Последнее небо - Игнатова Наталья Владимировна - Страница 66

• Предыдущая
• 66/109
• Следующая

– Прекратить балаган! – рявкнул Зверь.

И сразу стало тихо.

Джокер подергал Трепло за рукав, что-то шепнул ему на ухо и выскользнул из кают-компании. Обойдя Зверя так же, как тот обходил Кинга.

– Лонг, – распорядился Гот, – инициатива наказуема, так что бери свое отделение и дуй в алхимический цех. Возьмете по бутылке всего. Будем пробовать.

Распоряжение Зверя о тишине было забыто. Кают-компания отозвалась восторженным ревом. Лонг подозвал преферансистов, и четверо гонцов исчезли за дверью. Пользуясь суматохой, Зверь скользнул в дальний угол, где и устроился, тихий и незаметный. Настолько, насколько он вообще мог быть незаметен.

Гот готов был поклясться, что сержант, если возникнет у него такая необходимость, станет невидимым и неслышимым даже здесь, в компании из пятнадцати человек, каждый из которых сейчас таращится на него с восторженным обожанием. Однако необходимости не было. И Зверь оставался в центре внимания.

– Ну что, не съели тебя? – поинтересовалась Ула, пробираясь к нему и усаживаясь рядом.

– Подавятся, – буркнул сержант.

С возвращением Лонга суматоха слегка улеглась, все расселись вокруг стола, достали стаканы. Костыль демонстративно пересел поближе к Зверю.

– Будем страдать вместе, – сообщил он окружающим. Кошмар и Синий поддержали его унылыми кивками.

– Да Зверю-то по фиг. – Кинг пританцовывал, даже разливая водку. – Он вообще трезвенник. Сами по себе будете страдать.

– Второй раз мы здесь пьем, – заметил Пижон, поднимая свой стакан. – Дай бог не в последний.

Общих традиций пития сложиться не успело. Национальные не годились – сколько народов, как известно, столько и обычаев. Так же обстояло дело и с родами войск. Пилоты и десантники все делали по-разному. Случайно ли это вышло, или традиции намеренно создавались в пику друг другу, кто знает? Оставалось надеяться на то, что все получится само. Рано или поздно. А пока пили, как придется. Вот сейчас за то, чтобы и вправду не в последний раз. Потом помянули Резчика. Спокойно, без особых эмоций. Если кто и загрустил, то совсем ненадолго. Потом выпили за то, чтоб закончились проклятые дожди. Потом сделали паузу, за время которой все тот же Лонг и трое его бойцов успели смотаться на кухню и вернулись с холодным мясом, уже нарезанным и разложенным по тарелкам.

– Не пить, так хоть есть. – грустно заметил Кошмар. Синий молча впился зубами в кусок посимпатичнее.

– Ящеры, – резюмировал, едва прожевав.

– А ты кого хотел? – взвился Лонг с такой обидой, слов но сам это мясо готовил, – Скорпионов?

Синего перекосило. Кинг радостно заржал.

– Понеслось, – с довольным видом прокомментировал Трепло. – Первая рюмка она всегда самая трудная.

– Четвертая, – язвительно прокомментировал Зверь, брезгливо наблюдая за Кингом, выполнявшим обязанности виночерпия. – И не рюмка, а стакан.

– Дринк, – наставительно поправил его Синий. – Это русские стаканами пьют, а приличные люди – дринками. На два пальца, понятно?

– Мне десять дринков, пожалуйста, – попросил Пижон.

– Перебьешься! – Кинг плеснул ему, как и всем, на донышко.

– За пилотов, – предложил Пижон.

Выпили за пилотов. И Трепло взялся за гитару.

– Господа! – начал он проникновенно. Струны торжественно загудели. – Сегодня у нас особенный день. Ночь. В общем, вечер. Сегодня наше скромное общество почтил своим присутствием…

– Убью, – произнес Зверь в пространство.

– Понял, – сказал Трепло. – Ладно. Учитывая скромность нашего дорогого гостя, мы не будем тыкать в него пальцами, хотя, конечно, все знают, что это Зверь. В ознаменование этого знаменательного знамения, а также ввиду того, что в этой комнате сейчас находятся все представители военно-воздушных сил Цирцеи, я буду петь.

