Наследник волшебника - Худ Дэниел - Страница 23

• Предыдущая
• 23/66
• Следующая

Зарождающаяся улыбка принцепса померкла, сменившись удрученной гримасой. Оборотень явно рассчитывал нагреть руки на этом дельце – назвать своему вору одну цену, пришлому вору другую, а разницу положить в карман. Лайам был вовсе не против того, чтобы вожак получил свой барыш. Он настаивал на личной встрече с человеком, его обокравшим, лишь потому, что хотел выяснить, как тот миновал охранное заклинание. Ну и, конечно, ему было любопытно, что именно этот вор собирался делать с украденными вещами.

Однако у Оборотня был такой разобиженный вид, что Лайам с трудом удержался от смеха.

– Если ветер принесет одному человеку погоняло и штамп певца, некто одарит караду. (Если Оборотень сообщит ему имя вора и скажет, где тот живет, Лайам сделает вклад в казну гильдии.)

Гривастый принцепс снова заулыбался, а кто-то из сидевших вокруг жаровни мужчин довольно крякнул. Воры покончили с едой и пустили по кругу кувшин с вином. Горлышко его было выщерблено.

Лайам внезапно почувствовал, что вонь в подвале усилилась и самым неприятным образом смешалась со все еще висящим в воздухе запахом жареного мяса.

– Унум? – быстро спросил он.

– Унум, – кивнул Оборотень.-Какой дар?

Лайам задумался на секунду.

– Не сейчас. Некто выпьет с певцом и вернет во владение вещи, а потом – дар. Магнум.

Лайам и сам не знал, какую сумму должна составлять награда, но по блеску глаз Оборотня догадывался, что тот запросит немало.

– Унум, – повторил принцепс, протягивая руку. – Некто узнает и пришлет с ветром к тому, кто резвится. Штамп того, кто резвится?

Лайам взял протянутую руку, но покачал головой. Он совершенно не хотел сообщать Оборотню, где проживает, хотя и предполагал, что тот при желании может легко это выяснить.

– Не так. Мы будем пить на тракте и на свету. (Он хочет встретиться на улице и в дневное время.)

Оборотень покачал головой и нехорошо засмеялся.

– Некто – принцепс. Некто не ходит по тракту, сола на тракт и сола омбер. (Он – принцепс. Он не ходит по улицам, только по крышам и только ночью.)

– Тогда другой певец, – предложил Лайам, и оглянулся. – Шутник?

– Нет, не Шутник, – сказал Оборотень, – Мопса. Шутник, пригони Мопсу.

Шутник с недовольным ворчанием поднялся по лестнице и вскоре вернулся с девчонкой, караулившей вход.

– Отмычка, будешь пить с этим певцом, – велел Оборотень. Отмычками воровская среда именовала неопытных молодых воришек. Лайам кивнул девочке. Та ответила угрюмым взглядом.

– Аве, Мопса.

– Аве, – отозвалась она, затем не выдержала: – Но, Волк, почему? Я не… я не хочу быть лягушкой!

Все присутствующие, в том числе и Лайам, расхохотались. Очевидно, девчонка совсем недавно попала в караду и еще путала ключевые слова.

Лягушками в преступном мире называли доносчиков, а маленькой упрямице предлагалась роль связной, то есть вороны.

Оборотень отвесил ей легкую оплеуху.

– Делай что говорят, отмычка. Погоняло певца – Лайам Ренфорд.

Он взглянул на Лайама:

– Где и когда?

– Следующая середина света, в Щелке, за зданием суда.

До полудня следующего дня времени много. Его вполне хватит Оборотню, чтобы успеть найти вора. А почему улица, на которую выходят окна мертвецкой, пришла Лайаму на ум, он не ведал и сам.

Однако принцепс карады, похоже, не усмотрел в этом предложении ничего странного.

– Унум, – отозвался он и снова пожал Лайаму руку. – Потом – магнум дар. Лайам кивнул:

– Аве, принцепс. До середины света. Он обвел сидящих мужчин взглядом – пара из них кивнули ему в ответ, – и направился к лестнице. Шутник, страшно оскалившись, на миг преградил ему путь, затем угрюмо отодвинулся в сторону.

Медленно поднимаясь вверх по ступеням, Лайам старался ни о чем не думать. Он словно в каком-то оцепенении отодвигал занавески, проходил через дверь, спускался с крыльца. Только на улице к нему вернулась вся полнота ощущений. Лайам сделал глубокий выдох, изгоняя из легких вонь, и почувствовал, что в подмышках у него горячо, а по спине бегут струйки пота.

