Хаус и философия. Все врут! - Джейкоби Генри - Страница 36

Но, когда люди сталкиваются с такими представителями практического авторитета, как Триттер, ситуация усложняется еще больше. Обоснованный практический авторитет не обязан доказывать людям, что действует на их же благо. Напротив, он может просто потребовать, чтобы они исполняли свой гражданский долг. Разумеется, многие предпочитают следовать своим личным интересам, а не интересам закона, и это позволяет его служителям прибегать к приемам, нравственность которых порой трудно оправдать.

По мере развития событий Триттер давит на Уилсона и команду Хауса, чтобы добыть против своего врага улики. Обнаружив, что рецепты на викодин вырваны из блокнота Уилсона, он замораживает банковский счет онколога и лишает его права выписывать рецепты. Детектив старается подкупить Формана, предлагая устроить его брату, осужденному за наркотики, досрочное освобождение. Он пытается манипулировать Чейзом и заставить его шпионить за боссом, напоминая, что в прошлом Роберт уже так поступал (в первом сезоне, для Воглера) и Хаус все равно заподозрит его в сотрудничестве с полицией.

С точки зрения Триттера, эти приемы оправданы законом, ведь ему нужно добыть необходимую для обвинения информацию, защитив таким образом общественную безопасность. Поскольку практический авторитет (в идеале) работает на благо общества, он полагает себя вправе пренебрегать интересами отдельных индивидов, причем с тем большим рвением, чем большую угрозу они несут. В случае с Уилсоном страдает не только он сам, но и его пациенты. Лишившись права выписывать рецепты («Из огня да в полымя» (3/8)), Уилсон просит Кэмерон делать это за него. Эллисон соглашается, но говорит, что для соблюдения регламента (и чтобы не провоцировать вездесущего полицейского) ей придется сидеть у него на приеме. Присутствие Кэмерон в кабинете вызывает у пациентов недоверие к Уилсону и заставляет их подозревать его в некомпетентности. Вконец расстроенный онколог решает вообще закрыть практику.

Однако в конце эпизода «Слова и дела» (3/11) судья делает Триттеру замечание за чрезмерное рвение. Здесь мы наблюдаем противоречие между законом и тем, как трактуют его служители. По существу, судья поняла, что вендетта Триттера и его методы не были ни защитой интересов общества, ни правомочным использованием практического авторитета. Триттер попросту превысил полномочия. Детективы в штатском обычно не задерживают за вождение в нетрезвом виде.

Конфликт между практическим и теоретическими видами авторитета подчеркивает и сцена в зале суда. Чтобы спасти Хауса от тюрьмы, Кадди дает ложные показания. У нас не вызывает сомнений, что судья подозревает Кадди во лжи (она даже отпускает многозначительное замечание об «очень хороших друзьях Хауса»). Обычно, если есть хоть малейшее подозрение в лжесвидетельстве, информацию перепроверяют, а свидетелю грозят тюрьмой. Однако для нашего судьи (как и для Кадди) очевидно, что экстраординарный медицинский опыт Хауса (его теоретический авторитет) оправдывает нарушение обычных правил (практического авторитета закона). Так что в конечном счете сам закон делает для Хауса исключение, и практический авторитет уступает теоретическому. Как бы то ни было, любые исключения должны быть строго ограничены, иначе они подорвут авторитет закона в целом.

Итак, Хаус помилован, но с предупреждением: «Правила и законы созданы для всех. И вы вовсе не такой особенный, как думаете».[116]

Неудивительно, что у сериала «Доктор Хаус» такая мощная и преданная фанатская база. Медицинские драмы — один из популярнейших телепродуктов, их любят и зрители, и критики. Помимо «Анатомии страсти», на памяти громкий успех двух сериалов, одновременно стартовавших в 1994 году, «Надежда Чикаго» и «Скорая помощь», с такими героями, как Джек МакНейл и Даг Росс. Но, в отличие от своих предшественников, Грегори Хаус отнюдь не симпатичный нарушитель спокойствия, и его слабости — вовсе не продолжение достоинств. Поэтому безграничная любовь фанатов к доктору-мизантропу изначально парадоксальна, ведь он наверняка никому бы не понравился в реальной жизни. Нет, мы, конечно, очень любим эксцентричных героев, но не настолько же!

