Из глубины - Чайлд Линкольн - Страница 21

• Предыдущая
• 21/73
• Следующая

Получается, что он не знал, чего ожидать от «Глубоководного шторма».

«Господи, как жарко». Он медленно добавлял в белую муку молоко, тимьян, лавровый лист, сливочное масло и лук. Быстро помешивая соус, он наклонился над кастрюлей и почувствовал легкое головокружение, ему даже пришлось отступить, чтобы глотнуть ртом воздуха. Он слишком часто дышит, вот в чем беда. «Парень, держи волю в кулаке. Смена только началась, еще тьма всякой ерунды впереди».

Таннер возвращался из кладовой, в руках у него был большой пакет с мукой. Увидев Луазо, он остановился.

— Парень, с тобой все в порядке? — спросил кондитер.

— Да… нормально, — ответил Луазо.

Как только Таннер отошел, он вытер лицо полотенцем и тут же принялся помешивать соус: если сейчас промедлить, мука пригорит и придется начинать все сначала.

Он, оказывается, совсем забыл о том, что здесь не будет ни солнечного света, ни свежего морского воздуха. А потом, авианосцы хотя бы двигаются. Луазо никогда не думал, что боится закрытого пространства, но жить в железном ящике, из которого не можешь выбраться, а снаружи на голову тебе давит океан… рано или поздно это начинает тебя донимать. Люди, которые спроектировали «Глубоководный шторм», добились изрядных успехов в миниатюризации, и сначала, когда Луазо работал наверху, на одиннадцатом уровне, он совсем ничего не замечал. Но потом его перевели на центральную кухню, на седьмой уровень. А внизу оказалось немножко теснее. Когда закипает работа, сюда набивается столько народу, что едва можно пройти. В такие минуты в последние дни Луазо чувствовал себя хуже всего. Проснувшись сегодня, он первым делом подумал о грядущей обеденной толчее. И сразу начал потеть, еще даже не вылезая из проклятой постели…

Он крепко схватился за поручень из нержавейки, идущий вокруг плиты, — желудок скрутила тошнота. Вернулось головокружение, и он, уже в легкой панике, помотал головой, пытаясь от него избавиться. Может, он правда заболевает? Может, у него грипп начинается? После смены надо будет зайти в медпункт. Нервы это или простуда, а там должны помочь.

Сделав над собой усилие, Луазо принялся снова помешивать соус, чтоб тот не кипел, и попытался проверить, каков цвет, чистота и запах его произведения. И тут заметил «гонца» — одного из кухонных рабочих, приписанных к «Дну», кают-компании, расположенной где-то в недрах станции; тот выходил, неся целую стопку готовых блюд. Там был только крохотный камбуз, и поэтому наверх часто посылали «гонцов» — тех, кто работал и жил в закрытой зоне станции и имел все необходимые допуски, чтобы отнести приготовленные в центральной кухне блюда на закрытые уровни.

Вот еще что сильно не нравится Луазо — вся эта секретность. Тут внизу она более заметна, чем наверху. Он сразу может отличить тех, кто работает в закрытых зонах: они садятся в стороне от остальных, сгрудившись за одним столиком, сдвинув головы, и переговариваются полушепотом. Зачем столько тайн в научной экспедиции? При таких строгостях он даже не знает, чем, собственно, занята экспедиция и насколько успешно идет работа. А это означает, что он не имеет ни малейшего представления о том, когда можно будет отсюда уехать И вернуться домой.

Домой…

И вдруг его накрыла новая волна слабости, гораздо сильнее предыдущих. Луазо покачнулся, нащупывая поручень. Это не нервное, а кое-что посерьезней. Холодея от страха, он пытался устоять на ногах.

