя мое? Перолио любит тебя, он верно из ревности поразил тебя?

– Нет… Я сама пришла искать смерти. Франк не любит меня… воды…

Колдунья видела, что девушка так слаба, что не может отвечать ей, и потому, дав ей успокоиться, сидела молча над ней, не спуская с нее глаз; сердце ее билось сильно и болезненно. Наконец искусственный сон подкрепил немного молодую девушку, и колдунья, взяв ее за руку, сказала ей нежно:

– Дитя мое, скажи мне, кто ты и откуда взяла этот крест?

– Меня зовут Жуанита, я живу с цыганами… а крест достался мне от матери.

Вся кровь прилила к сердцу старухи, но она сделала над собой нечеловеческое усилие и вместо обычного припадка слезы потекли градом по ее бледным щекам. Долго плакала бедная женщина, но кажется слезы облегчали ее и она не могла наплакаться. Наконец она упала к ногам девушки и, целуя их, говорила:

– Дитя мое, дочь моя… прости меня, что я бросила тебя на позор.

Жуанита смотрела с удивлением на лекарку, не понимая ее слов и сказала:

– Моя мать умерла… она была очень несчастна, больна… но крест ее сохранил меня от всего дурного, я умираю чиста и невинна.

– Так ты не любовница Перолио, ты не любишь его! – вскричала колдунья.

– Нет, я люблю Франка, но не могу ненавидеть и Перолио, хоть он – причина моей смерти. Он даже был очень добр ко мне, заботился обо мне, как отец…

– Как отец! – проговорила лекарка и дико захохотала. «Нет, прошептала она про себя, Жуанита не узнает ничего, если нельзя ее спасти… но если я помогу ей, если она останется жива… я уйду с ней на край света, открою ей мою тайну и никто не отнимет у меня мое сокровище».

К несчастью Берлоти был прав, сказав, что рана девушки смертельна. Напрасно колдунья бегала по лесам, собирая травы и коренья, напрасно она истощила всю свою аптеку, молодая девушка страдала меньше, но гасла как лампада. Лекарка беспрестанно наблюдала за больной, исполняла все ее желания, отогнала далеко ворона, спрятала змею, устроила постель из свежей зелени, варила вкусные кушанья. Жуанита благодарила ее, рассказала ей свою жизнь и, видя слезы и отчаяние бедной женщины, утешала ее и говорила, что там ей будет лучше, там она увидится с матерью и узнает отца.

– Да, ты скоро с ними увидишься, – проговорила колдунья мрачно, – ты недолго будешь их ждать.

Смерть Жуаниты была довольно спокойна благодаря лекарствам цыганки, совершенно измучившейся от страданий. Она призывала и небо и ад, умоляя, чтобы у нее не отнимали дочь, но когда молодая девушка вздохнула в последний раз, прошептав имя Франка, старуха схватила в свои объятия бездыханное тело и с ней сделался такой ужасный припадок, что она несколько часов лежала как мертвая, не выпуская из рук тело Жуаниты.

Опомнившись, она сохранила только одно сознание, что Перолио убил ее дочь и что скоро он будет в ее власти. Она деятельно принялась за какие-то приготовления, собирая травы, коренья, варила снадобья, переставляла камни, что-то долго работала у двери, затыкала все отверстия пещеры и страшно улыбалась, ожидая свою жертву.

Приехав в Дурстед и поместив Вальтера с Франком и Марию в гостинице, граф Шафлер отправился во дворец епископа и был им тотчас же принят.

– Сын мой, – сказал ему Давид благосклонно, – ваша победа обрадовала меня, и я благодарю вас за нее. Теперь я попрошу вас оказать мне еще услугу. Мне надобно послать верного и достойного человека к бурграфу Монфортскому для мирных переговоров, и я назначил вас.

– Благодарю за честь, монсиньор, я готов.

