Мастер сыскного дела - Ильин Андрей - Страница 6

• Предыдущая
• 6/48
• Следующая

Анна, хлопоча, собирала его в дорогу. Мишель исподволь наблюдал за ней — как все у нее получалось быстро и ладно — и отчего-то думал, как бы могла сложиться его жизнь, кабы тогда, в погоне за царскими сокровищами, он опоздал и не запрыгнул на подножку уходящего поезда, чтобы арестовать ее батюшку. Опоздал бы, не запрыгнул и остался один. И, верно, давно сгинул бы на Дону или в подвалах Лубянки или, как многие, пустил себе пулю в лоб. Потому что жить ему было незачем и не для кого: батюшка его с матушкой — слава Всевышнему — до сей жестокой поры не дожили, страна его, коей он верой и правдой служил, рассыпалась в прах, друзей его разметало, а иных уж нет...

И живет он покуда лишь потому, что есть у него Анна, да еще вот Мария. Одними ими он жив, для них и ради них...

Анна протянула ему узелок с бельем и провизией. Встала, опустив руки. Подле нее, раскрыв глазенки, замерла Мария.

— Ну, я пошел, — буднично сказал Мишель, хоть голос его дрогнул.

— Береги себя, — попросила Анна. — Мне нынче ночью дурной сон приснился. Боюсь, к беде...

Простая баба, верно, не утерпев, бросилась бы теперь своему муженьку на шею да завыла дурным голосом, а Анна лишь обняла его, прижала к себе да перекрестила вослед. Воспитание не позволяло недавней выпускнице Института благородных девиц давать волю чувствам. Выть и плакать она после будет, как Мишель уйдет, да не вслух, а молча, в подушку, чтобы Марию не испугать.

В гостиной гулко пробили часы.

Надобно было спешить.

— Прощай, — сказал Мишель...

На казенной пролетке домчались до Николаевского вокзала, в самый раз к поезду поспев.

В вагоне заняли отдельное купе, строго наказав никого к ним не подсаживать. Закрыли дверь на щеколду, саквояжи поставили на полку. Окно задернули занавеской.

Спать решили по очереди. Американский корреспондент тут же завалился на полку, подложив под голову руку и накрывшись полой пальто.

Мишель вытянул из кобуры револьвер, привычно проверил его, прокрутил барабан, заглянул в гнезда, где поблескивали латунью патроны.

Обратно в кобуру револьвер совать не стал, положил рядом с собой на полку. Так оружие схватить было сподручней и быстрей, чем если шарить по боку да расстегивать кобуру.

Ну все — поехали...

Ехали долго. На каждой остановке в купе кто-то ломился, отчаянно колотя в дверь кулаками, а то и сапогами.

Но Мишель, не открывая, лишь кричал грозно сквозь дверь:

— Ступайте дальше — ЧК!

Отчего стук тут же прекращался и слышался лишь удаляющийся топот. «ЧК» ныне было волшебным словом, вроде «сим-сим» из «Тысяча и одной ночи», коим двери накрепко без всяких замков запирались, а коли надо, так и отмыкались.

В Петрограде пересели в международный вагон, в котором даже кондуктор имелся. До границы доехали без приключений, а вот дальше... Недаром, видно, приснился Анне дурной сон!

Пришла беда, откуда не ждали...

Лишь только добрались они до Або[1], как их арестовала «карманная» финская полиция — и Мишеля, и бывшего с ним американского корреспондента. Сопротивляться было глупо — ну не стрелять же, в самом деле, в законную власть.

Арестантов посадили на извозчика, доставили в участок, где попросили открыть саквояжи.

В саквояжах было запасное белье и разные дорожные мелочи. Но полицейские ищейки беглым осмотром не удовлетворились, взвешивая саквояжи в руках и о чем-то оживленно меж собой переговариваясь по-фински. Хотя прекрасно могли изъясняться по-русски, так как до недавнего времени пребывали в составе Российской империи. Но ныне, обретя независимость, финны зазнались, всячески подчеркивая свою обособленность.

Один из полицейских, по виду и манерам бывший царский жандарм, взвесил на руках саквояжи, выбрав тот, что показался ему тяжелее, обстучал со всех сторон, ухмыльнулся, ухватил, с хрустом рванул подкладку, открыв второе дно. Под материалом и картоном были спрятаны свертки. Он вытащил их, развернул. На стол, блестя и стукаясь, посыпались какие-то стекляшки.

