Путаный след - Давыдов Сергей Давыдович - Страница 25

• Предыдущая
• 25/62
• Следующая

— Что же ты, Митька-а, — со вздохом протянул Калина. — Где ж твоя мина-то? Сукин ты сын!

— Как где? Там она, — ответил Митька, всё разглядывая Калину.

— Да иди ты знаешь куда! Я было подумал, что ты партизан… Вот дурак, — сплюнул в сердцах Калина, — кому поверил!

— Да там же она! У камня.

Калина даже не посмотрел в Митькину сторону Он недоверчиво хмыкнул и повалился набок, вытягивая натруженные ноги с подрагивающими искривленными пальцами. Сапоги Калины отмывались на песчаной мели. От них шёл по воде мутно-желтый след.

— Как у меня сердце не порвалось. Эх-ма! Нашел партизана! Погляди-ка хоть, где у меня мерин?

— Вон, на поляне.

Калина усмехнулся.

— Говоришь, там она?

— Мина? Там!

— Где?

— Да у камня.

— Врешь!

— Сказал — не вру, — застучал себя Митька кулаком в грудь. — Не вру!

— Дак чего ж она не бахает тогда, а?! — выкрикнул Калина.

— Ещё бахнет. Вот сейчас может. В любую минуту, — заверил Митька.

Калина отмахнулся только и спросил сам себя:

— А где ж у меня борона-то? Вроде я без бороны сюда прискакал. Ничего не помню.

Теперь усмехнулся Митька.

— Ты же её там отцепил. Когда кончил.

— А ты откуда знаешь? Всё-то ты знаешь.

— У меня немцы мамку забрали, — сказал вдруг Митька. — В комендатуре она теперь сидит.

Калина вздрогнул.

— Да что ты! Вот беда-то, — испуганно ахнул он. — Из комендатуры назад никто не возвращался.

— Шашкин донёс! Я ведь мину-то сам ставил. Оттуда и знаю. Шашкину её хотел, а видишь, что получилось. Чуть ты не убился. Она там, там! Я её хитро поставил. Сразу две машины чтобы рванулись! Верь мне!

— В комендатуре… — Калина поднялся и, перешагнув через ручей, присел возле Митьки. — Ты подожди горевать, может, отпустят её.

— Не надо, — закусил губу Митька, чтобы не зареветь. — Не надо. Оттуда так не отпустят… Может, в лагерь пошлют, — добавил он с надеждой. — Может, сбежит ещё.

— Да-да. Она-то сбежит. Шустрая она, — утешал Калина, а сам горестно думал, что Анна пропадёт непременно. Такой уж у неё характер: на первом же допросе немцу в горло вцепится.

Всегда она была горячей, отчаянной на слова и поступки. Анна — двоюродная сестра его Кати.

На всю жизнь Калина считал себя обязанным ей. Когда вся Катина родня выступала против их брака, Анна приютила молодожёнов у себя. Не побоялась, пошла наперекор всем!

Только однажды обидела она Калину, но это случилось в горький час, и Калина стерпел эту обиду.

В начале войны, когда машины увозили из села мужиков, Калина пришел к военкомату. Знал, что его не возьмут с больной рукой. Пришел просто так, поглядеть.

У военкомата метались женщины и дети. Кричали, плакали, повисали на бортах грузовиков. Падали со стоном в густую пыль дороги.

Калину никто не замечал. Он моргал глазами в стороне — унылый инвалид.

Но вот и последний грузовик исчез из виду.

Женщины, всё ещё голося, поднимались с земли, брали на руки плачущих детей, но не расходились, жались друг к другу, сбившись в кучу.

Тут Анна и заметила Калину.

— Эй, ты! — сказала она жестоко. — Жалкая душа! С бабами остался, дак юбку-то надевай! Уберись ты хоть с глаз-то, не трави душу. «Мужик»! Эх, ты!

— Слушай, Митька! Объясни ты мне ещё раз про эту мину. Ничего ведь я не понял, что ты говорил. Отчего взрыва-то нет?

Митька постарался объяснить получше.

— Выходит, они обязательно рванутся. Хитро ты придумал.

— Да не я это. Сверлилкин.

— А-а, — протянул Калина, — я так и думал.

Он помолчал, потом достал из ручья сапоги, вылил из них воду, обулся и спросил:

— Как ты к этому камню-то пробирался. Ну-ка расскажи.

— Зачем? — удивился Митька. — Туда ого-го как трудно ползти, к кустам тем.

— Трудно, значит. А ты всё равно скажи.

— Да зачем? — не понимал Митька.

