Великое восстановление наук, Новый Органон - Бэкон Фрэнсис - Страница 61

Поэты говорят, что Мемнон был сыном Авроры. Он носил прекрасные доспехи, его прославляла народная молва. Придя к стенам Трои, он, горя нетерпеливым желанием великих подвигов, вступил в поединок с Ахиллом, храбрейшим из греков, и пал от его руки. Юпитер, скорбя о нем, послал птиц, чтобы они беспрерывными заунывными кликами сопровождали его похороны. Говорят также, что его статуя, когда ее озаряли лучи восходящего солнца, издавала жалобный стон.

Мне кажется, что миф рассказывает о несчастных исходах великих надежд юношества. Ведь они подобны сыновьям Авроры: чванясь пустой видимостью и чисто внешними вещами, они часто дерзают на то, что превосходит их силы, идут на могучих героев, вызывают их на бой и гибнут в неравной борьбе. Их смерть всегда вызывает безграничную скорбь, ибо нет ничего печальнее среди человеческих судеб, чем безвременно скошенный цвет доблести. Ведь молодость их оборвалась, они не насытились жизнью и еще не возбудили к себе зависти, которая была бы способна смягчить скорбь кончины или умерить сострадание. Более того, не только вокруг их погребальных костров, подобно этим зловещим птицам, летают стенания и плач; нет, эта печаль и скорбь длятся и дальше; и особенно остро возрождается тоска по ним, когда начинаются новые движения, когда замышляются великие деяния, подобные утренним лучам солнца. XV. Титон, или Пресыщение

Изящный миф существует о Титоне. Его любила Аврора, которая, желая вечно быть с ним, попросила Юпитера, чтобы Титон никогда не умирал, но по женскому легкомыслию она забыла попросить также и о том, чтобы он никогда не состарился. Итак, он был избавлен от смерти, но его настигла страшная и жалкая старость, как это естественно должно было случиться с тем, кому отказано в смерти, а сам он с годами все больше и больше дряхлел. В конце концов Юпитер, сжалившись над его жалкой судьбой, превратил его в цикаду.

Этот гениальный миф представляется мне аллегорическим изображением наслаждения. Оно сначала (как бы на заре жизни) так приятно, что люди желают, чтобы эти радости никогда их не покидали и были бы вечными, забыв о том, что пресыщение и отвращение незаметно подкрадываются к ним, подобно старости. И наконец, когда люди уже физически не могут получать наслаждения, а желание и страсти продолжают жить в них, они обычно утешаются лишь разговорами и воспоминаниями о том, что в молодости доставляло им наслаждение. Мы видим это на примере двух категорий людей -- сластолюбцев и военных. Первые любят рассказывать непристойности, вторые -- перечислять свои былые подвиги, подобно цикадам, вся сила которых заключена только в голосе. XVI. Жених Юноны, или Непристойность

Поэты рассказывают, что Юпитер, желая овладеть тем или иным предметом своей любви, принимал различные облики: быка, орла, лебедя, золотого дождя. Добиваясь же любви Юноны, он принял облик самый недостойный, вызывающий презрение и насмешки: он превратился в жалкую кукушку, мокрую и трясущуюся от дождя и непогоды, еле живую.

Это мудрый и нравственно глубокий миф. Смысл же его таков: люди не должны слишком любоваться собой, полагая, что их достоинства могут сделать их приятными и дорогими каждому. Ведь все зависит от природы и нравственного облика тех, за кем они ухаживают и кому хотят понравиться: если это люди, не отмеченные сами никакими талантами и достоинствами, а лишь наделенные заносчивым и злобным правом (то, что представлено в образе Юноны), то -- да будет известно таким женихам -- им необходимо полностью отрешиться от всех тех своих черт, которые несут в себе хоть малейший намек на достоинство и красоту, и они глубоко ошибаются, если выбирают какой-либо иной путь. И здесь мало одного лишь отвратительного угодничества: они ничего не достигнут до тех пор, пока не превратятся во что-то совершенно отталкивающее и мерзкое. XVII. Купидон, или Атом

То, что поэтами рассказано о Купидоне, или Амуре, собственно, не может быть отнесено к одному и тому же лицу. Все же это расхождение таково, что можно, не смешивая этих персонажей, говорить об их сходстве. Рассказывают, что Амур был самым древним из богов и даже из всех вещей, за исключением Хаоса, который изображается его ровесником. Однако древние никогда не причисляли Хаоса к числу богов и не называли его богом. У этого Амура вообще не было родителей; правда, некоторые говорят, что он родился из яйца, порожденного Ночью. Сам же он из Хаоса произвел и богов, и все сущее. У него четыре атрибута: он вечный младенец, он слепой, нагой, вооружен стрелами. Был и другой Амур, самый младший из богов, сын Венеры, на которого переносили атрибуты более старшего и на которого он был вообще чем-то похож.

