Из тупика - Пикуль Валентин Саввич - Страница 21

• Предыдущая
• 21/221
• Следующая

Федерсон машинально впивается в список:

- Ряполов! Кто такие Сашка с Гришкой? Из какой палубы?

Выясняется, что палуба эта - Зимний дворец, Сашка - императрица Александра Федоровна, а Гришка - известный варнак Распутин-Новых, и Федерсон задумчиво поправляет манжеты.

- Ну-с, так что, Захаров? Были такие высказывания?

Захаров встает - руки по швам отутюженных клешей:

- Какие, ваше благородие?

- Ну вот, вроде этого: "на кой хрен?" и так далее.

- Да таких-то матюгов я на дню сотни три-четыре выговариваю, рази ж все упомнишь? Ну да, - вдруг соглашается, - говорил. Потому, как сами посудите, кой уже годик... от дому совсем отбился... матушка без меня померла... баба моя гулящей стала!

- Позволите так и запротоколировать?

Захаров долго думает и машет рукой:

- Где наша не пропадала... Пишите!

Надсадно скребет перо по бумаге - словно режет по сердцу.

Федерсон зачитывает Захарову его показания.

- Так? Теперь подпишитесь.

- Ваше благородие... Ну да, не отрицаю, говорил: на кой хрен!.. А вы иначе пишете. Будто я кайзеру продался и на деньги германские поражал всех... Так я же не шкура, чтобы за деньги продаться!

- Послушайте, Захаров, вы ведь умный матрос. Между словами "на кой хрен воюем" и словами большевиков "долой войну!" совсем незначительная разница...

Федерсон глядит на большие руки матроса, перевитые узлами пульсирующих вен. Он думает о ночной тиши над деревней Решетиловкой, где живет гулящая баба, а по опушке леса гуляют в красных рубахах веселые конокрады... Представив себе эту картину, далеко неприглядную, механик со вздохом вычеркивает "германские деньги" и снова подсовывает протокол Захарову:

- Может, теперь подпишете?

Захаров долго мечет рукой над бумагой - подписывает.

- Вот и все, - говорит ему Федерсон облегченно.

Запаренным конем несется по палубам рассыльный:

- Шестаков из машинной команды... тебя к Механику!

Вскоре на "Аскольд" прибыл подполковник Найденов - умный, толковый следователь. Он никого не шантажировал, вызывал к себе в каюту изредка то одного, то другого, разговаривал просто, по-человечески. Подавленность в настроении команды (сразу, как только дело было вырвано из рук Федерсона) стала рассасываться.

В один из дней Найденов навестил Иванова-6.

- Господин каперанг, я следствие закончил...

- О батенька, преотлично! Позвольте, я кликну в салон и своего старшого, дабы обсудить выводы сообща...

В салоне три человека: Иванов-6, Быстроковский, Найденов.

- По моему глубокому убеждению, - говорил Найденов, - на крейсере даже подготовки к восстанию не было.

- Не было! - просиял каперанг. - Слышите, Роман Иванович?

Быстроковский суховато кивнул.

- Показания же обормота Виндинга-Гарина явно провокационные. Чего он хотел? Добиться авторитета в агентурных кругах. С тем чтобы, завоевав этот авторитет, впоследствии поступить на службу во французскую полицию. Перед матросами он выставил себя революционером, изгоем, несчастненьким, и команда ему доверилась... Это - отщепенец! Да, он русский подданный. Но, будучи солдатом Иностранного легиона, Виндинг-Гарин давно уже наполовину эмигрант...

- Конечно, - горячо заговорил Иванов-6. - Как не понять и матросов? Оторванные от родины, отбитые от своих семей, они охотно идут навстречу любому земляку. И попался вот этот негодяй!

- А Ряполов? - вдруг спросил Быстроковский. - А Пивинский? Разве их показания - показания "полуэмигрантов"?

- Согласен, - охотно поддакнул Найденов. - Но их показания о взрыве крейсера, который якобы готовится, никак не отражают настроения всей команды. Может, какой-то пьяный дурак и ляпнул так. Но общий импульс крейсера - боевой.

Иванов-6 от такой похвалы "Аскольду" готов был расцеловать следователя и даже вольненько потрепал его по коленке:

- Безусловно так! Благодарю вас, полковник{3}.

