Фантастика 1969-1970 - Григорьев Владимир Васильевич - Страница 65

Я немного пришел в себя. Настолько, чтобы нормально двигаться, не привлекая взглядов прохожих.

Через час я добрался до лаборатории. Было уже довольно поздно, и на месте оставались человека два или три. Я сел за свой стол и попытался собраться с мыслями.

Скоро лаборатория опустела. Может быть, перед уходом товарищи что-нибудь и говорили мне, но я не слышал… Только за стеной раздавался стрекот пишущей машинки. Это Елена Дмитриевна перепечатывала протоколы наших экспериментов.

Я сидел за своим столом и вспоминал. Выискивал в своей памяти факты и сопоставлял их, и вспоминал, вспоминал.

Тридцать лет назад я очень долго болел. Во время болезни я потерял память. Я не помнил ни друзей, ни знакомых, ни самого себя до этой болезни. Странно, но в моей памяти отчетливо сохранились знания и опыт начинающего молодого ученого. Исчезло только то, что касалось лично меня.

Я как бы родился заново. Ко мне часто приходила молодая Лена Евстафьева. Елена Дмитриевна Евстафьева. Много лет, как она работает моим секретарем. Однажды вечером, примерно через год после моей болезни, она вдруг заплакала за своим столиком, заставленным телефонами и заваленным деловыми бумагами. Я приподнял ее мокрое от слез лицо.

— Ты не такой, совсем не такой, — сказала она.

— Какой «не такой»? — глупо спросил я.

Она встала и ушла. Ушла из института единственный раз в жизни раньше меня. На мой вопрос потом она ответила:

— Не спрашивай. Ничего не было.

И я ничего не спросил у нее.

Я просто боялся услышать от нее что-то… Что? Не знаю…

Я набрал номер справочной и попросил продиктовать мне списки лиц, работавших в институте тридцать лет назад. Тогда это просто была большая лаборатория. Монотонный голос называл фамилии: Абрамов, Волков, Ролан Евстафьев…

Стоп. Он работал здесь же. Я продолжал вспоминать. Нет. Я не помнил такого.

Перебирая личные дела, я узнал, что Ролан Евстафьев умер в тот день, когда я потерял память.

Потерял память?!

И тут я понял. Я никогда не терял память. Меня просто не было.

Я возник… стал существовать в тот день, когда он умер.

Кто я? Киборг? Киборг, у которого вырезан аппендикс и который часто страдает насморком?

Нет.

Его сознание, его «я» вписали в мое тело? Нет.

Он создал меня и умер. Тут, конечно, ни при чем ни мое тело, ни даже клеточки головного мозга.

Он создал меня в каком-то более сложном, более совершенном смысле этого слова. Он создал мой образ мышления, мой интеллект. И я должен быть таким, каким он хотел видеть меня.

А этот мальчишка? Ведь он уже все продумал, потому он со мной говорил. Он уже знал, что я — это то, что он создаст в будущем, потому что уже ничего не успеет сделать сам.

Меня не должно было быть. Я не был предусмотрен штатным расписанием природы. Он создал меня. У меня не было детства. Он подарил мне кусочек своего. Я не знаю, как он сделал такое невероятное открытие, невероятное и сейчас… Да и никто этого не знает…

Никто?

В соседней комнате зазвенел телефон. Елена Дмитриевна взяла трубку.

Он, этот десятилетний мальчишка, сделал для меня все, ничего не попросив взамен. Разве что порцию мороженого.

Он только один раз захотел встретиться со мной, чтобы проверить, правильно ли он поступит когда-то в будущем.

Я слышу, как Елена Дмитриевна встает со стула и идет к дверям моей лаборатории.

Сейчас она откроет дверь, и я все спрошу. Я спрошу ее, кто я.

И она мне все расскажет.

Дверь открывается.

Сейчас я все узнаю.

До Нового года оставалось еще шесть месяцев или немногим меньше, когда она, наконец, не выдержала и спросила у мальчика:

— Почему… так? Мы играем с тобой там, в роще на холме, и забираемся на деревья, купаемся в речке… ах, какая Студеная была вчера вода!.. Нам весело, и мне… да, мне очень весело с тобой. Но… иногда ты словно уходишь куда-то… Я вижу тебя, но так, как будто далеко… где-то… и мне туда не добраться… Почему?!