Миф рассказывает о самой колыбели, самых истоках природы. Этот Амур, как мне кажется, есть стремление, или побуждение, первичной материи, или, чтобы яснее выразиться, естественное движение атома. Ведь это та самая сила, первоначальная и единственная, которая создает и формирует из материи все сущее. Она вообще не имеет родителя, т. е. не имеет причины, ибо причина -это как бы родитель следствий, а у этой силы вообще не может быть в природе никакой причины (мы не говорим здесь о Боге). Ведь нет ничего, что было бы раньше ее самой, следовательно, никакого производящего начала; нет ничего более близкого природе -- следовательно, ни рода, ни формы. Поэтому, какова бы она ни была, она положительна и невыразима (surda). И даже если возможно познать способ ее существования (modus) и ее движение (processus), она тем не менее не может быть познана через причину, так как, являясь после Бога причиной причин, она сама не имеет причины. И быть может, не следует надеяться, что человеческое познание полностью охватит ее, поэтому полное основание имеет упоминание о яйце, порожденном Ночью. По крайней мере святой философ заявляет так: "Все он сделал прекрасным в свое время и передал мир на их суд, хотя человек не может постигнуть дел, которые Бог творит от начала до конца"[10]. Ведь общий закон природы, или сила этого Купидона, приданная Богом первичным частицам вещей, которая собирает их вместе и, повторяясь и умножаясь, производит все разнообразие вещей, -- этот общий закон может лишь коснуться мышления смертных, но едва ли может быть схвачен им. Философия греков, внимательная и проницательная в исследовании материальных начал вещей, в исследовании начал движения (в которых заключена сила всякого действия), оказывается небрежной и бессильной. Ну а в той области, о которой мы говорим здесь, она оказывается и вовсе слепой и не может произнести ни одного внятного слова, ибо мнение перипатетиков о лишении как стимуле материи по существу не идет дальше слов и, скорее, называет явление, чем объясняет его. Те же, кто все это относит к Богу, поступают, конечно, прекрасно, но они поднимаются к цели одним скачком, а не постепенно, шаг за шагом. Ведь несомненно, единственный и общий закон, которому подчиняется природа, является субститутом Бога; это тот самый закон, о котором в только что цитированном тексте говорится словами: "Содеянное Богом от начала до конца". Демокрит же, который глубже рассматривает предмет, наделяет атом определенными размерами и формой и приписывает ему только этого Купидона, или первоначальное движение -простое и абсолютное и вторичное -- относительное. Ведь он, собственно, считал, что все движется к центру мира; и то, что обладает большим весом, движется к центру быстрее, и, сталкиваясь с тем, что обладает меньшим весом, отбрасывает его, и толкает в противоположном направлении. Однако эта теория слишком узка и неприменима ко многим случаям. Ведь по-видимому, ни круговое движение небесных тел, ни сжатие и расширение объемов не могут быть подведены под этот принцип. Мнение же Эпикура об отклонении атома и произвольном движении -- это чистейшие пустяки, оно свидетельствует о незнании предмета. Поэтому слишком верно (больше, чем нам хотелось бы), что этот Купидон окутан ночью.

А теперь рассмотрим его атрибуты. Изящно изображение Купидона в виде вечного крохотного младенца: ведь вещи сложны и велики и имеют возраст; первоначальные же семена вещей, т. е. атомы, малы и остаются в вечном младенчестве. Очень верно и то, что он изображается обнаженным, ибо все сложное для правильно мыслящего представляется как бы замаскированным и одетым и, строго говоря, ничто не является обнаженным, кроме первоначальных элементов вещей. Очень мудрая аллегория заключена в слепоте Купидона. Ведь этот Купидон (каким бы он ни был), по-видимому, почти совсем лишен способности предвидения и продвигается вперед, следуя тому, на что он наталкивается, на ощупь, как это обычно делают слепые. И тем удивительнее высшее божественное провидение, поскольку из вещей, полиостью лишенных способности предвидения и как бы слепых, оно, однако, по определенному судьбой закону создает весь этот прекрасный порядок мира. Наконец, Купидон вооружен стрелами, т. е. сила его такова, что действует на расстоянии. А все, что действует на расстоянии, представляется как бы пускающим стрелы. Ведь всякий, кто признает атом и пустоту (хотя бы он и считал эту пустоту смешанной с атомами, а не существующей отдельно), неизбежно должен признать силу атома, действующую на расстоянии, ибо если исключить такую силу, то невозможно было бы никакое движение (из-за пустоты, разделяющей их) и все оставалось бы в полной неподвижности и оцепенении. Что же касается того, младшего Купидона, то вполне закономерно он считается самым младшим из богов, так как он не мог обрести силу, до того как были установлены виды. В его изображении аллегория носит уже моральный характер. Но есть, однако, и определенное сходство его с древним Купидоном. Венера возбуждает стремление к соединению и порождению потомства вообще; Купидон же, ее сын, внушает этот аффект индивидууму. Таким образом, Венера дает общее влечение, Купидон же возбуждает более конкретное чувство симпатии; первое исходит из более близких причин, второе -- из принципов более глубоких и фатальных и как бы от того древнего Купидона, от которого зависит любая тончайшая симпатия. XVIII. Диомед, или Фанатик