Осень в Сокольниках - Хруцкий Эдуард Анатольевич - Страница 57

• Предыдущая
• 57/57

— Слушай, Каин, — Кафтанов сел на нары, — ты нам не устраивай Малый театр. Я сейчас вызову специалистов из института Сербского, и они тебя расколют в три минуты. Мы здесь не таких видели. Ты лучше о завтрашнем подумай. Хочешь в суд молчком пойти — иди. Улик у нас хватит. Только помни — твои подельники все на тебя спишут. Наташа твоя распрекрасная, Корнье и Рыбкин, он же Липкин.

Долгушин вскочил, выплюнул тряпку.

— И его нашли? — зло выдавил он.

— А как же. Нам за это деньги платят. Ты лучше возьми бумагу и карандаш да напиши все о Корнье. Иначе контрабанда пойдет на тебя, а кроме того, он обвиняет тебя в связи с какими-то англичанами.

— Сволочь.

— Точно, Долгушин, сволочь он. Вот ты о нем и напиши. Суд у нас во внимание принимает одно — поведение человека на предварительном следствии. Думай.

Кафтанов встал и зашагал к дверям.

В коридоре он сказал Вадиму:

— Уголовники, конечно, сволочь и мерзость. Но, на мой взгляд, они лучше, чем такие, как Долгушин.

— Это почему же? — удивился Вадим.

— Они враги открытые, а этот жил среди нас, прикидывался человеком и гадил. Черт его знает, как все изменилось нынче.

Вадим открыл дверь, и они вошли в квартиру. В его комнате горел свет.

— Кто у тебя там? — удивленно спросил Кафтанов.

Марина, услышав стук двери, вышла в коридор и увидела Вадима и человека в генеральской форме.

— Знакомься, Андрей, — сказал Орлов, — моя жена.

Марина протянула руку, улыбнулась.

— Сейчас стол накрою, проходите в комнату.

Представитель посольства приехал ровно к двенадцати. В кабинете Кафтанова его ожидали генерал, Орлов, прокурор и советник МИДа Карпов. Прокурор ровным, без единой интонации голосом, изложил суть дела. Представитель посольства молчал. Его ознакомили с показаниями и уликами.

— Господа, — сказал он, — я хотел бы поговорить наедине с господином Карповым.

— Проводи их, Орлов, в кабинет Соловьева, — распорядился Кафтанов.

Через пятнадцать минут дипломаты вернулись.

— Андрей Петрович, — сказал Карпов, — посольство ходатайствует об изменении меры пресечения для господина Корнье. Посольство гарантирует, что Корнье обязуется явиться по первому вызову следственных органов, а также не будет пытаться влиять на ход следствия и покинуть страну.

— Ну, последнее ему вряд ли удастся при всем желании, — сухо сказал Кафтанов.

— МИД не возражает, — продолжал Карпов.

— Как прокуратура?

— Не возражаем.

— Оформите все это документально.

— Спасибо, — сказал представитель посольства и вышел из кабинета.

— Дипломатия, — тяжело глядя на закрывшуюся дверь, сказал Орлов, — я бы этого гада в Бутырке бы подержал. Пусть баланду пожрет да парашу понюхает…

— Не говори глупостей, — без осуждения, больше для порядка перебил его Кафтанов, — готовьте документы и гоните этого амстердамского гангстера в шею.

Двадцать девятого ноября выпал снег. Он впервые плотно лег на тротуары, аллеи бульваров, все дворы. На проезжей части улиц, правда, его сразу же разбили колеса машин, но крыши и деревья были серебряно-нарядными и пушистыми. Из окна кабинета Вадим видел парк Эрмитаж, деревья все белые, как под Новый год. Кончилась еще одна осень. Дальше провьюжит, завертит зима, а там начнется звонкая весенняя капель. Жизнь не останавливается. Перемена времен года, перемена месяцев и недель, движение времени. И в этом бесконечном движении и переменах было много прекрасного. Хотя каждый новый день, каждая смена времени года приближала Вадима к той роковой черте, о которой ему даже думать не хотелось. Да и не только не хотелось, но и некогда было просто. У него был свой отсчет времени, и имя ему было — сроки. Четкие рамки дела, принятого к разработке. Поэтому многие в их «Доме» исчисляли движение времени не по календарю, а по выполненным заданиям.

— Когда я уехал в отпуск? Да после того, как на Таганке, в Товарищеском переулке задержали мошенников из Киева.

Что делать? У каждой работы своя специфика. И Вадим жил так же, оставляя для себя единственную временную отдушину — осень. А этой осенью с ним случилось много хорошего. И жизнь его стала более наполненной и счастливой. Поэтому, глядя в окно, он с сожалением прощался с ней. На город медленно наплывали сумерки, и на улицах зажглись фонари. Вадим в принципе был уже свободен, и если раньше он подолгу сидел в кабинете просто так, от холостяцкого своего одиночества, то теперь ему было ради кого торопиться домой.

Он уже надел пальто, когда зазвонил телефон.

— Орлов.

— Это я, Вадим, — услышал он голос Малюкова.

— Привет, Олег.

— Тебе интересно, чем кончилось наше общее дело?

— А разве уже вынесен приговор?

— Конечно.

Малюков провел следствие за полтора месяца, и суд, приняв дело, начал бесконечно длинные заседания, на одном из которых Вадим выступал в качестве свидетеля. Он с интересом разглядывал подсудимых. Долгушин был совершенно сломлен, плакал, валил всю вину на других. В зал суда приезжал измятый, небритый, жалкий. Кольцова, наоборот, была невозмутимо спокойна и вызывающе хороша. Корнье, импульсивно возмущенный, а Липкин-Рывкин вел себя, как всякий уголовник. Ругался с прокурором, грозил свидетелям. Суханов держался с достоинством человека, знающего свою вину и готового нести за нее любое наказание. Суд длился долго. Вызывались все новые и новые свидетели, поднимались всевозможные документы, приглашались наиболее компетентные эксперты.

Валера Смагин сидел на всех заседаниях. Он решил писать сценарий об этом деле. К Вадиму он не приставал, знал, что до приговора Орлов не скажет ему ни слова. Правда, у Кафтанова Валера побывал, принес ему письмо из газеты с просьбой предоставить материал и слезно умолял никому раньше него не показывать дело. Кафтанов обещал. Он ценил Валеру за точность изложения и некоторый скрытый пафос его публикаций.

— Так слушай, — продолжал Малюков.

— Что с Сухановым? — перебил его Вадим.

— Вот уж действительно вцепился в него одного. Два года дали… Что задышал в трубку?.. Условно. Долгушину высшую меру, Корнье семь лет, Кольцовой и Липкину по десять. Вот и все. Кланяйся Марине.

«Вот и все», — повторил про себя Вадим, спускаясь по лестнице. Коротко и просто. Раненый Фомин, которого, слава Богу, врачи допустили до работы, мертвый Киреев, спившийся мастеровитый мужик Петя Силин, два трупа в «Жигулях». И это все ради того, чтобы такой, как Долгушин, сладко ел, прекрасно одевался, ухаживал за бабами. Приговор справедливый, человек, сковавший цепь преступлений, не имеет права на жизнь даже в колонии. Было ветрено, и Вадим поднял воротник пальто, перешел улицу и свернул на Рождественский бульвар. Здесь уже начался декабрь. Ветви деревьев облепил снег, и они искрились под светом фонарей, делая все вокруг нарядным и праздничным. На бульваре пахло зимой. Вадим шел сквозь нее, думая о том, что, видимо, в движении времени заключен основной смысл жизни.

1981-1983 гг.

• Предыдущая
• 57/57