Быстроковский, однако, заметил:

- Но, господин полковник, вы не можете не отметить в своем заключении признаки... Да! Именно признаки смуты!

- Признаки существуют, - согласился следователь. - Но, скажите мне, господин старший лейтенант, где в России сейчас этих признаков революции не существует? Они - всюду...

- Абсолютно так, - подтвердил Иванов-6. - А теперь расскажите нам, что будет далее?

Найденов подмедлил с ответом.

- Далее... Далее будет суд.

Иванов-6 встал - толстый, рыхлый, неуклюжий, словно чурбан. Его бульдожье лицо вдруг сморщилось как печеное яблоко.

- А вот суда, - сказал он, хихикнув, - суда-то и не будет!

- Помилуйте! - возмутился Быстроковский. - Для чего же тогда была проделана вся эта громоздкая работа?

- Не знаю... Но суда, заверяю вас, господа, не будет. Во всяком случае, пока я - командир крейсера. И я сейчас же телеграфирую в Париж графу Игнатьеву и каперангу Дмитриеву, нашему морскому атташе, чтобы суда над "Аскольдом" не было.

- Почему? - спросил Найденов невозмутимо.

- Потому что здесь не Кронштадт! Потому что здесь, во Франции, стране республиканской, существует свобода печати!

Потому что я не желаю пораженческой окраски моих матросов! Потому что я не позволю пачкать честное русское имя...

Найденов подумал и улыбнулся:

- Что ж, по-своему, вы правы... Поддерживаю!

Связавшись с Парижем, командир крейсера нашел поддержку и у графа Игнатьева, и у каперанга Дмитриева. Было сообща решено: неблагонадежных матросов - по усмотрению самого командира - списать подальше от корабля: в окопы!

И вот перед Ивановым-6 лежит список - шестьдесят девять моряцких душ. Выбирай любого. Их надо вырвать с мясом и кровью из брони крейсера и пересадить в унавоженную войною землю. Рано утром Быстроковский по мятому лицу каперанга понял, что командир мучился всю ночь, занимаясь строгим отбором.

- И сколько же мы списываем? - спросил он. - Никого не списываем. Двадцать девять человек я наметил было, но по зрелому размышлению... Никого не списываем!

- Почему? - удивился Быстроковский.

И получил честный ответ честного человека:

- Жалко...

Быстроковский был крут:

- Одного типа вы мне все-таки подарите, пожалуйста! - Кого?

- Есть такой... Александр Перстнев! Я уже обещал ему при всех, что он сгниет в окопах.

- Ну... возьмите, - сказал Иванов-6 вздыхая и переправил писарям для приказа имя только одного человека.

Шурка Перстнев подлежал списанию в дивизию латышских стрелков - в окопы под Ригой, куда ссылали всех матросов "политически неблагонадежных"...

- А вы собираетесь обратно в Россию? - спросил Иванов-6 у следователя Найденова. - Ах, какой вы счастливец!

- Нет, - отвечал ему Найденов пасмурно. - Меня граф Игнатьев срочно просит прибыть в Марсель.

- А что там случилось?

- В корпусе Особого назначения бунт: солдаты убили подполковника Маврикия Краузе{4}.

* * *

На прощание Шурка Перстнев сказал - загадочно:

- Я вся под Ригу сейчас укачу, а вы не думайте, что здесь ничего не осталось. Я-то, может, еще и выживу. А вам бабушка надвое сказала. Тут такие домовые живут, под броняжкой, что проснетесь когда-нибудь на том свете...

Впрочем, Рига ему только во сне показалась. Путь туда слишком долог. Через Францию, Англию, по Скандинавии - влетит он русской казне в копеечку. Не велик барин Шурка: подохнуть можно и во Франции, а потому он был зачислен в ряды корпуса Особого назначения, - далеко ездить за смертью не надо.

Генерал Марушевский был возмущен:

- У нас не погребная яма, чтобы сваливать сюда нечистоты. При формировании корпуса в России людей отбирали словно жемчуг. А теперь всю мерзость на нас спихивают. Хорошо! - решил Марушевский. - Отправьте этого матроса в самое опасное место, а именно - в команду штабс-капитана Виктора Небольсина.

...Самое опасное место - Мурмелон-ле-Гран - зацветает пышными маками, в которых лежат зловонные трупы и звонко стрекочут кузнечики.

• Предыдущая
• 21/221
• Следующая