Додо - Гранотье Сильви - Страница 3

Ранним утром мы пристроились на нашей скамейке в Бато–Лавуар — и тут явился Фредди с его волнительными новостями.

Моя жизнь недорого стоит, но это все, что у меня осталось. Если Поль вернулся из потусторонних краев, чтобы отомстить, он столкнется с сопротивлением. Едва я утвердилась в этом убеждении, как из головы вымело все мысли до единой, и даже тени какой–нибудь идейки не мелькало.

Но все хорошее быстро кончается, и вскоре явилась Квазимадам, неся в клюве дурные вести.

Из губы у нее шла кровь, во рту не хватало еще одного зуба. Она смахивала на циклопа, потому как только один глаз еще мог сойти за орган зрения, достойный этого слова, а другой являл собой желто–фиолетовую дулю. Вдобавок она заливалась в три ручья, и ручьи эти оставляли светлые полоски на ее обычно бурой физиономии. Куртка из тонкого красного кожзаменителя была разодрана снизу доверху. Остальные детали можно опустить, и так ясно: ей устроил трепку давний дружок Жерар, которого прозвали Жеже–красавчик за то, что в младенчестве он вроде бы снимался в рекламе особой соски от срыгивания. Извините за банальность, но учитывая все, что он всосал с тех пор, невольно думаешь, что рекламщики бывают провидцами.

Квазимадам (я единственная, кто так ее зовет, поскольку только я и способна оценить всю тонкость обозначения) рухнула рядом с нами, сопя и втягивая носом появляющиеся то из одной, то из другой ноздри сопли, так, что когда ей удавалось наконец вдохнуть, она высвистывала на манер пожарной сирены — так дети, уставшие плакать, продолжают доставать окружающих.

Я взяла слово и как главная интеллектуалка нашего тротуара сказала следующее:

— Во–первых, да: во вторых, вовсе нет!

Параноидальная Квази заныла — она, мол, не виновата и что́, интересно, я этим хочу сказать.

— Что с Жеже покончено, да: и нет, в этом нет ничего невозможного.

Дурища опять залилась слезами и завела старую песню, что, дескать, когда он хороший, то хороший. Я возразила, что если он и был хорошим в туманном прошлом, как–то раз по случайности на пять секунд в промежутке между похмельем и пьянкой, то больше такого с ним не случалось за все последние десять лет на моей памяти. Она изрекла, воздев единственное око горе:

— Он мой мужчина.

— Еще скажи, что он тебя трахает.

— Он бы мог. — С шокированным видом.

— Да ни в жисть! Глянь на себя, глянь на нас.

— И все равно это лучше, чем быть одной.

Я вопросительно глянула на Салли. Глаза у той по–прежнему были закрыты. Я пихнула ее локтем в бок, и даже не моргнув, она устало пробормотала:

— Да конечно ж.

Тогда я с полным правом объявила Квази:

— Оставайся с нами. Мы тебя не дадим в обиду.

Чистое нахальство, если учесть ночное убийство, которому никто не смог помешать, но втроем нас будет больше, чем вдвоем.

Фредди верно почувствовал, что это предложение к нему не относится, и удалился с едким: «Приятного продолжения». Мы остались на своей скамейке, локтем к локтю, три Макбетовы ведьмы.

Заметив, что припас закончился, я спросила Квази, подводя итог беседе:

— Наличность имеется?

Она мотнула головой, ясное дело, и мне ничего не оставалось, как отправиться в собственные штаны за вчерашней заначкой. Я посмотрела на двадцать шесть франков у себя на ладони.

Поль со всей очевидностью мертв, а Хуго жив, но раз после стольких лет у меня из–за этого словно кадык в горле вырос — это кранты: значит, место мне в одной компании с распоследними идиотками, а лезть в толпу я никогда не любила.