Бриллианты!!

Так вот что вез друг Советской власти! И, выходит, он тоже, коли ехал с ним!

— Ну те-с, судари, и как все это понимать? — спросил «жандарм» по-русски. — Контрабанда-с!

Мишель почувствовал, что краснеет. Вот уж не думал не гадал, что он, дворянин, офицер и к тому же следователь, будет причастен к перевозу контрабанды. Но по всему выходит, что так оно и есть!

Джон Рид в отличие от него не стушевался — видно, точно был «проверенный товарищ», да и знал, что везет.

— Я иностранец, — громко, с напором, сказал Джон Рид. — Я требую, чтобы сюда прибыл американский консул!

Мишель перевел.

Финны оживленно загалдели меж собой. Но за консулом не побежали — не то было время.

— Мы теперь сопроводим вас в тюрьму да проверим, может быть, вы мало что контрабандисты, а еще и шпионы, — злобно сказал давешний «жандарм». — Коли так, то не взыщите, судари, — отправим вас на виселицу!

Крикнули стражу.

Арестантов обыскали. У американца нашли какую-то бумагу на английском. Мишель перевел. Бумага удостоверяла, что Джон Рид состоит в коммунистической партии Соединенных Американских Штатов.

У Мишеля ничего, кроме удостоверения, при себе не было.

У них отобрали все вещи, сняли ремни, на которых они могли повеситься, и сопроводили в крепость.

— Зря ваш Ленин дал финнам свободу! — сказал ворчливо по-английски Джон Рид.

— Не разговаривать! — прикрикнули на них.

Как прибыли в камеру, американский писатель быстро обустроился на деревянных нарах — как видно, уже имел сей опыт. Мишелю тоже приходилось сидеть, еще при Временном правительстве, в питерских Крестах, вместе с арестованными большевиками, средь которых были почти все их нынешние главари.

— Буржуазные холуи! Контрики!.. — ругался почем зря Джон Рид.

Причем самые обидные слова произносил исключительно по-русски.

— В расход их всех!..

— Послушайте, куда вы везли эти бриллианты? — перебил его Мишель.

— В Соединенные Американские Штаты, — ответил Джон Рид. — Поддержать рабочий класс Америки. Теперь, когда у нас есть пример России, мы тоже хотим сделать у себя революцию! Мировую революцию!

«Ну да, понятно... А ведь и повесят», — подумал про себя Мишель...

Томительно потекли дни. Финны относились к арестантам вполне сносно, по крайней мере их не били и не ставили к стенке, как если бы они были в ЧК. Единственно, что томило Мишеля, так это неизвестность — что там с Анной и Марией? А ну как их теперь арестовали и отправили на Лубянку?

— Ничего, мировой пролетариат не оставит нас в беде! — успокаивал Мишеля Джон Рид. — Помяните мое слово!

И ведь верно — Советы предъявили финнам ноту и, не успокоившись одной ею, арестовали в Петрограде и Москве финских профессоров, коих обвинили в злостном саботаже.

Новая власть шла к своей цели прямо, не утруждая себя долгими дипломатическими переговорами и прочими отрыжками прошлой жизни. Тем паче что своих северных соседей за силу не почитала.

— Коли финны не отпустят наших товарищей, мы непременно поставим к стенке всю эту контрреволюционную финскую сволочь! — пообещал в беседе с иностранным корреспондентом Ленин. — А мало будет — так штыки к ним оборотим!

Что было немедленно доведено до сведения другой стороны.

Конфликтовать с Россией финны не решились, посчитав это не пустыми угрозами, так как именно теперь Красная армия громила другую бывшую российскую колонию — Польшу, грозя пушками уже самой Варшаве.

Арестантов вызвали из камеры и вернули им вещи.

— Вы свободны, но обязаны покинуть пределы Финляндии в двадцать четыре часа! — объявили им.

— Здесь не все, — ворчливо сказал Джон Рид, осматривая вещи.

— Что-то пропало?

— Да! Бриллианты!

— Они принадлежали вам?

— Нет, американскому пролетариату!

— Но почему тогда вы о них не объявили на границе и почему прятали в двойном дне? — хитро поинтересовались финские полицейские.

• Предыдущая
• 6/48
• Следующая