Мальтийский сокол - Хэммет Дэшил - Страница 36

• Предыдущая
• 36/46
• Следующая

Гутман заморгал, и взгляд его на какое-то время потерял свою вкрадчивость, но улыбка на его жирном розовом лице, а также голос совершенно не изменились:

– В вашей системе рассуждения, сэр, много разумного – ей-богу, много! И если бы ее хоть как-нибудь можно было приложить к нашему случаю, я бы первый закричал: «Держитесь ее во что бы то ни стало, сэр». Но в нашем случае она как раз и не применима. Такое случается даже с лучшими из системы. Приходит время, когда необходимо делать исключения, и мудрый человек их делает. Именно так, сэр, обстоит дело в данном случае, и я вынужден напомнить, что вам хорошо заплачено за то исключение, которое вам придется сделать для нас. Конечно, если вы не сможете передать жертву полиции, забот у вас прибавится, но, – Гутман засмеялся и развел руками, – но вы не тот человек, который боится забот. Вы умеете постоять за себя и всегда, что бы ни случилось, в конце концов оказываетесь на коне. – Он сложил губы бантиком и прищурил глаз. – Вы справитесь, сэр.

Взгляд Спейда стал жестким, лицо суровым.

– Я знаю, о чем говорю, – сказал он тихим, намеренно спокойным тоном. – Это мой город и мои хитрости. Я, конечно, могу остаться на коне и в этот раз, но в следующий, когда кобылка окажется порезвее, меня так остановят, что я наглотаюсь собственных зубов. Меня это не устраивает. Вы, голубки, упорхнете в Нью-Йорк, Константинополь или куда-нибудь еще. А мне здесь жить и дело делать.

– Но вы можете… – начал Гутман.

– Не могу, – сказал Спейд убежденно. – И не буду. Не сомневайтесь. – Он сел прямо. Улыбка смыла суровость с его лица. Он заговорил быстро, стараясь быть спокойным и убедительным: – Слушайте, Гутман. То, что я предлагаю, выгодно всем. Если мы не дадим полиции козла отпущения, ставлю десять к одному, что рано или поздно они набредут на информацию о соколе. Тогда, где бы вы ни были, вам придется лечь на дно вместе с птичкой, что, согласитесь, не поможет вам сказочно разбогатеть. Дайте им козла отпущения, и они тут же отстанут.

– Вот в этом-то, сэр, и загвоздка, – ответил Гутман, беспокойство которого по-прежнему выдавали одни глаза. – А если не отстанут? А если козел отпущения как раз и выведет их на сокола? С другой стороны, они, по-моему, уже сейчас отстали, и самое лучшее, что мы можем сделать, – это спокойно уйти со сцены.

На лбу Спейда начала надуваться вена.

– Боже! Оказывается, вы тоже ничего не понимаете, – сказал он, сдерживая себя, – они не спят, Гутман. Они притаились и ждут. Попытайтесь понять это. Они знают, что я по уши увяз в этом деле. Все в порядке, пока я в состоянии своевременно предпринять необходимые шаги. Но если нет, мне крышка. – Его голос снова стал убедительно-вкрадчивым. – Послушайте, Гутман, неужели вы не понимаете, что нам совершенно необходимо подкинуть им жертву? Другого выхода нет. Давайте отдадим им сопляка. – Он кивнул беззлобно в сторону мальчишки в дверях. – Он же на самом деле застрелил и Терзби, и Джакоби – верно? В любом случае он просто создан для такой роли. Давайте соберем необходимые улики и отдадим его.

Мальчишка в дверях сжал уголки губ, могло показаться, что он едва заметно улыбнулся. Никакого другого эффекта предложение Спейда на него вроде бы не произвело. Смуглое лицо Джоэла Кэйро пожелтело. Открыв рот, он уставился на Спейда выпученными от удивления глазами; его женоподобная грудь нервно вздымалась. Бриджид О'Шонесси отпрянула от Спейда и извернулась так, чтобы видеть его лицо. Ее испуганное смятение в любой момент грозило смениться истерическим смехом.

Гутман сидел тихо и невозмутимо, пока вдруг не рассмеялся. Смеялся он долго и от души, в его елейно-приторных глазах плясали веселые искорки. Отсмеявшись, он сказал:

– Ей-богу, сэр, вы большой оригинал, очень большой! – Он вытащил из кармана белый носовой платок и вытер глаза. – Никогда не знаешь, что вы скажете или сделаете в следующий момент, – одно ясно, нечто потрясающее.

