Женщины Цезаря - Маккалоу Колин - Страница 58
- Предыдущая
- 58/217
- Следующая
Через два дня Цезарь и Бибул открыли ludi Romani, которые на этот раз длились двенадцать дней. Шествие от Капитолия через Римский Форум к Большому цирку заняло три часа. Старшие магистраты и Сенат возглавляли парад, за ними следовали юноши на красивых конях, затем все колесницы, которым предстоит участвовать в гонках, и атлеты, которые будут состязаться. Сотни танцоров, фигляров, музыкантов; карлики, наряженные сатирами и фавнами; все проститутки Рима, облаченные в покрывала цвета пламени; рабы, несущие сотни великолепных серебряных и золотых урн и ваз; воины-шуты в алых туниках с бронзовыми поясами, в удивительных, украшенных гребнем шлемах, угрожающе размахивающие мечами и пиками; жертвенные животные… И наконец в последних, самых почетных рядах — все двенадцать главных богов, а также множество других богов и героев, которых несли на открытых носилках из золота и пурпура, раскрашенных, как живые люди, в изысканных одеждах.
Поскольку римляне обожали цветы, Цезарь украсил Большой цирк мириадами живых цветов. Огромная аудитория доходила до обморочного состояния от запаха роз, фиалок, левкоев, желтофиолей. Раздавались бесплатные прохладительные напитки. Зрителей ожидали новшества всех видов, от канатоходцев до изрыгателей огня и полуголых женщин, готовых, казалось, вывернуться наизнанку.
Каждый день игр приносил что-то новое, а гонки на колесницах вообще превзошли все увиденное Римом раньше. Бибул жаловался всем подряд:
— Он обещал мне, что я буду Поллуксом при нем, Касторе. Он оказался прав! Лучше бы я сберег мои триста талантов. Ведь они пошли лишь на еду и вино, изливающееся в жадные глотки двухсот тысяч бездельников, а он поставил себе в заслугу все остальное.
Цицерон поделился с Цезарем:
— Вообще мне игры не нравятся, но, должен признаться, твои были великолепны. Самые щедрые в истории. Это похвально. Но вот что мне понравилось в твоих играх больше всего — они не были вульгарными.
Тит Помпоний Аттик, всадник-плутократ, сказал Марку Лицинию Крассу, сенатору-плутократу:
— Блестяще. Ему удалось дать заработать всем. Что за год выдался для цветочников и оптовиков! Они будут теперь голосовать за него на протяжении всей его политической карьеры. Не говоря уже о пекарях, мельниках… О, очень, очень умно!
А молодой Цепион Брут так объявил Юлии:
— Дяде Катону очень не понравились игры. Конечно, он дружит с Бибулом. Но почему твой отец всегда должен так выставляться?
Катон ненавидел Цезаря.
Когда он наконец вернулся в Рим — как раз в то время, когда Цезарь вступил в должность курульного эдила, — он приступил к исполнению завещания своего брата Цепиона. Для этого пришлось пойти к Сервилии и Бруту, который в свои неполных восемнадцать лет уже преуспевал на Форуме, хотя еще не участвовал ни в одном судебном процессе.
— Мне не нравится, что теперь ты патриций, Квинт Сервилий, — сказал Катон, пунктуальный в отношении личных имен, — но поскольку я не хотел быть никем другим, кроме как Порцием Катоном, то полагаю, что должен это одобрить. — Он вдруг наклонился вперед. — Что ты делаешь на Форуме? Ты должен быть на поле сражения в чьей-нибудь армии, как твой друг Гай Кассий.
— Брут получил освобождение, — высокомерно пояснила Сервилия, подчеркивая имя своего сына.
— Никого нельзя освобождать от службы Отечеству, кроме калек.
— У него слабая грудь, — сказала Сервилия.
— Его грудь скоро поправится, если он выполнит свой долг и начнет служить в легионах. Да и кожа станет получше.
— Брут пойдет служить тогда, когда я сочту, что он здоров.
— У него что, языка нет? — строго спросил Катон. Не так агрессивно, как до своей поездки на Восток, хотя и довольно напористо. — Неужели он не может отвечать за себя сам? Ты подавляешь мальчика, Сервилия. А это не по-римски.