– Можно подумать, раньше он молчал, – прогудел Кинг, обращаясь ко всем сразу.

– Но-но! – Трепло поднял палец. – Я буду петь про пилотов. Специально для, и все такое. Тишина в зале!

«В зале» послушно притихли.

Трепло закатил глаза, приподнял романтически брови и затянул жалобно, но мелодично:

Крутится-вертится шар голубой,

Крутится-вертится над головой.

Крутится-вертится хочет упасть,

Кавалер барышню хочет…

Два четких удара по деке заменили последнее слово, каким бы оно ни было.

Крутится-вертится шар голубой,

Наш экипаж отправляется в бой.

«Тра-та-та-та», – бортмеханик сказал.

«Тра-та-та-та», – командир отвечал.

– Штурман, – жалобно спросил Трепло сам у себя, продолжая играть – ты карты взял? И сам себе ответил:

– А как же! Две колоды!

– М-мать! Опять по пачке «Беломора» лететь.

Штурман заснул меж бутылок пустых,

Мы в облаках заблудились густых;

«Тра-та-та-та!» – командир очень злой,

«Тра-та-та-та! Полетели домой!»

Гот знал, что в армии так не бывает. Ну просто не может быть. Где-то в душе смех и легкое раздражение скалици друг на друга острые зубы Что за идиотская песенка?

Тут бортмеханик в кабину вбежал

– Братцы Родные. Трындец нам настал!

– Чья-то ракета за нами летит

– А, тра-та-та-та, – командир говорит.

«Тра-та-та-та», – было написано на лице Зверя. Он-то вряд ли обижается за армию. Скорее, просто пытается не рассмеяться.

А Трепло выводил с цыганским надрывом:

Прямо с небес тратахнулись в овраг,

Кто же нас сбил? Свои? Или враг?

Наша ракета и наш самолет,

И как оказалось, знакомый пилот!

На белый свет экипаж вылезал,

Каждый из них «Тра-та-та-та», – сказал

Лишь командир в этот миг промолчал.

Воздуха в легкие он набирал.

Трепло сделал торжественную паузу.

– А теперь послушаем, что сказал командир:

– Тра-та-та-та-та-та-та-та-та-та!

– Ты ж не механик, а тра-та-та-та!

– Тра-та-та-та-та-та-та, вашу мать!

– Больше не буду я с вами летать!

Громче всех ржал Пендель. Топал ногами, хрюкал, вытирал слезы и снова смеялся:

– Знакомый пилот, блин, ну это ж надо! Знакомый! Вот шайтан!

– А чего, вполне про нас песня, – заметил, отсмеявшись, Пижон, – у нас в армии долго бардак был. Еще и не такое случалось. Слушай, Трепло, а спой Городницкого чего-нибудь!

Трепло спел.

Он спел и Городницкого, и Ланцберга, и Кима, и конечно же снова и снова Медведева, коему сам отдавал однозначное предпочтение

Потом, утомившись, отдал гитару Лонгу. Тот не силен был петь, зато играл так, что даже Зверь перестал скучать и начал слушать.

– О! – заявил Синий, трезвый и поэтому язвительный. – Лонг, тебя заметили.

– Кто? – Эжен, весь еще в музыке, повел недоуменно черными очами.

– Господин сержант.

– Кто ж знал-то, – буркнул Зверь. Глянул на Лонга. – Дело ведь не в консерватории, да?

Эжен расцвел, глаза полыхнули не хуже, чем у самого Зверя:

– Гитара, – выдохнул он по-французски, – она живет. Поет. Дышит.

– Вместе с тобой. – Это Зверь произнес негромко, словно себе самому, но Лонг услышал и быстро закивал:

– Да. Как два сердца в такт, в одном ритме. Откуда ты знаешь?

Костыль, единственный здесь, кто понимал французскую речь, поежился от любопытных взглядов со всех сторон:

– Да не пойму я их, – рявкнул он, – дурь какая-то.

И Ула впервые увидела вблизи, как Зверь меняет маски.

Он услышал Костыля. Это Лонг, музыкальная душа, когда гитару берет, – все на свете забывает. А Зверь услышал. Костыля аж подбросило, когда вперились в него ледяные черные очи.

• Предыдущая
• 66/109
• Следующая