Женщины Цезаря - Маккалоу Колин - Страница 98

• Предыдущая
• 98/217
• Следующая

Все взгляды были устремлены на него, старшего консула Цицерона, заметил он. Даже взор суровой Теренции, сидящей в темном углу. А почему бы и нет? Она неизменно находилась рядом с ним на протяжении всей этой истории. И она заслужила место, пусть в последнем ряду, чтобы досмотреть эту пьесу. Поразмыслив, Цицерон отпустил всех аллоброгов (кроме Брога) в триклиний, чтобы они как следует подкрепились пищей и выпили вина, а сам устроился с Брогом, Сангой и Валерием Флакком ждать Помптина и тех людей, за которыми он его послал.

Волтурций не представлял опасности — он съежился в самом дальнем углу и плакал. Цепарий выглядел так, словно в нем еще остались силы, чтобы драться. Цицерон запер его в шкафу, сожалея о том, что не отослал его под охраной — если бы в Риме было хоть одно надежное место, чтобы отправить заговорщика туда!

— Дело в том, — сказал Луций Валерий Флакк, вертя в руках ключ от шкафа, — что твоя импровизированная кутузка, без сомнения, более надежна, чем тюрьма государственная.

Гай Цетег прибыл первым — настороженный и недоверчивый. Вскоре появились вместе Статилий и Габиний Капитон. За ними следом — Помптин. Лентула Суру пришлось ждать дольше, но наконец он тоже возник в дверях, весь из себя недовольный.

— Цицерон, это уж слишком! — воскликнул он, еще не видя других. Его испуг длился мгновение, но Цицерон его заметил.

— Присоединяйся к друзьям, Лентул, — сказал Цицерон.

Кто-то постучал. Еще не снявшие доспехов после ночного задания Помптин и Валерий Флакк выхватили мечи.

— Открой дверь, Тирон! — приказал Цицерон.

Но стучали не уличные убийцы: к старшему консулу вошли Катул, Красc, Курион, Мамерк и Сервилии Ватия.

— Когда нас от имени старшего консула срочно позвали в храм Согласия, — объяснил Катулл, — мы решили, что лучше сначала увидеть самого старшего консула.

— Добро пожаловать, — приветствовал их Цицерон.

— Что происходит? — спросил Красc, глядя на заговорщиков.

Пока Цицерон объяснял, послышались новые удары в дверь.

Вошли еще несколько сенаторов, сгорая от любопытства.

— Удивительно, как быстро у нас распространяются слухи! — воскликнул Цицерон, не в силах скрыть торжества.

Когда в комнате набралось достаточно много народа, старший консул перешел наконец к делу. Он рассказал историю аллоброгов, поведал о захвате на Мульвиевом мосту, показал письма.

— Теперь, — сказал Цицерон официальным тоном, — Публий Корнелий Лентул Сура, Гай Корнелий Цетег, Публий Габиний Капитон и Луций Статилий, я задерживаю вас до полного расследования вашего участия в заговоре Луция Сергия Катилины! — Он повернулся к Мамерку. — Принцепс сената, я отдаю тебе на хранение эти три свитка и прошу не открывать их, пока весь Сенат не соберется в храме Согласия. Тогда твоей обязанностью будет прочитать их перед всеми. — Цицерон поднял сложенный лист и продемонстрировал его всем собравшимся. — А это письмо я открою здесь и сейчас, в вашем присутствии. Если письмо компрометирует его автора, претора Лентула Суру, тогда никто не сможет остановить наше расследование. Если же послание невинно, тогда мы должны решить, как нам поступить с тремя свитками до собрания Сената.

— Давай, читай, Марк Туллий Цицерон, — сказал Мамерк, пораженный этим ночным кошмаром. Казалось, принцепс Сената не в силах был поверить, что Лентул Сура, консуляр, дважды претор, действительно мог в этом участвовать.

«О, как хорошо находиться в центре внимания, в драме такой огромной и зловещей, как эта!» — думал Цицерон, этот превосходный актер, с треском взламывая восковую печать, которую все опознали как печать Лентула Суры. Казалось, прошла вечность, прежде чем он развернул лист, пробежал текст глазами и начал читать вслух:

Цицерон закончил чтение при глубоком молчании. Казалось, никто даже не дышал в этой переполненной комнате. Затем заговорил Катул, жестко и сердито.