Все это Брут слушал молча, обдумывая очень трудную дилемму. С одной стороны, он хотел, чтобы в этом — как и в любом другом — его мать потерпела поражение. Но с другой стороны, он очень боялся стать военным. Кассий с радостью пошел служить в легионы, а у Брута появился кашель, который все ухудшался. Больно было видеть, как он падает в глазах дяди Катона. Но дядя Катон не выносит слабость любого рода. Дядя Катон, обладатель множества наград за храбрость в бою, никогда не поймет людей, которые не испытывают радостного трепета, беря в руки меч. И Брут закашлялся. Кашель начался где-то в низу груди, поднимаясь к горлу и выдавая обильную мокроту. Брут в отчаянии посмотрел на мать, на дядю, пробормотал извинения и вышел.
— Видишь, что ты наделал? — упрекнула Сервилия, оскалив зубы.
— Ему следует заниматься физкультурой и больше бывать на открытом воздухе. Я также подозреваю, что ты лечишь всякими снадобьями его кожу. Она выглядит ужасно.
— Брут — не твоя забота.
— По условию завещания Цепиона — моя.
— Им занимается дядя Мамерк, и он в тебе не нуждается. Фактически, Катон, никто в тебе не нуждается. Почему бы тебе не уйти и не броситься в Тибр?
— Все нуждаются во мне, это очевидно. Когда я уезжал на Восток, твой мальчик стал ходить на Марсово поле, и некоторое время было заметно, что из него может получиться настоящий мужчина. А теперь я вновь вижу маменькину болонку! Более того! Как ты могла позволить ему заключить брачный контракт с девочкой без приличного приданого, еще одной презренной патрицианкой? Какие же хилые дети у них будут!
— Надеюсь, — ледяным тоном произнесла Сервилия, — что у них родятся сыновья, подобные отцу Юлии, и дочери, похожие на меня. Что бы ты ни говорил о патрициях и о старой аристократии, Катон, в отце Юлии видно все, чем должен обладать римлянин, — солдат, оратор, политик. И кстати, Брут сам желал этого брака. Мне даже жаль, что это была не моя идея. Кровь невесты так же хороша, как и у него, а это намного важнее, чем приданое! Однако — чтобы ты знал! — ее отец гарантирует приданое в сто талантов. Впрочем, Брут не нуждается в девушке с большим приданым — теперь, когда он наследник Цепиона.
— Если он готов ждать невесту несколько лет, он мог бы подождать еще немного и жениться на моей Порции, — сказал Катон. — Я был бы очень рад этому союзу! Деньги моего дорогого Цепиона перешли бы к детям обеих ветвей его семьи.
— О, понимаю! — фыркнула Сервилия. — Так вот в чем истина, Катон? Не пожелал изменить имя, чтобы получить деньги Цепиона, но зато какой блестящий замысел — получить деньги через женскую линию! Чтобы мой сын женился на девушке из рода рабыни? Только через мой труп!
— И все же это может случиться, — самодовольно сказал Катон.
— Если это случится, я накормлю девчонку горячими углями!
Сервилия напряглась, понимая, что ее уколы не влияют на Катона так, как раньше. Он стал холоден, отчужден, его трудно было ранить. И она выпустила свое самое мерзкое жало.
— Помимо того, что отец Порции — потомок рабыни, следовало бы подумать и о ее матери. Уверяю тебя, что никогда не разрешу моему сыну жениться на дочери женщины, которая не в состоянии дождаться, пока ее муж вернется домой!
В прежние дни он набросился бы на нее с оскорблениями и криками. Сегодня же он словно окаменел и долго молчал.
— Я думаю, этот факт следует прояснить, — наконец вымолвил он.
— С удовольствием. Атилия — очень шаловливая девочка.
— О, Сервилия, ты — одна из самых веских причин, по которым Риму необходимы законы, обязывающие женщин держать язык за зубами.
Сервилия нежно улыбнулась.
— Спроси любого из твоих друзей, если не веришь мне. Спроси Бибула, Фавония или Агенобарба. Они были здесь и все видели. Это не секрет!
Он стиснул губы так плотно, что их не стало видно.
— Кто? — спросил он.
— Ну конечно, этот римлянин из римлян! Цезарь. И не спрашивай, который Цезарь. Ты знаешь, у какого Цезаря такая репутация. Да, это будущий тесть моего дорогого Брута.
Катон молча поднялся.
Он немедленно пошел в свой скромный дом, расположенный на скромной улице в глухом центре Палатина, где он, не успев поздороваться с женой и детьми, разместил в единственной гостевой комнате своего друга философа Афинодора Кордилиона.
- Предыдущая
- 58/217
- Следующая