“Вполне мудрый поступок”, – сказал он себе и содрогнувшись, поспешил покинуть место, к которому так стремился еще час назад.

Отойдя на какое-то расстояние от воровского притона, Лайам поправил ворот плаща и ощутил, что рука его сделалась липкой. Порез, оставленный ножом Шутника, был неглубоким, но все-таки по шее Лайама тянулась дорожка уже загустевшей крови. Лайам выругался, облизнул пальцы и попытался стереть кровь, продолжая при этом размеренно и быстро шагать.

В голове его лихорадочно метались разные мысли. Фануил однажды сообщил ему, что в такие моменты они походят на стаю вспугнутых птиц.

План сработал. Ростовщик привел к гильдии. Знание воровского жаргона подействовало, а знание воровского кодекса привело к нужному результату. Обвести вокруг пальца саузваркскую гильдию оказалось до странности просто; в тех карадах, о которых рассказывал Палица, чужаку пришлось бы предстать перед своего рода судом. Конечно, знаменитый вор повествовал о весьма крупных гильдиях – Торквея, Харкоута, Каэр-Урдоха, – насчитывающих сотни членов. И все же Лайам ожидал чего-то большего даже от такого захолустья, как Саузварк. Тот же Оборотень, например, мог бы быть не таким оборванным и глуповатым. Он и в сравнение не шел с главарями известных карад, ибо те жили с размахом и шиком.

Торквейский принцепс Банкир для запретных увеселений переоборудовал торговый корабль и держал его в гавани – у всего города на виду, – но обставил это дело так ловко, что власти не могли к нему подступиться. Принцепс Харкоута – Киам запамятовал его имя – владел целой сетью роскошных гостиниц и обладал таким недюжинным умом, что являлся негласным советником магистрата. Оборотень же, на взгляд Лайамa, не был способен ни на что серьезнее кражи со взломом.

Солома, застрявшая в волосах ночного конюха, явственно свидетельствовала, что малый бессовестно спал, вместо того чтобы приглядывать за лошадьми и поджидать их хозяев. Лайам, старательно удерживавший ворот плаща, чтобы скрыть окровавленное горло, был настолько поглощен этим занятием; что забыл бросить ему монету. Конюх ворчанием попытался напомнить о чаевых, и напрасно: Лайам тут же решил, что такой бездельник и к тому же наглец недостоин вознаграждения.

Он уже выехал за город, когда Фануил мягко опустился на холку коня. Прежде Даймонда это пугало, но те времена миновали, и он лишь коротким фырканьем и трепетом шейных мышц обозначил свое недовольство.

Фануил взглянул на хозяина. Лайам перевел чалого на шаг.

– Вот видишь… все обошлось.

“У тебя порезано горло”.

– Подумаешь – царапина. Такое часто случается и во время бритья.

“Он мог убить тебя”.

– Мог, конечно, – пробормотал Лайам. Теперь ничто ему не мешало признаться себе, что там, в подвале, он всей спиной ощущал присутствие Шутника и каждый миг ожидал рокового удара. – Но я надеялся, что до этого не дойдет. Они все-таки воры, а не убийцы.

Дракончик смолчал, но это молчание было красноречиво, как хмыканье. Так поступал отец Лайама когда его сын ляпал какую-нибудь глупость. Он умолкал, потом хмыкал и после паузы заговаривал о чем-то другом. Интересно, что сделает сейчас Фануил?

“Там нет слова «ты»”.

– Что?

“В воровском языке нет слова «ты»”. Дракончик и впрямь сменил тему беседы. После краткого размышления Лайам согласился с уродцем.

– Да, ты прав, воры почему-то избегают местоимений. И это странно, ведь понятие “ты” осваивается уже в младенческом возрасте вместе с понятием “я”…

Оставшуюся часть пути Лайам с дракончиком обсуждали особенности воровской “декламации”. Лайам увлекся, пытаясь что-то для себя прояснить, а Фануил задавал вопросы – то совершенно нелепые, то бьющие в самую точку. Когда Даймонд принялся спускаться по скалистой тропинке, Лайам сладко зевнул и раздумчиво произнес:

– Наверное, во всех несуразицах воровского наречия повинно то, что это не настоящий язык. В нем нет слов для обозначения многих вещей. Вор может с помощью декламации во всех тонкостях объяснить, как обокрасть какой-нибудь дом или где сбыть краденое, но не сумеет рассказать, как приготовить обед или заштопать рубашку…

• Предыдущая
• 23/66
• Следующая