У девочки вздрагивали губы, она теребила косу, перекинутую на грудь, и смотрела на него широко открытыми вишневыми глазами, в которых были стремление понять, обида и что-то похожее на гнев, хотя какой там может быть гнев в двенадцать лет.

Мальчик не ответил, они молчали, и слышно было, как речка громко перешептывается с громадным темно-зеленым валуном, омывая его, — казалось, они трутся щекой о щеку.

Солнце зашло сразу, ночь… нет, неправда, что ночь падает на землю, — наоборот, летом она поднимается над землей, черно-голубая, высокая, израненная звездами.

Девочке надоело молчание, она обиделась еще больше, но вдруг увидела росчерк падающей звезды и, забыв обо всем, крикнула:

— Смотри, упала звезда! А я опять ничего не успела загадать…

Посмотрела на мальчика и тихо, уже без обиды, просто печально, добавила:

— Вот и опять ты где-то… И совсем не думаешь обо мне… Постой! А ведь у тебя этот… летящий профиль! — и честно призналась: — Я прочитала это в одной книге.

Он встрепенулся, как от озноба, сомкнул ладони на затылке, откинул голову, потягиваясь, и улыбнулся. У мальчика были тонкие руки, нежное лицо, а выражение глаз менялось так неожиданно и удивительно, словно у него были их тысячи.

— Когда космический корабль несется в черном вакууме со скоростью, близкой к скорости света, экипаж не замечает движения. И только перед посадкой на планету, при торможении, люди начинают понимать, что такое полет…

Так он сказал вдруг, и на этот раз у него были глаза, каких девочка еще никогда не видела, и что-то в этих глазах испугало ее, однако тут же уязвленное самолюбие взяло верх над растерянностью.

— Опять! — сварливо всплеснула руками маленькая женщина. — Да где ты, интересно знать, живешь — на Земле или там?! — Она пренебрежительно ткнула измазанным тутовым соком пальчиком в небо.

Мальчик внимательно и — во всяком случае, ей так показалось — с жалостью взглянул на нее.

— И на Земле, и там… — ответил он серьезно, и опять у него были другие глаза, и она попрежнему не могла бы ответить, в чем тут дело, если бы ее спросили.

— Слушай, — решительно сказал он и встал с большого поваленного дерева, где они уже третий месяц подряд почти каждый день встречали вечер. — Я тебе открою одну тайну.

Он стоял перед ней, вытянувшись так, что ноги чуть изгибались плавной линией назад, он смотрел перед собой, словно видел что-то не видимое ею, и она тоже невольно встала.

— Тайну? — переспросила девочка с любопытством и страхом.

Он опять помолчал, и она, уже начиная привыкать к этой странной манере, терпеливо ждала и даже не злилась.

— Я строю космический корабль.

Голос его прозвучал спокойно.

— Ты?!

— Ну, не совсем я… Его строят… Не обижайся, но ты не поймешь… просто потому, что не знаешь. Хотя в известном смысле его строю и я… Да, в первую очередь я!

Девочка растерялась, не зная, что ответить. Конечно, он ее разыгрывает, и главное сейчас — достойно ответить. Что ж, она за словом в карман не полезет…

— И где ты его строишь? — всем своим тоном она хотела показать, что поняла шутку и готова поддержать ее.

— Там, — все так же серьезно он показал рукой.

Внизу, за речкой, светились огни поселка, в котором жила девочка. Ближе к реке, рядом с тополями, лежала ровная зеленая поляна, и с первого взгляда было видно: здесь что-то строится.

В аккуратную горку были сложены кирпичи, штабелями громоздились бревна, под грубым навесом хранились свежеоструганные доски.

— Там, — повторил мальчик.

Девочка засмеялась.

— Там, — захлебываясь, повторила она, — там! Но ведь на этой поляне с самой весны строит себе дом тот пенсионер, что каждый день приезжает из города. Он сказал, что обязательно будет встречать в этом доме Новый год…

— Может быть, — сказал мальчик. — Может быть. Но я знаю другое: на рассвете первого января нового года мой корабль стартует с этой поляны в Большой Космос.