– Бумаги будут готовы завтра, и вы поедете в Амерсфорт. Герцог теперь там. Я надеюсь даже, что это перемирие превратится в мир, потому что император Максимилиан скоро прибудет сюда с войском, и бурграф не будет так безумен, чтобы противиться долее. Я предлагаю ему вознаграждение, на которое он, вероятно, согласится.

Шафлер представил епископу просьбу о покровительстве своей невесте, и Давид, сказав, что с удовольствием исполнит его желание, вышел с графом в общую залу, где придворные и просители ждали выхода государя. Быстрый взгляд бургундца обежал всех присутствующих и остановился на Франке, может быть потому, что он не так низко склонил голову при входе его.

– Кто этот молодой человек? – спросил он сурово.

– Мой лейтенант, Франк, – отвечал почтительно Шафлер.

– Кто он, откуда? – продолжал Давид, внимательно рассматривая черты Франка.

– Он сирота, воспитанник оружейника Вальтера; впрочем, пастух Ральф, вероятно, знает, кто были его родители.

– Пастух Ральф? – проговорил епископ с заметным волнением. – Разве вы знаете, где он?

– Он здесь и, вероятно, отдыхает с дороги у Вальтера, потому что стал очень слаб.

– Граф, прошу вас, – сказал тихо Давид, – пришлите ко мне этого человека, я хочу его видеть.

– Да вот он сам, монсиньор, – сказал граф, увидев в дверях Ральфа, которого стражи не пускали в залу.

Он пошел к нему навстречу, привел его на середину залы и поставил перед епископом, к удивлению всех присутствующих. Еще более поразило всех то, что Давид, гордый и всегда владеющий собой, был в заметном волнении и не смел поднять глаз на старика в бедной одежде, смело стоявшего перед государем.

– Пойдемте ко мне, – проговорил, наконец, бургундец и пошел с пастухом в свой кабинет.

Присутствующие переглянулись, не понимая этой сцены, и начали понемногу расходиться. Шафлер сказал Франку, чтобы он ждал Ральфа, а сам пошел объявить Марии, что она принята в монастырь св. Берты, и что свадьба их будет по возвращении его с мирным договором от бурграфа.

Что же происходило в это время между епископом Давидом и стариком Ральфом?

Бургундец, все еще в замешательстве, сел на свое кресло и сказал, не поднимая глаз на старика:

– Садитесь, мессир.

Ральф горько улыбнулся и отвечал насмешливо:

– Перед вами, монсиньор, бедный пастух, которого вы не Надеялись более встретить в этой жизни, но которого Бог спас и избавил вас от преступления.

– Я вас не понимаю, – проговорил епископ, оправившись и стараясь гордо смотреть на бедняка. – Как вы смели говорить со мной дерзко, кто вы?

– А, вы хотите знать кто я, – воскликнул Ральф, – вы не узнаете меня… и не мудрено… мы так давно не виделись! И если могущество и роскошь мало вас изменили, то страдания и лишения состарили меня прежде времени, и я чувствую, что мне не долго остается жить. Вы спрашиваете, кто я? Слушайте же рассказ старика, если ваша память не сохранила ничего из прежней вашей жизни.

Епископ молча склонил голову, как будто у него не доставало ни сил, ни воли, чтобы заставить молчать Ральфа, или он хотел прослушать рассказ, чтобы узнать из него какую-то тайну. Ральф, подумав немного, начал говорить тихим, ровным голосом:

– Лет тридцать тому назад жил в Утрехте молодой человек благородного происхождения, богатый и любимый всеми за доброту и веселый нрав. Он был душой всех пиров и шел на войну так же беззаботно, как на праздник, не заботясь о том, за кого дрался и какую партия защищал. Вся молодежь тогдашнего времени, точно так же, как теперешнего, находила развлечение во междоусобной войне, терзавшей наше отечество, а государи наши не заботились о мире и из тщеславия продолжали безбожную борьбу.

• Предыдущая
• 74/81
• Следующая