Снова приступ головокружения, и перед глазами все потемнело. Люди в кухне оставили свою работу, положили ножи, лопатки и деревянные ложки — все смотрели на него. Кто-то заговорил с ним, но ему слышался тихий шепот, и он не смог разобрать ни слова. Протянув руку, чтобы сохранить равновесие, Луазо схватился за тяжелую кастрюлю с соусом, но промахнулся, скользнув вдоль ее бока. И ничего не ощутил. Еще один приступ слабости, совсем изнуряющий. Неприятный запах достиг его ноздрей — вонь паленых волос и подгоревшего мяса. Он решил, что это, наверное, галлюцинация. Все бежали к нему. Он посмотрел вниз, но перед глазами все расплывалось, и он только успел заметить, что рука его столкнула кастрюлю с соусом и теперь лежит на открытой плите. Между пальцами плясали голубые языки пламени, но он ничего не чувствовал. Наконец накатила последняя волна слабости, манящая чернота обволокла его, словно одеяло, и Луазо решил, что самое естественное — упасть на пол и погрузиться в темноту.

— Вы закончили, доктор?

Крейн повернулся и увидел шеф-повара Рено — тот, скрестив руки, стоял неподалеку, и его лицо выражало сильное неодобрение.

— Почти.

Повернувшись спиной к полке, на которой стояла по меньшей мере сотня маленьких бочонков, Крейн наугад взял один, сорвал пластиковую упаковку и набрал в пробирку примерно чайную ложку сливочного масла.

Холодильная камера центральной кухни оказалась просто сокровищницей. Она была набита не только типичными продуктами — птицей, говядиной, яйцами, свежими овощами, молоком и тому подобным, но и такими, которые могли бы сделать честь самым дорогим ресторанам континента. Белые и черные трюфели, почти бесценный бальзамический уксус многолетней выдержки в крохотных стеклянных пузырьках, фазаны, куропатки, гуси, ржанки, огромные банки русской и иранской черной икры. И все это втиснуто в пространство размером максимум десять футов на двадцать. Обнаружив такие залежи деликатесов, Крейн был вынужден брать образцы только с самых популярных продуктов, которые могли бы есть почти все и почти каждый день. И все равно уже почти все пробирки из двухсот имеющихся заполнены, а час, который он на это потратил, довел шеф-повара до белого каления.

Убрав бочонок с маслом, Крейн перешел к следующей полке, на которой стояли основные ингредиенты для изготовления домашних соусов: отменные выдержанные сорта французского винного уксуса из белого вина и оливковое масло холодного отжима.

— Из Испании, — заметил Крейн, беря бутылку масла и ставя ее на стол.

— Это самое лучшее, — коротко ответил Рено.

— А я думал, итальянское…

Рено издал губами странный звук, наполовину презрительный, наполовину нетерпеливый.

— Фи! Никакого сравнения! Оливки собирают вручную с молодых деревьев, которых на один акр высаживают не более тридцати, поливают скудно, удобряют лошадиным навозом…

— Лошадиным навозом, — повторил Крейн, медленно кивая.

Лицо Рено потемнело.

— Engrais. Удобрение. Все натуральное, никаких химикатов.

Он решил, что поведение Крейна выражает его личное неприязненное отношение к кухне, словно Крейн был инспектором санитарного контроля, а не врачом, который пытается разгадать медицинскую загадку.

Крейн откупорил бутылку, достал новую пробирку из набора, отлил туда немного масла и заткнул пробирку пробкой. Он убрал бутылку с маслом на место и взял следующую, с другой полки.

— У вас тут очень много свежих продуктов. Как вы храните их?

Рено пожал плечами.

— Продукты есть продукты. Со временем портятся.

Крейн наполнил очередную пробирку.

— И что вы с ними делаете?

— Что-то сжигаем. Остальное собираем и вместе с другим мусором со станции отправляем в «лоханке» наверх.

Крейн кивнул. Как он уже знал, «лоханкой» называли большой беспилотный аппарат снабжения, который совершал ежедневные челночные рейсы между станцией и базой на поверхности моря. Устройство, известное под официальным названием «Глубоководный аппарат снабжения LF2-M», являлось опытным флотским образцом, предназначенным для обеспечения лежащих на грунте аварийных подводных лодок. Прозвище оно получило благодаря своим неуклюжим обводам, наводившим на мысли об огромной ванне.

— В «лоханке» поступают и свежие продукты? — спросил Крейн.

— Конечно.

Крейн наполнил уксусом очередную пробирку.

— Кто этим занимается?

— Служба заказа продуктов, на основании инвентарного контроля и долговременного планирования.

— А кто конкретно доставляет пищу из «лоханки» в кухни?

• Предыдущая
• 21/73
• Следующая