Додо - Гранотье Сильви - Страница 27

Я испытывала горячее желание разорвать ее в клочки — хоть убийце будет меньше работы, — но тут освобожденный Робер смог подняться. Он немедля врубил свое радио, и я не стала возражать. Робер понял ситуацию и пытался успокоить себя привычными действиями.

— Было ж еще рано, — оправдывался он, поздно осознав свою вину. — Вот мы и решили выпить по первой на вашей скамейке, а потом уж ехать сюда. Квази пошла за горючим, а тот араб, что продает розы, ну как его…

— Жерар.

— Да, он самый. Жерар сказал, что ты ждешь ее одну в сквере за Сакре–Кёр. Мы все сделали, как ты велела. Ведь так, Салли?

— Робер милый, — повторила Салли.

К тому ж это было правдой. Он здорово переживал.

К счастью, я не успела сесть, потому что встать мне было бы сложно.

— Я пошла, — очень устало сказала я. — А если в ваших дырявых котелках еще осталась крупица мозгов, может, вас заинтересует, что послание было не от меня.

— Хочешь, я пойду с тобой? — спросил Робер.

Я ответила нет, не надо, попросила, чтобы он запер дверь в подвал и не открывал никому, кроме меня или Квази, и чтобы не верил никаким посланиям, если их не принесу лично я.

Понятно?

Робер с серьезным видом отдал мне честь на военный манер, и это было трогательно. Особенно, если окажется, что это в последний раз. Завтра сменю наряд. Хватит.

На этот раз я двинулась по стоянке вдоль стены. Достаточно с этого мира и моих невзгод. Я не хотела нарушать единственную передышку, которая способна их облегчить — сон. Что до меня, я пошла дальше пешком.

Самая длинная ночь. А значит, возможность подольше сохранить надежду. Ведь Квази врет, как дышит, поэтому я могла предположить, что она просто соскучилась по Жеже. Их маленький дуэт накануне вполне мог служить тому подтверждением. А Жеже — он засыпал по расписанию метро. Говорят, по холодку спать вредно. Поэтому до пяти утра он пил, а когда вмазать было нечего, он вмазывал Квази или приятелям, и снова пил. До пяти часов, пока не открывалось метро.

Но он, наверно, уже в сквере на Анвер, дожидается, пока откроют решетки.

Точно! Он был там, вместе с другим ветераном подземки, седобородым старцем, который вечно сидел, опершись на палку и разглядывая землю между своими башмаками. Впрочем, если б он смотрел по сторонам, ничего нового он все равно б не увидел. Итак, Моисей восседал на скамейке, а Жеже страстно обнимал ближайшее дерево.

Издалека я громко и с придыханием заорала:

— Квази не с вами?

Моисей лишь потряс головой, даже не приподняв ее, а я принялась трясти Жеже:

— Ты видел Квази? Не дури, это важно.

Мне пришлось его предупредить, потому что он скулил, как побитая собака, а это не предвещало ничего хорошего.

— Дрянь… она меня отвергла.

— Я тебя спрашиваю, ты ее видел или нет?

— Чтоб она сдохла.

Обычно я не люблю насилия, но тут я здорово озлилась. Развернула его лицом к себе, занесла руку, и этого оказалось достаточно. Как все забияки, Жеже боится побоев, и мне стоило труда не засмеяться, когда ему удалось все связно рассказать, даже не путаясь в слогах.

Он действительно ее встретил. Насчет времени от него толку не добиться, но точно уже ночью. Квази парила, аки птица. Он спросил, когда они смогут встретиться, как прежде. Она заявила, что в следующий раз он увидит ее на большом экране, причем крупным планом. А потом трижды обошла вокруг него, повторяя:

— Отвергаю тебя, отвергаю тебя, отвергаю тебя, вот, теперь все в порядке, — и пошла было прочь, но он окликнул ее:

— Ты куда?

По его рассказу выходило нечто душераздирающее — она ответила:

— У меня встреча с продюсером. Я пошла сниматься в кино.

И случилось это на улице Коленкур.

А я пошла в другую сторону.

Последней моей надеждой был Фредди, наша круглосуточная справочная.

В ту ночь все шансы были на моей стороне, но жизнь словно показывала мне нос, отказывая в том единственно важном, который мог бы помочь Квази.

Фредди не нашел лекарства от одиночества, и потому дрых один у своего въезда на паркинг площади Клиши. Я чуть не надорвалась, пока его разбудила. Он наверняка здорово погулял накануне. Стоило ему меня увидеть, как он полез обжиматься, и я влепила ему такую плюху, что он чуть снова не отключился, но, как утопающий отталкивается от дна и всплывает, так и его нокаут выпихнул из спячки, и благодаря этому усилию он окончательно пришел в себя.

