До последней капли - Ильин Андрей - Страница 32

• Предыдущая
• 32/63
• Следующая

Мы были уверены, что после подобного испытания ты станешь сговорчивей. Как всякий нормальный человек. Но мы недооценили твоего возраста, твоего свойственного старости упрямства. Ослиного упрямства!

Ты не захотел менять случайно попавшую к тебе информацию на жизнь и душевное спокойствие своих товарищей! Ты выказал редкое бессердечие и эгоизм. Федор Михайлович не желал платить за победу революции единственной слезой ребенка! Ты за всего-то одну дерьмовую дискету запросто пожертвовал не слезой — жизнью ребенка и его матери! И после этого вы рассуждаете о гуманизме?

Вместо размена во имя человеколюбия вы затеяли милитаристскую возню с поголовным вооружением и подготовкой штурма укрепрайона предполагаемого противника. Наволокли откуда-то ружейного металлолома, которому место даже не в музее — на свалке. Напялили на себя пятнистые балахоны. Кстати, не в обиду будет сказано, выглядите вы в них как коровы в бальных пачках. Ох и повеселились мы, наблюдая за вашей мышиной возней в бинокли. По деревьям словно белки лазили, по кустам прятались, на брюхе по лужам ползали. Мордой по грязной земле! Такие заслуженные люди. В таком почтенном возрасте. Иногда даже жалко вас было. Такие страдания, и совершенно не понятно, во имя чего. Лагерек, видите ли, наш пионерский приспичило рассмотреть. С архитектурой его познакомиться.

Ползали, лазили, силенки свои старческие надрывали, и никому в слабоумную голову не пришло, что лагерь этот мы специально для вас арендовали. Только для вас. И исключительно ради вас.

А иначе как бы мы умудрились в одном месте, подальше от правоохранительных служб, без стрельбы и выкручивания рук, всех вас разом собрать? Только на сладкую приманку выманив. Как крыс.

Вот вы и повыползали. Да не пустые — с оружием! Теперь вам даже у своих дружков-сослуживцев, что в органах продолжают служить, помощи не попросить. Нельзя! Как вы объясните присутствие в ваших карманах гранат-револьверов? А за плечами автоматов? Скажете, на охоту пошли? Так не сезон. А за хранение и незаконное ношение огнестрельного оружия, между прочим, срок полагается. Небольшой. Но для вас-то пожизненный!

Видишь, как неудачно все повернулось. Были два заложника — стало семь. Были защищавшие свои честь и достоинство потерпевшие — стали вооруженные, опасные для общества преступники. С персональными отпечатками пальцев на всех металлических поверхностях револьверов и автоматов. Теперь вам прямой ход отсюда — и под следствие, а потом в тюрьму. А я, как представитель высшей законодательной власти, осуществлю за этим делом надзор. Непременно осуществлю. Самым тщательным образом. От предварительного заключения до образцово-показательного суда включительно. С привлечением прессы и телевидения на каждом этапе. Ах, позор-то какой. И срок тоже!

Это если суд. А можно и без суда. И без следствия. Как на войне. «Пропал без вести». И ребенок пропал. И женщина. И все прочие. Ну ты-то, допустим, один как перст. По тебе убиваться некому. А как воспримут безвременное исчезновение своих отцов и дедушек родственники твоих товарищей? Не расстроятся? Не заплачут горькими слезами? А сами твои товарищи как отнесутся к тому, что их по твоей вине, из-за твоего упрямства остатка жизни лишают? Того, что так сладок?

И всего этого можно избежать, если добровольно отдать то, что отдать все равно рано или поздно придется.

Ну что? Внемлет старость здравому рассудку? Или только упрямству?

Сан Саныч чувствовал себя альпинистом, по собственной глупости сорвавшимся с вершины горы в пропасть. Да еще сдернувшим за собой всех шедших с ним в одной связке.

Он думал, что небезуспешно борется против преступников, посягнувших на жизнь дорогих ему людей, а оказывается, эти преступники и его самого, и его друзей использовали в качестве статистов в написанной ими же трагикомической пьесе. Для них поставили мизансцены, написали слова и заставили поверить в вымысел. Их заставили двигаться, говорить, переживать так, как и следовало двигаться, говорить и переживать людям, оказавшимся в подобной ситуации. Вот только ситуации этой не было! Была пустышка! Фальшивка, подсунутая опытным шулером случайному дураку-картежнику.