Может ли вообще эксцентричность считаться достоинством? Думаю, да, и если мы вспомним нескольких эксцентричных философов, то поймем, почему.

Американский писатель и философ Генри Дэвид Торо (1817–1862) известен прежде всего своей книгой «Уолден, или Жизнь в лесу», описывающей два года, проведенные автором в добровольном уединении на берегу Уолденского пруда. Книга убедительно доказывает, что самая разумная человеческая жизнь — это простое существование в гармонии с природой, и в этом отношении Торо предвосхитил «зеленых». Наследие автора составляют двадцать с лишним томов, включающих, помимо «Уолдена», его выступления за отмену рабства и философские работы, посвященные гражданскому неповиновению — сознательному отказу человека подчиняться законам, которые он считает несправедливыми. Безусловно, теория ненасильственного сопротивления Торо положила начало целому ряду общественных движений и оказала серьезное влияние на Махатму Ганди и Мартина Лютера Кинга. (При этом Торо поддерживал Джона Брауна и его методы борьбы с рабством, которые сегодня многие назвали бы терроризмом.)

Хаус ведет жизнь в социальной изоляции и без хижины на берегу пруда. В одиночестве мало хорошего, согласитесь. Но, как и автор «Уолдена», Хаус выбрал свой образ жизни сознательно. Говоря словами Торо: «Если кто-то шагает не в ногу со своими спутниками, значит, он слышит другой барабан». И, хотя отказ Хауса следовать стандартам и правилам часто кажется нам скорее нарушением субординации, чем серьезным проступком, порой он готов ради принципа пойти на немалый риск.

Например, в эпизоде «Отказ от реанимации» Хаус нарушает волю пациента. Практика современного здравоохранения такова, что дееспособный пациент имеет почти неограниченное право отказаться от лечения. Поэтому человек, не желающий, чтобы его жизнь искусственно продлевали, может подписать бланк отказа от реанимационных мероприятий, который прикрепляется к его медицинской карте. Но Хаус интубирует больного вопреки его желанию, потому что считает: предыдущий врач ошибся с диагнозом; и если бы пациент знал настоящее положение вещей, то не отказывался бы от лечения.

Безусловно, тут есть что возразить. Какой смысл подписывать кучу бумаг, если в любое время врач может заявить, что вы не обладаете всей полнотой информации, и сделать все по-своему? Но готовность Хауса к обвинению в уголовном преступлении и потере медицинской лицензии превращают его поступок в настоящий акт гражданского неповиновения. Обернись все по-другому, авторитет Хауса его бы не защитил.

Диоген Синопский (404–323 гг. до н. э.) — самый знаменитый философ-киник. Он не доверял пергаменту; и если и писал что-то, его труды не сохранились. Однако он был достаточно влиятельным мыслителем, и современники сохранили для нас его жизнеописание и взгляды. Диоген придавал большое значение жизни честной и скромной, в согласии с природой, и считал, что граждане Афин слишком изнежены, а пресловутая афинская демократия построена на обмане и лицемерии. Он полагал, что нет разницы между публичной и частной жизнью и человек должен на людях говорить и поступать так же, как в уединении. Диоген верил, что материальные блага не ведут к счастью, более того — препятствуют его достижению, поэтому сам жил скромно и ничем не владел. Он учил, что «жить надо, никого не боясь и никого не стыдясь»: писали, что он испражнялся и мастурбировал прилюдно — даже Хаус не заходил так далеко… пока во всяком случае. Услышав, что Платон назвал человека «животным о двух ногах, лишенным перьев», Диоген принес в Афинскую академию ощипанного петуха и выпустил со словами: «Смотрите, вот человек Платона», — чем не Хаус с его любовью к парадоксам!