Расколотое 'Я' - Лэнг Р Д - Страница 11

Если индивидуум не ощущает себя автономным, это означает, что он обычным образом не может переживать ни отделенность от другого, ни связанность с ним. Недостаток чувства автономии подразумевает, что человек чувствует, что его бытие переплетено с другим или что другой переплетен с ним в смысле пересечения границы действительных возможностей внутри структуры человеческих связей. Это означает, что ощущение онтологической зависимости от другого (то есть зависимости от другого ради самого своего бытия) заменяется ощущением привязанности к нему, основанной на подлинной взаимности. Предельные отстраненность и изолированность рассматриваются как единственная альтернатива моллюске- или вампироподобной привязанности, при которой жизненная кровь другой личности необходима для собственного выживания, и, однако, она представляет собой угрозу выживанию. Поэтому полюсами являются скорее полная изоляция и полное слияние индивидуальностей, а не отделенность и связанность. Индивидуум постоянно колеблется между двумя крайностями, каждая из которых в равной степени недостижима. Он начинает жить скорее как та механическая игрушка, которая обладает положительным тропизмом, вынуждающим ее двигаться к стимулу, пока она не достигает определенной точки, где встроенный отрицательный тропизм направляет ее в другую сторону, пока вновь верх не берет положительный тропизм; такие колебания повторяются ad infinitum.

Джеймс говорил, что другие люди необходимы для его существования. Еще один пациент при такой основополагающей дилемме вел себя следующим образом: он в течение месяцев оставался в изолированной обособленности от мира, живя один в комнате, существуя на скромные сбережения и грезя. Но, поступая так, он начинал ощущать, что внутренне умирает. Он становился все более и более пустым и наблюдал "прогрессирующее обнищание образа жизни". Большая часть гордости и чувства собственного достоинства при таком существовании замыкалась на себя, но, когда его состояние деперсонализации начинало прогрессировать, он на короткий срок окунался в общественную жизнь для того, чтобы получить "дозу" других людей, но без "передозировки". Он напоминал алкоголика, продолжающего внезапно устраивать пьяные оргии в промежутках между периодами трезвости, за исключением того, что в его случае у него было пагубное пристрастие -которого он боялся и стыдился, как любой раскаивающийся алкоголик или наркоман,-к другим людям. Через короткое время он начинал ощущать, что существует угроза быть пойманным тем кругом, в который он вошел, и он вновь удалялся в свою изоляцию в смущении от безнадежности, подозрений и стыда.

Некоторые из вопросов, обсужденных выше, иллюстрируют два следующих случая.

Случай 1. Тревога при ощущении одиночества

Затруднение г-жи Р. заключалось в боязни появления на улице (агорафобии). При ближайшем рассмотрении стало ясно, что тревога у нее возникает, когда она начинает ощущать себя самостоятельной на улице или где угодно. Она могла быть самостоятельной, пока не ощущала, что в действительности она одна.

Вкратце ее история такова. Она была единственным и одиноким ребенком. В ее семье не было открытого пренебрежения ею или враждебности. Однако она чувствовала, что родители всегда чересчур поглощены друг другом и никто не обращает на нее внимания. Она росла, желая залатать эту дыру в своей жизни, но ни разу не преуспела в становлении самодостаточной или погружении в собственный мир. Она всегда стремилась стать важной и значимой для кого-нибудь еще. Всегда был нужен кто-то еще. Предпочтительно она хотела быть любимой и обожаемой, а если нет, то лучше быть ненавидимой, чем незамеченной. Она хотела быть значимой для кого-то еще в любом качестве, в противоположность постоянным воспоминаниям о своем детстве, когда она не была по-настоящему важна для родителей, когда ее не любили и не ненавидели, не обожали и не стыдились.

Как следствие этого, она попыталась смотреть на себя в зеркало, но ей ни разу не удалось убедить себя, что она - это кто-то. Она так и не избавилась от страха, что там может никого не оказаться.