Как известно, чтобы прожить на улице, надо пахать практически нон–стоп. Отсюда первое: не следует слишком долго оставаться на одном месте, чтоб тебя не замели. Второе: избегайте зеленых новичков–наркоманов, они все время так нарываются, будто им одним терять нечего. Третье: хоть минимум отношений поддерживать нужно, иначе вы перекроете обмен информацией. Четвертое: найдите схрон для коробок, одеял и той одежды, которую невозможно постоянно таскать на себе. Пятое: пользуйтесь перерывами в расписании мусорщиков, потому что помойки — главный источник пропитания. Шестое: необходимо обеспечить себе минимальный денежный доход для закупки ежедневной литрушки, которую, между нами, мы честно заслуживаем своей почти каторжной работой. Не говоря уж о седьмом: по понедельникам в Монтрей можно сбыть неправедно добытое.

Вот почему регулярные передышки необходимы для поддержания наших угасающих сил. И вот почему этот день, несмотря ни на что, был похож на любой другой.

В отсутствии крова укрыться мне было негде, а значит, оставалось рассчитывать только на дешевое красненькое, чтобы в противовес страху убедить себя, что Поль, будучи мертвым, убить меня не мог, и в конечном счете, та полузнакомая кляча в «Шоппи» имела полное право на собственную биографию, в которой и крылась причина ее трагической судьбы. И вообще, кто я такая и с чего вообразила, будто я единственная из всего уличного люда, кого стоит убить, даже если забыть о психах, которые только и ищут, как бы удовлетворить свои садистские порывы.

Я выложила деньги, Квази сбегала, и вместе мы прикончили нашу пластиковую литровку.

Салли больше не храпела — значит, заснула. Квази выводила носом такие рулады, как если б выпитое пойло рвалось обратно через глаза, а меня доставали тревожные мысли, словно я вернулась в прежнюю жизнь. По сути, я снова принялась думать, а значит, у меня опять появилось прошлое и, следовательно, будущее — иными словами, я переживала прилив старых сточных вод.

К счастью, вполне реальный пахучий пук перебил мое символическое зловоние и возвестил, что Салли проснулась.

— Девочки, мы воняем, — заявила я для начала. — Немного гигиены нам не помешает.

И указала на маленький гидрант по соседству.

— Говори за себя, — проворчала Салли и выдала второй пук круче первого.

Сказать по правде? Мы и должны благоухать, это нормально, но последнее время я не могла больше себя выносить. Все же здесь, на свежем воздухе, эта смесь чего–то прогорклого, старой засохшей крови, затхлости картошки в мокром земляном погребе, не говоря уже о дыхании Салли, которая трескает луковицы, подобранные на рынках, под предлогом того, что это полезно для волос, — короче, весь привычный букет ароматов нынешним утром действовал на меня отупляюще. А может, я просто тянула время, уж больно не хотелось осознавать то, что мой мозг вопреки моей же воле отказывался признавать простым совпадением.

— У нас смена состава, и правила для всех одни. Иначе каждый за себя…

Угроза была не пустой. Для Квази жестокость красавчика Жеже, которая родилась из оголтелой ненависти к самому себе и к каждому, кто мог бы любить его, была на протяжении лет угрозой особо мучительной смерти. Что до Салли, то пока я не заставила ее подняться, тучность держала ее в исключительно горизонтальном положении и отдавала на милость любой швали. Обо мне и говорить ничего, свою смертельную анорексию я могла побороть только ради ответственности за кого–то, кто слабее меня. Мы были нужны друг другу. И эта нужда заставляла меня поддерживать относительную дисциплину, необходимую для нашего выживания.

Упираясь пятками, мы с Квази водрузили Салли на ноги, и она обреченно двинулась совсем уж крохотными шажками к роковому насосу, который я качала. Деликатно смочила лоб, мочки ушей и затылок, будто душилась дорогим парфюмом, и взвизгнула, увидев кусочек марсельского мыла в моей безжалостной руке. Но стаскивать свои фланелевые подштанники она отказалась наотрез, а у меня не хватило мужества окунуться в ядовитые испарения у нее под юбкой. Так и не прозревшую Квази мне пришлось вести за руку, и той ничего не оставалось, как подставить под струю заскорузлое лицо. Она забрызгала всю куртку, зато правый глаз приоткрылся и мог еще послужить.

Я показала пример последней, что не имело никакого смысла — по жизни со мной всегда так, — и попыталась отскрести все доступные участки тела, до которых удалось добраться под форменной сбруей.