— Лентул Сура, ты погиб! — крикнул он. — Ты потерял мое уважение!

— Я думаю, — медленно проговорил Мамерк, — что ты должен открыть свитки сейчас, Марк Туллий.

— Как? Чтобы Катон обвинил меня в подделке свидетельств? — спросил Цицерон, широко раскрыв глаза. — Нет, Мамерк, они останутся запечатанными. Я не хочу дразнить нашего дорогого Катона, как бы прав я ни был, открывая эти письма.

Претор Гай Сульпиций тоже здесь, как заметил Цицерон. Хорошо! Не приходится играть роль лидера, незаслуженно пользующегося большой властью. Пусть не будет ничего, в чем Катон мог бы его обвинить.

— Гай Сульпиций, пожалуйста, сходи в дома Лентула Суры, Цетега, Габиния и Статилия и посмотри, не держат ли они у себя оружие. Возьми с собой центурию Помптина. Пусть они еще поищут в резиденции Порция Леки и в домах Цепария, Луция Кассия, Волтурция, которые сейчас находится здесь. И Луция Тарквиния. Я повторяю, пусть твои люди продолжат обыск, после того как ты лично осмотришь дома сенаторов-заговорщиков, потому что мне нужно, чтобы ты как можно скорее появился в Сенате. Там ты сообщишь о результате обысков.

Никто не хотел ни есть, ни пить. Цицерон выпустил Цепария из шкафа и позвал аллоброгов из столовой. Если какой-то пыл и оставался у Цепария, то пребывание в душном шкафу погасило его. Шкаф Цицерона почти не пропускал воздуха, и Цепарий вышел из него, ловя ртом воздух.

Действующий претор — изменник! Ведь он и консулом даже был. Как же повести себя, чтобы сложилось хорошее впечатление о человеке, которого все считают выскочкой, «новым человеком», чужаком из Арпина? Цицерон подошел к Лентулу Суре, взял его вялую руку и крепко сжал.

— Пойдем, Публий Корнелий, — спокойно сказал он, — пора идти в храм Согласия.

— Как странно! — воскликнул Луций Котта, когда длинная цепочка людей устремилась через Нижний Форум по лестнице Весталок к храму Согласия.

Лестница, высеченная в скалистом склоне Капитолия, отделяла храм от места, где казнили преступников. Именно по этой лестнице тела осужденных крюками стаскивали в Тибр.

— Странно? Что странно? — спросил Цицерон, все еще ведя за руку вялого Лентула.

— Как раз в этот момент подрядчики водружают на пьедестал новую статую Юпитера Наилучшего Величайшего в его храме. Давно пора! Прошло почти три года, с тех пор как Торкват и я давали ему клятву! — Луций Котта поежился. — Все эти предзнаменования!

— Сотни их было за твой год, — сказал Цицерон. — Я всегда жалел старую этрусскую волчицу, потерявшую своего детеныша, убитого молнией. Мне нравилось выражение ее морды, такое собачье! Она давала Ромулу свое молоко, но совершенно не заботилась о нем.

— Я никогда не понимал, почему она не давала молока обоим детям, — сказал Котта и пожал плечами. — А может быть, в легенде этрусков говорилось только об одном ребенке. Статуя определенно была выполнена еще до Ромула и Рема. А у нас все же есть сама волчица.

— Ты прав, — согласился Цицерон, помогая Лентулу Суре подняться по трем ступеням, ведущим к паперти очень низкого храма, — это предзнаменование. Я надеюсь, это к добру — Великий Бог смотрит на восток!

У входа он вдруг остановился.

— Edepol! Какая будет давка!

Храм буквально трещал по швам, пытаясь вместить всех сенаторов, присутствующих в Риме. Явились даже больные. Выбор места не был пустой прихотью Цицерона. Его очень беспокоило сохранение согласия между всеми сословиями римлян. В курии Гостилия нельзя было проводить собрание, когда рассматривался вопрос об измене, а поскольку в данном случае измена касалась всех слоев римского общества, храм Согласия оказался самым подходящим. К сожалению, здесь не было деревянных ярусов, как в храме Юпитера Статора. Поэтому всем пришлось стоять, задыхаясь в духоте.

• Предыдущая
• 98/217
• Следующая