Она превратилась в очень привлекательную девушку и вышла замуж в семнадцать лет за первого человека, который действительно оценил ее красоту. Ей казалось характерным, что родители не замечали ничего происходящего с их дочерью до тех пор, пока она не объявила о помолвке. Она ликовала и приобретала уверенность в себе от теплоты мужниного внимания. Но он был офицером, и вскоре его отправили за границу. Она была не способна поехать вместе с ним. При этой разлуке она пережила настоящую панику.

Необходимо отметить, что ее реакцией на отсутствие мужа была не депрессия или печаль, при которых она бы тосковала или скучала по нему. Это была паника (как я предполагаю) из-за исчезновения в ней чего-то, что было обязано своим существованием присутствию мужа и его вниманию. Она являлась цветком, который завял за один недождливый день. Однако помощь пришла к ней благодаря внезапной болезни матери. Отец попросил ее срочно приехать, чтобы ухаживать за матерью. В течение следующего года, во время болезни матери, она, как никогда, была (по ее словам) самой собой. Она стала опорой дома. Не было ни следа паники до смерти матери, когда перспектива покинуть место, где она наконец стала так много значить, и присоединиться к мужу заняла все ее мысли. Опыт последнего года заставил ее впервые ощутить, что она теперь уже не ребенок своих родителей. В противоположность этому быть женой своего мужа казалось чем-то излишним.

Опять-таки нужно отметить отсутствие горя при смерти матери. В это время она начала обдумывать возможность жить в этом мире одной. Ее мать умерла, потом умрет отец, вероятно, муж; "после этого -ничего". Это ее не угнетало, а пугало.

Затем она присоединилась за границей к мужу и в течение нескольких лет вела довольно веселую жизнь. Она страстно желала всего внимания, которое он мог ей предоставить, но его становилось все меньше и меньше. Она была неугомонна и неудовлетворена. Их брак распался, и она, вернувшись на родину, поселилась в Лондоне, в квартире отца. Пока она жила с отцом, она стала любовницей и натурщицей одного скульптора. Так она жила несколько лет, прежде чем я увидел ее; тогда ей было двадцать восемь.

Вот как она говорила про улицу: "На улице люди идут по своим делам. Редко встретишь кого-то, кто тебя узнает. Даже если это происходит, они просто кивают и проходят дальше или в лучшем случае болтают с тобой пару минут. Никто не знает, кто ты такая. Каждый погружен в себя. Ты никого не волнуешь". Она привела пример, когда люди падали в обморок, а всем это было безразлично. "Всем было наплевать". Именно в такой обстановке и с этими мыслями в голове она ощутила тревогу.

Эта тревога заключалась в нахождении одной на улице или, вернее, в ощущении самостоятельности. Если она выходила не одна или встречалась с кем-то, кто ее действительно знал, ощущения тревоги не возникало.

В квартире отца она часто оставалась одна, но это было совсем другое дело. Там она никогда не ощущала себя по-настоящему самостоятельной. Она готовила .ему завтрак. Убирая постели, моя посуду, она как только можно тянула время. Середина дня была самой тяжелой. Но она была не против: "Все было знакомо". Существовали кресло отца и его полочка с трубками. Существовал портрет матери на стене, смотрящей сверху вниз на нее. Было так, словно все эти знакомые предметы каким-то образом освещали дом присутствием людей, которые владели и пользовались ими или сделали их частью своей жизни. Таким образом, хотя она находилась в квартире одна, она всегда была в силах неким магическим образом быть с кем-то. Но эта магия рассеивалась в шуме и анонимности деловитой улицы.

Лишенное чувствительности приложение к пациентке того, что зачастую должно являться классической психоаналитической теорией истерии, могло бы иллюстрировать попытку показать эту женщину как бессознательно, либи-дозно привязанную к своему отцу; с последующей бессознательной виной и бессознательной потребностью и (или) страхом наказания. Ее неудача при сокрытии долговременных либидозных отношений от отца, как показалось бы, поддерживает первую точку зрения, наряду с ее решением жить вместе с ним, так сказать, занять место матери, и тем фактом, что она, двадцативосьмилетняя женщина, проводила болыпую часть дня, думая о нем. Преданность матери во время ее последней болезни стала бы отчасти следствием бессознательной вины за соперничество с матерью, а тревога после смерти матери явилась бы тревогой из-за ее бессознательного желания смерти матери и т. д.*