Женщины Цезаря - Маккалоу Колин - Страница 96

• Предыдущая
• 96/217
• Следующая

— Ценой может оказаться падение Рима! Отложи это слушание!

— Никогда! — взревел Катон. — Я не намерен быть марионеткой ни в твоих руках, ни в чьих-либо еще! Я знаю свой долг и выполню его!

— Нет сомнения, ты будешь выполнять свой долг и привлекать к суду какого-нибудь беднягу, пока Рим на твоих глазах будет тонуть в Тусканском море!

— Да, я буду выполнять мой долг, пока меня самого не поглотит Тусканское море!

— Пусть боги охранят нас от таких, как ты, Катон!

— Рим станет только лучше, если найдется больше таких, как я!

— Еще пара таких же, как ты, — и Риму конец! — возопил Цицерон, воздев руки, словно царапая небо. — Когда колеса такие чистые, что скрипят, Марк Порций Катон, их может заедать. Они катятся намного быстрее, если на них есть немного грязного жира!

— И в самом деле, — усмехнулся Цезарь.

— Отложи слушание, Катон, — устало попросил Красc.

— Теперь уже это не в моей власти, — самодовольно отозвался Катон. — Сервий Сульпиций непреклонен.

— Подумать только, когда-то я был хорошего мнения о Сервии Сульпиции! — сказал Цицерон Теренции в тот вечер.

— Катон втянул его в это дело, нет сомнения.

— Чего добивается Катон? Он хочет увидеть падение Рима — и все это лишь потому, что возникла срочная потребность в чьем-либо наказании? Неужели он не замечает, насколько опасно вводить в должность лишь одного консула в первый день Нового года? Да еще такого больного, как Силан? — Цицерон взмахнул руками. — Я начинаю думать, что сотня Катилин не будет такой угрозой Риму, как один Катон!

— В таком случае ты должен проследить, чтобы Сульпиций не обвинял Мурену, — предложила практичная Теренция. — Защищай Мурену сам, Цицерон, и возьми себе в помощь Гортензия и Красса.

— Действующие консулы обычно не защищают консулов, выбранных им на смену.

— Тогда создай прецедент. Ты умеешь это делать. И как я заметила, всегда успешно.

— Гортензий все еще в Мизене с распухшим большим пальцем на ноге.

— Верни его, даже если придется его похитить.

— И покончить с этим делом раз и навсегда. Ты права, Теренция. Валерий Флакк — судья в суде о взятках — патриций, значит, нам просто нужно надеяться, что у него хватит ума встать на мою сторону.

— Ума у него хватит, — сказала Теренция. — Он не Сульпиция будет обвинять, а Катона. Ни один патриций не ценит Катона, разве только если считает, что его обманным путем лишили консульства. Как Сервий Сульпиций.

Глаза Цицерона лукаво блеснули.

— Интересно, когда я вытащу Мурену из неприятности, насколько весомой окажется его благодарность? Может быть, он преподнесет мне великолепный новый дом?

— Даже не думай об этом, Цицерон! Это Мурена тебе нужен, а не ты — Мурене. Подожди, пока подвернется кто-нибудь в более отчаянном положении, прежде чем требовать такого гонорара.

Цицерон воздержался и не стал намекать Мурене, что ему нужен новый дом. Он защищал будущего консула всего за прелестную небольшую картину, написанную лет двести назад каким-то греком. С жалобами и стенаниями Гортензий все-таки вернулся из Мизены, и Красc вступил в сражение с присущими ему тщательностью и терпением. Они составили триумвират в защите, слишком грозный для огорченного Сервия Сульпиция Руфа, и добились оправдания Мурены, не прибегая даже к подкупу присяжных. У них и в мыслях этого не было — Катон следил за каждым их движением.

«Что еще может случиться после этого?» — думал Цицерон, шагая домой с Форума, чтобы проверить, прислал ли Мурена обещанную картину. Какую хорошую речь он произнес! Последняя речь перед тем, как жюри вынесло свой вердикт. Одним из величайших качеств Цицерона была его способность изменить направление своего обращения после того, как он оценит настроение присяжных, которых большей частью он знал хорошо. К счастью, жюри Мурены состояло из людей, которые не прочь были посмеяться над удачной шуткой. Поэтому свою речь Цицерон щедро уснащал остротами. Он получал большое удовольствие, высмеивая приверженность Катона совершенно непопулярной философии стоиков, основанной ужасным старым греком Зеноном. Присяжные ловили каждое слово, каждый нюанс. Особенно смешило их блестящее копирование оратором Катона, от голоса и позы до его огромного носа. Но когда Цицерону удалось избавиться от своей туники, все присяжные попадали на землю от хохота.