Их сделали по всем правилам сценического искусства. Их сделали по Станиславскому.

Сан Саныч представил, как они, пригибаясь, подавая друг другу условные знаки, периодически залегая в грязь, ползали по окулярам и экранам приборов ночного видения, через которые наблюдали все их действия, как покатывались со смеху, как комментировали их комические ужимки невидимые ими наблюдатели, и ему стало нестерпимо стыдно.

— Итак, твое решение? В свете вновь открывшихся обстоятельств.

Сан Саныч был раздавлен и уничтожен. Он понимал, что драка проиграна. Что шансов на выигрыш или хотя бы на ничью нет. Что противник оказался на голову сильнее. Но он понимал также, что не может не продолжить борьбу. Не ради победы. О ней разговор уже не идет. Ради спасения. Хотя бы кого-нибудь. Хотя бы женщины и ребенка, которые ничего не знают и ничего никому рассказать не смогут. Он должен был продолжать борьбу, сколь бы безнадежной она ни казалась.

В его случае борьбой была торговля. Торговля за каждую голову. За каждое мгновение жизни! Торговля до последнего.

— Я слушаю!

— Условия старые. Дискета против заложников. Против всех заложников.

— Ты ничего не понял, старик, — раздосадовано вздохнул депутат. — Я думал, ты умнее.

И, уже не обращая на Полковника внимания, распорядился:

— Можете отвести его к бабе. И остальных туда же! Через полтора часа. Пора кончать этот балаган!

Старики уже не толпились возле открытого мотора, уже не ругались и не грозили земными и небесными карами, не погоняли нерадивого водителя. Они молча, подавленно, обхватив головы руками, сидели в салоне автомобиля, потом бродили подле него, присматриваясь к проезжающим мимо машинам. Они искали автомобиль, желательно микроавтобус, в котором находился бы один только водитель. Они готовы были пойти на преступление. Они готовы были «брать колеса» силой. Ради спасения жизни Полковника. Ради призрачной надежды. Потому что вряд ли они его смогут спасти и вряд ли в той борьбе останутся живы сами. Операции нахрапом, с ходу редко заканчиваются победой. И еще реже без большого количества жертв.

И все же они готовились идти на выручку и готовились умереть. Они не могли поступить иначе. Разведчики не бросают своих товарищей в беде. И даже безжизненные тела их, если есть хоть малая возможность, несут на себе обратно через линию фронта, чтобы предать, как полагается, земле. И гибнут, неся это тело. Но все равно несут!

«Рафик».

Поднять руку. Тормознуть. В салоне на сиденьях спят не замеченные с улицы люди.

Проезжай!

«Скорая помощь».

Водитель останавливается, но даже дверцу не приоткрывает.

Мимо.

«Волга».

— Увы, дедушка. У меня бензин на нуле. Сам буду голосовать.

Опять неудача.

Неожиданно и очень громко застучал движок их до того безнадежно молчавшего «УАЗа». Ветераны встрепенулись, повернули головы. С надеждой сгрудились подле мотора.

— Ну?! Что там? Ну что ты молчишь, Толя? Едем?

Мотор взревел еще раз, чихнул и затих.

— Сволочь! — раздосадовано выругались старики, и было непонятно, кого они имеют в виду: бездушный мотор или живого и уже ненавистного им водителя.

Толя оторвал глаза от вскрытого капота и как-то странно взглянул на своих товарищей. Без чувства вины.

— А вы знаете, что я вам скажу, мужики. Это не я виноват. И не мотор.

— А кто, черти тебя задери! Папа римский? Или задница зловредной старухи Фортуны? Не имей привычки валить свои грехи на других. Мы не верим в роковые стечения обстоятельств. Но верим в безалаберность и разгильдяйское отношение к делу конкретных людей!

— Нет, вы меня не так поняли. В моторе кто-то копался.

Все насторожились.

— Как это копался? Слесарь, что ли?

• Предыдущая
• 32/63
• Следующая