Он тут же выложил весь свой словарный запас, а я сделала вид, что извиняюсь. Не надо на меня злиться, я очень беспокоюсь за Квази. Оказалось, что и Фредди не чужд сентиментальности: странная это была ночь. Он все понимал, но, к сожалению, Квази не видел, хотя решительно все понимал, потому как у него тоже есть друг, самый настоящий.

Ну вот, пошло–поехало: Фредди с другом — это все равно, что заяц с лорнетом.

— И дай–ка я тебе расскажу, ты только послушай, этот мой кореш, он классный, а уж надрались… приволок полный короб бутылок, чуешь?.. И тебе, верно, икалось, говорили–то мы о тебе…

Вот с этого момента я насторожилась, потому как кореша Фредди в полку не знали.

— Как там его имя?

— Я ж тебе говорю, он мой кореш. На фига настоящему корешу имя?

— А на вид он какой?

— Высокий, в черной шапочке, и морда вся черная.

— Негр?

Он уставился на меня с шокированным видом.

— Да нет, просто черная, вроде трубочиста.

— Молодой, старый?

— Откуда я знаю, и мне плевать.

— Вы еще увидитесь?

— А, тебя зацепило. Он тоже тобой интересовался, и твоими подружками, и прочим. Я ему сказал что ты феминистка, к тебе не подступись.

Это был мой убийца, я уверена. Мы оба воспользовались услугами одного и того же первоклассного осведомителя. Фредди мог бы работать уличным репортером, если б кто–то ему предложил. Он знал все обо всех. Даже если это «все» на самом деле было парой пустяков. Но убийца задавал правильные вопросы. Потом я успокоила себя: даже Фредди не знал, где спит Робер. А вот Квази была дитем природы и, возможно, окончательно с природой воссоединилась. Несмотря на свои ухарские повадки крутой девицы, она была так наивна.

И я цедила эту ночь каплю за каплей до первых проблесков зари, обшаривая каждый куст в каждом сквере, каждую подворотню, каждую скамейку. Настоящий марафон. Мне встречались и другие марафонцы, которые стирали подошвы в поисках своих дилеров с заложенными за щеку дозами крэка. Денежные мешки разъезжают в такси. Бедняки топают на своих двоих. Денег у них только на дозу, поэтому они все ходят, ходят, и иногда находят. А вот я Квази так и не нашла.

Я дотащилась до улицы Бельвиль и пошла бодрее, повторяя себе, что Квази, наверно, вернулась, ждет меня с остальными, и сейчас я вздую ее, как воздушный шарик, за то, какую ночь она мне устроила.

Решетка была широко распахнута, и я сразу увидела ночную зомби, которая горько расплачивалась за вчерашний перебор. Может, вид сверху и был сногсшибательным, но вид снизу и гроша ломаного не стоил.

Она еще выглядела на свой возраст — то есть, лет на семнадцать самое большее, — хотя кожа уже выцвела, став совсем блеклой. Она клацала зубами, весь ее хрупкий скелетик выпавшего из гнезда птенца содрогался, глаза провалились в самые глубины черепа. Меня она не замечала, пока я с ней не заговорила. Я знала один центр неподалеку, где воспитатели не были монашками с моралью в зубах, и хотела дать ей адрес… Она выслушала меня, зрачки у нее сузились, она прорычала «АХХХХХХРГ» или что–то вроде, толкнула меня так, будто место для нас двоих не хватало и исчезла в черноте улицы, а я, несмотря на усталость, и тревогу, и панику, знаете о чем подумала?

Скажу правду. Я подумала о свидании с Ксавье и устремилась к ближайшему зеркальцу заднего вида, чтобы проверить, не превратилась ли я окончательно в Медузу Горгону, которая обращает в бегство любого, кто с нею столкнется. Я повернула зеркальце, чтобы свет падал прямо в лицо. Мне нужно было безжалостное отражение. И я его получила, потому что еще до того, как в зеркальном квадратике появилось мое лицо, я увидела в нем маленькую стоптанную туфлю Квази, потом ногу Квази в ее дырявых колготках, и я обернулась, но не увидела ничего, кроме земли, покрышек и старых кузовов, и заметалась между этими кузовами, заглядывая даже в такие уголки, которые никак не могли отразиться в зеркале, и в конце концов нашла ее там, где она не должна была быть, при ясном свете безоблачной зари, на животе, как куча старых костей или старых обносков, выброшенных на свалку за ненадобностью. Она лежала совершенно неподвижно. На спине крови не было — вообще никаких следов, кроме обычной грязи этой жизни. Я позвала ее по имени, склонилась над ней и перевернула, чтобы взглянуть в лицо, вот только лица у нее больше не было. Оно было исполосовано ножом, и полоски кожи, как ободранная шкурка, обнажали плоть, а ниже она была вся наружу, одна зияющая рана от горла до щелки.