Шоколад - Харрис Джоанн - Страница 27

• Предыдущая
• 27/64
• Следующая

Я опять обратил взгляд на плакат. Он написан неровным детским почерком.

«НЕБЕСНЫЙ МИНДАЛЬ» ОРГАНИЗУЕТ

GRAND FESTIVAL DU CHOCOLAT.

ОТКРЫТИЕ СОСТОИТСЯ

В ПАСХАЛЬНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ.

ПРИГЛАШАЮТСЯ ВСЕ!

Я перечитываю текст, во мне закипает возмущение. До меня по-прежнему доносится её голос, сопровождаемый звоном стекла. Увлечённая разговором, она всё ещё не замечает меня, стоит спиной к двери, вывернув одну ступню, словно танцовщица. На ней лодочки без каблуков с маленькими бантиками, надетые на босу ногу.

ОТКРЫТИЕ СОСТОИТСЯ

В ПАСХАЛЬНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ.

Теперь мне всё ясно.

Должно быть, она изначально планировала это, этот праздник шоколада. Подумывала устроить его одновременно с самой священной из церковных церемоний. Наверно, вынашивала свою идею со дня карнавала, когда появилась в нашем городе, — чтобы подточить мой авторитет, высмеять проповедуемые мною каноны. Вместе со своими приятелями с реки.

Мне следовало бы тотчас же удалиться, но я был слишком зол и, толкнув дверь, переступил порог шоколадной. Насмешливо звякнул колокольчик, объявляя о моём приходе. Она с улыбкой повернулась ко мне. Если бы минуту назад я не получил неопровержимых доказательств подлости её натуры, я мог бы поклясться, что она искренне рада мне.

— Месье Рейно.

Воздух пропитан густым возбуждающим запахом шоколада. В отличие от безвкусного порошкового шоколада, который я пробовал в детстве, этот источает сочную тёрпкость, как душистые бобы на кофейных лотках на рынке, благоухание «Амаретто» и тирамису, приятный жжёный аромат, который проникает мне в рот, вызывая обильное слюноотделение. На прилавке дымится серебряный кувшин. Я вспомнил, что не завтракал.

— Мадемуазель.

Я стараюсь говорить повелительным тоном, но гнев сжимает мне горло, и вместо праведного рёва я лишь возмущённо квакаю, как воспитанная лягушка.

— Мадемуазель Роше. — Она смотрит на меня вопросительно. — Я только что ознакомился с вашим объявлением!

— Благодарю, — говорит она. — Вам что-нибудь налить?

— Нет!

— У меня восхитительный chococcino, — соблазняет она, — как раз для вашего слабого горла.

— У меня не слабое горло!

— Разве? — Голос у неё притворно заботливый. — А мне показалось, вы немного хрипите. Тогда, может, grand crime? Или кофейный шоколад?

Усилием воли я беру себя в руки.

— Я не стану вас беспокоить, спасибо.

Рыжий возле неё тихо хохотнул и сказал что-то на своём мерзком наречии. Мой взгляд упал на его руки. На них следы краски, въевшейся в трещинки и линии на его ладонях и костяшках пальцев. Я встревожился. Значит, он работает? На кого? Будь это Марсель, полиция немедленно арестовала бы его за нелегальную деятельность. При обыске его судна наверняка можно обнаружить достаточно вещественных доказательств — наркотики, краденые вещи, порнографию, оружие, — чтобы надолго упрятать его за решётку. Но это Ланскне. Только очень серьёзное преступление вынудит полицию приехать сюда.

— Я ознакомился с вашим объявлением, — начал я опять, стараясь держаться с достоинством. Она смотрит на меня с выражением вежливого интереса, а в глазах искрится смех. — И должен сказать… — тут я кашлянул, поскольку в горле опять скопилась желчь, — …должен сказать, что вы выбрали… вы выбрали весьма неподходящее время для своего… праздника.

— Я выбрала? — невинно переспрашивает она. — Вы имеете в виду празднование Пасхи? — Она озорно улыбнулась. — Если не ошибаюсь, церковные праздники в вашей компетенции. Вам следует урегулировать этот вопрос с папой римским.

Я остановил на ней холодный взгляд.

— Думаю, вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.

Опять тот же вежливый вопросительный взгляд.

— Праздник шоколада. Приглашаются все. — Во мне, словно кипящее молоко, поднимается неукротимый гнев. Я ослеплён яростью, на мгновенье теряю контроль над собой. С осуждением тыкаю в неё пальцем. — Я догадываюсь, зачем вы всё это затеяли.