– Не вижу в этом ничего смешного. – Казалось, смех толстяка не произвел впечатления на Спейда. Он говорил так, как говорят с упрямым, но вполне разумным другом. – Это самый лучший выход. Когда полицейские…

– Но, дорогой мой, – возразил Гутман, – неужели вы не понимаете? Если бы я хоть на миг предположил такую возможность… нет, даже простое предположение более чем дико. Я люблю Уилмера как своего родного сына. Поверьте мне. Но если бы я даже на миг предположил такую возможность, что, по вашему мнению, в таком случае удержало бы Уилмера от того, чтобы выложить полиции все, что он знает о соколе и о каждом из нас?

Спейд ухмыльнулся, не разжимая губ.

– Если возникнет нужда, – сказал он мягко, – мы можем пристрелить его при попытке оказать сопротивление во время ареста. Но, я думаю, что так далеко нам заходить не понадобится. Пусть болтает что угодно. Обещаю, что все останется без последствий. Это нетрудно устроить.

Розовый лоб Гутмана покрылся складками. Он наклонил голову, смяв о воротничок свои подбородки, и спросил:

– Как? – Затем с поспешностью, от которой заколыхались все его жировые складки, он поднял голову, повернулся к мальчишке и громогласно захохотал. – Что ты думаешь об этом, Уилмер? Ведь правда забавно?

Темно-каштановые глаза мальчишки горели под густыми ресницами. Он ответил тихо, но отчетливо:

– Да, забавно… сукин сын.

Спейд тем временем говорил с Бриджид О'Шонесси:

– Как ты себя чувствуешь, ангел мой? Тебе лучше?

– Да, гораздо лучше, только, – она так понизила голос, что последние два слова нельзя было расслышать уже в полуметре от нее, – я боюсь.

– Не бойся, – сказал он беспечно и положил ладонь на ее колено в сером чулке. – Ничего страшного не происходит. Хочешь выпить?

– Не сейчас, спасибо. – Она снова понизила голос. – Будь осторожен, Сэм.

Спейд ухмыльнулся и посмотрел на Гутмана, который и сам уже смотрел на него. Толстяк добродушно улыбнулся и, помолчав немного, спросил:

– Как?

Спейд притворился дурачком.

– Что «как»?

Толстяк решил, что здесь уместно еще немного посмеяться, и только потом объяснил:

– Если ваше предложение, сэр… серьезно, то из чувства обычной вежливости мы, по крайней мере, должны выслушать вас. Так как же вы собираетесь устроить, чтобы Уилмер, – здесь он еще раз рассмеялся, – в случае ареста не смог нанести нам вреда?

Спейд покачал головой.

– Нет, – сказал он, – мне бы не хотелось злоупотреблять чьей-либо вежливостью, пусть даже и обычной. Забудем об этом.

Толстяк сморщил свое жирное лицо.

– Ну что вы, что вы! – запротестовал он. – Вы ставите меня в крайне неловкое положение. Мне не следовало смеяться, и самым почтительным и искренним образом я прошу меня простить. Мне бы не хотелось, чтобы у вас, мистер Спейд, создалось впечатление, будто я могу высмеять какое-либо из ваших предложений только потому, что я с ним не согласен, – вы должны знать, сколь глубоко я ценю и уважаю вашу проницательность. Имейте в виду, я не вижу никакой практической пользы в вашем предложении – даже отвлекаясь от того факта, что я отношусь к Уилмеру, как к родному сыну, – но тем не менее сочту за честь и за добрый знак того, что мои извинения приняты, если вы продолжите и расскажете все до конца.

– Ну что ж, – сказал Спейд, – так и быть, продолжу. Брайан – типичный окружной прокурор. Больше всего он озабочен тем, как выглядит его работа в отчетах. Он скорее закроет глаза на сомнительный случай, чем начнет расследование, которое ему невыгодно. Не знаю, фабриковал ли он дела на тех, кого считал невиновными, но не могу представить, как он заставляет себя поверить в невиновность людей, доказательства виновности которых он вполне способен наскрести. Чтобы наверняка доказать виновность одного преступника, он оставит на свободе полдюжины его сообщников, если они могут спутать ему карты.

– Именно такой вариант, – продолжал Спейд, – мы ему и предложим, и он ухватится за него обеими руками. Он не захочет ничего знать о соколе. Он наизнанку вывернется, лишь бы убедить себя, что все показания сопляка – чушь собачья, попытка запутать дело. Положитесь в этом на меня. Мне не составит труда показать ему, что если он начнет валять дурака и попытается заарканить всех, то получит такое дельце, в котором ни одно жюри присяжных не разберется, а если он возьмется за сопляка, обвинительный приговор у него в кармане.

• Предыдущая
• 36/46
• Следующая