Калина поскреб рукой щетину на подбородке и сказал с силой:

— Хочу я своими глазами поглядеть, как они рванутся! Скажи скорей, как туда дойти. Ты на руку мою не смотри. Доползу!

— Долго же туда, — нерешительно проговорил Митька. — Она может раньше рвануть… ничего и не увидишь.

— А вдруг успею. Надо мне это, Митька, — Калина стукнул себя в грудь здоровой рукой, — вот как надо. Да скорее ты говори! — заорал он вдруг.

— Да чего говорить-то. Все одно сам не дойдёшь.

И Митька в третий раз за сегодняшнее утро пустился в трудный путь.

Они лежали в засаде как настоящие партизаны. У них только не было гранат и винтовок. Они лежали не в придорожных кустах, куда приползал Митька, чтобы предупредить Калину, а выше, на лесистом взгорке, с которого видна была эта дорога от самого развилка до начала асфальта. Все опасное место было как на ладони. Митька несколько раз дергал Калину, чтобы тот не очень высовывался.

Митька всё больше удивлялся Калине. Откуда у него снова силы взялись? Полз, да ещё как! Все время поторапливал, боялся, что не увидит взрыва.

Машины шли одна за другой. В сторону аэродрома они шли, низко приседая на рессоры. Какой-то тяжелый груз, затянутый брезентом, везли они. Назад ехали быстрее, прижимаясь к обочине, чтобы пропустить те, что ехали с грузом навстречу.

— Зачем же ты у камня зарыл! Они ж сюда не сворачивают. Камень-то мешает, — упрекал Калина.

— Ты рыбу ловил когда? — прошептал в ответ Митька.

— Ну.

— Крупную легко ль поймать? — Точно так ответил Митьке Сверлилкин, на такой же его нетерпеливый вопрос. — Терпение надо!

— Дак они тут никогда и не поедут, — усмехнулся Калина.

— Потерпим. Это ж не сверло заточить! — прошептал Митька.

Машины шли одна за другой. Одна за другой двигались им навстречу. Непрерываемый гул стоял над шоссе.

— Что же сейчас в селе-то делается? Катя уж, поди, на работу ушла. Не дождалась меня и убивается теперь, — вздохнул Калина.

А в селе царила паника. Сновали мотоциклы. Бегали солдаты в мышиных мундирах.

Разыскивали Сверлилкина. Искали Шашкина.

Штубе был взбешен: ещё двое ушли в партизаны! Надо с этим кончать!

Он приказал обыскать дом Шашкина. Штубе вызвал машину и сам подъехал к шашкинскому дому. Солдаты уже орудовали там. Обер-лейтенант лично командовал обыском.

— Оружие ищите! — прорычал Штубе. — Переверните всё к чертовой матери!

Солдаты стаскивали с чердака и швыряли вниз тяжелые шматы сала Кадушка с медом, гулко ударившись о землю, раскололась, и желтый густой поток пополз из-под нее. Прямо в него упал рулон черного сукна.

— Ничего нет, господин комендант!

— В сарай! — командовал Штубе. — А это что за погреб? Сбить замок! Обер-лейтенант, там надо особенно тщательно все проверить!

— Есть! — побежал обер-лейтенант к погребу. — Шульц! Берг! — позвал он с собой двоих солдат.

По замку били прикладом автомата, но замок был амбарным и не поддавался.

— Обер-лейтенант! — взвизгнул Штубе, теряя терпение.

Наконец-то принесли откуда-то тяжелую кувалду, сбили замок.

Обер-лейтенант с солдатами исчез в погребе. Штубе наклонился над входным проемом.

— Ну! Что там? Что, я спрашиваю!

— Сало, — донесся приглушенный голос обер-лейтенанта.

— Опять сало! Доннерветтер! Ищите лучше! Должно быть оружие!

— Сейчас. Ищем, — донеслось из погреба. — Шульц! Берг! Посмотрите в том углу. Здесь я справлюсь сам!

Это были последние слова обер-лейтенанта.

Это было последнее, что услышал Штубе.

Сильный взрыв расколол землю под ним…

От Штубе ничего не осталось (не говоря уже об обер-лейтенанте и двух солдатах) — пришлось немцам хоронить пустые гробы!

Так и случилось, что весь немецкий гарнизон и вновь назначенный комендант сочли Шашкина партизаном и за его голову была обещана награда.

Но в селе старухи, качая головами, говорили: «Ну и Шашкин! Вот подлец! Сам сбежал, а добро-то свое заминировал. Чтоб никому не досталось!»

• Предыдущая
• 25/62
• Следующая