— Позвольте предположить. — Голос у неё мягкий, заинтересованный. — Это враждебный выпад против вас лично. Злостная попытка расшатать устои католической церкви. — Она вдруг визгливо рассмеялась. — Боже упаси, чтобы шоколадная на Пасху торговала пасхальными яйцами. — Голос у неё дрожащий, почти испуганный, хотя мне не ясно, чего она боится. Рыжий пялится на меня свирепым взглядом. Она перевела дух, страх, как мне показалось, мимолётно отразившийся на её лице, исчез под маской невозмутимости. — Я уверена, здесь достаточно места для нас обоих, — ровно произносит она. — А вы ещё не передумали? Может, всё-таки выпьете чашку шоколада? Я могла бы объяснить, что…

Я остервенело тряхнул головой, будто пёс, которого донимают осы. Её спокойствие бесит меня. Я слышу в голове какое-то гудение, помещение закачалось перед глазами. Сливочный запах шоколада сводит меня с ума. Все мои чувства вдруг обострились до предела: я ощущаю аромат её духов, ласкающий аромат лаванды, тёплое пряное благоухание её кожи. Мне также бьют в нос смрад болот, одуряющая смесь мускуса, моторного масла, пота и краски, исходящие от её рыжего приятеля, стоящего чуть поодаль.

— Я… нет… я…

Как это ни ужасно, я забыл всё, что намеревался сказать. Что-то об уважении, кажется, об обществе. О том, что мы должны действовать заодно, о добродетельности, порядочности, о нравственных принципах. Но у меня кружилась голова, и я просто хватал ртом воздух.

— Я… я…

Мне не даёт покоя мысль, что это она наслала на меня порчу, проникла в моё сознание и по ниточке выдёргивает из меня разум… Она наклоняется ко мне, изображая участие. Её запах вновь бьёт мне в нос.

— Вам плохо? — Я слышу её голос будто издалека. — Месье Рейно, вам плохо?

Дрожащими руками я отталкиваю её.

— Это ничего. — Наконец-то ко мне вернулся дар речи. — Просто… дурно стало. Ничего. Всего хорошего. — Нетвёрдой походкой я слепо иду к выходу. По лицу мне полоснуло красное саше, свисающее с дверного косяка. Ещё одно свидетельство её идолопоклонства. Я не могу избавиться от мысли, что именно эта нелепая вещичка — связанные воедино травы и кости — вызвала у меня недомогание, помутила мой рассудок. Шатаясь, я вываливаюсь на улицу, набираю полные лёгкие воздуха.

Едва на голову мне упали капли дождя, разум сразу просветлел, но я продолжаю идти. Всё иду и иду.

Я шёл не останавливаясь, пока не добрался до тебя, mon pere. Сердце гулко колотилось, по лицу струился пот, но теперь я наконец-то чувствую, что очистился от неё. Ты чувствовал то же самое, mon pere, в тот день в старой канцелярии? У твоего соблазна было такое же лицо?

Одуванчики распространяются, их горькие стебли пробиваются сквозь чёрнозём, белые корни уходят вглубь, укрепляются. Скоро они зацветут. Возвращаться домой я иду берегом реки, pere, понаблюдаю за плавучим посёлком, который растёт с каждым днём, заполоняя разлившийся Танн. Со времени нашей с тобой последней встречи лодок прибавилось. Река буквально вымощена ими; и мост не нужен, чтобы перебраться на другой берег.

ПРИГЛАШАЮТСЯ ВСЕ.

Так вот что она замышляет? Хочет собрать здесь бродяг, устроить вакханалию излишеств? Сколько сил мы положили на то, чтобы истребить те последние языческие традиции, pere, и проповедовали против них, и увещевали. Объяснили всем, что значат яйцо и заяц — живучие символы трудноискоренимого язычества. И какое-то время у нас был порядок. Но с её появлением нужно снова браться за метлу. На это раз нам бросил вызов более коварный враг. И моя паства — доверчивые глупцы — приняла её, внимает ей… Арманда Вуазен. Жюльен Нарсисс. Гийом Дюплесси. Жозефина Мускат. Жорж Клэрмон. В завтрашней проповеди я назову их имена и имена всех тех, кто внимает ей. Праздник шоколада, скажу я им, это только часть одной огромной болячки. Она водит дружбу с речными цыганами. Злостно пренебрегает нашими обычаями и ритуалами. Развращает наших детей. Налицо все признаки, скажу я им, все признаки её коварства.

• Предыдущая
• 27/64
• Следующая