— Какой отменный комедиант наш старший консул! — громко крикнул Катон, когда прозвучал приговор ABSOLVO, что заставило жюри смеяться еще громче, радуясь проигрышу Катона.

— Это напоминает мне историю, которую я слышал о пребывании Катона в Сирии после того, как умер его брат Цепион, — сказал Аттик за обедом в тот же вечер.

— Какую историю? — почтительно осведомился Цицерон. В действительности его не интересовал Катон, но у него имелась причина быть благодарным Аттику, старшине присяжных.

— Он шел по дороге как нищий — три раба плюс Мунаций Руф и Афинодор Кордилион, когда вдалеке показались ворота Антиохии. У стен города Катон увидел огромную толпу, которая приближалась к нему, издавая радостные вопли. «Видите, как моя слава бежит впереди меня? — похвастался он Мунацию Руфу и Афинодору Кордилиону. — Вся Антиохия вышла мне навстречу, потому что я — замечательный пример настоящего римлянина: скромный, бережливый, ярый сторонник mos maiorum». Мунаций Руф — он рассказал мне эту историю, когда мы встретились в Афинах, — сказал ему, что сильно сомневается в этом, но старый Афинодор Кордилион поверил каждому слову великого патрона и начал отвешивать ему почтительные поклоны. Затем к путникам приблизилась толпа, в руках люди несли гирлянды, девушки бросали лепестки роз им под ноги. Этнарх вопросил чужаков: «Кто из вас великий Деметрий, вольноотпущенник блистательного Гнея Помпея Магна?» Мунаций Руф и трое рабов хохотали до упаду, и даже Афинодор Кордилион, взглянув на лицо Катона, засмеялся. Но Катон ужасно рассердился! Он не видел в этом ничего смешного. Особенно если учесть, что вольноотпущенник блистательного Магна великий Деметрий — такой надушенный сутенер!

История была хорошая, и Цицерон искренне веселился.

— Я слышал, Гортензий быстро похромал обратно в Мизены.

— Это его духовный дом — там он разводит свою рыбу.

— И никто из мятежников не сдался, чтобы воспользоваться амнистией Сената, Марк. Чего нам ждать в следующий раз?

— Хотел бы я знать, Тит, хотел бы знать!

И никто не ожидал, что следующим инцидентом станет появление в Риме депутации аллоброгов, галльского племени с верховьев реки Родан, что в Дальней Галлии. Возглавляемые одним из своих вождей, известным под именем Брог, они прибыли в Великий Город, чтобы предъявить свой протест Сенату в связи с плохим обращением с ними таких сенаторов, как Гай Кальпурний Пизон, и ростовщиков, действующих под маской банкиров. Не знающие о законе lex Gabinia, который теперь ограничивал слушание таких депутаций февралем, галлы не смогли получить разрешение ускорить решение по их петиции. Значит, им нужно было либо возвращаться в Дальнюю Галлию, либо оставаться в Риме еще два месяца, потратив целое состояние на гостиницу и на взятки нуждавшимся сенаторам. И они решили вернуться домой, а в начале февраля снова приехать в Рим. Настроение было мрачное у всех — от последнего раба до вождя Брога. Он поделился своими соображениями со своим лучшим другом среди римлян, вольноотпущенником банкиром Публием Умбреном:

— Кажется, мы ничего не добьемся, Умбрен, но мы вернемся, если я смогу убедить племена быть терпеливыми. Есть ведь среди нас и такие, кто поговаривает о войне.

— Что ж, Брог, у аллоброгов это давняя традиция — воевать с Римом, — сказал Умбрен. И вдруг блестящая идея возникла у него в голове: — Вспомни, как ты заставил Помпея Магна удирать, когда тот пришел в Испанию, чтобы сражаться с Серторием.

— Я считаю, война с Римом бесполезна, — мрачно заметил Брог. — Его легионы — как жернова, они перемалывают без всякой жалости. Убьешь их в сражении, скажешь себе — ты победил их, а в следующий сезон они появляются вновь — и все начинается сначала.

• Предыдущая
• 96/217
• Следующая